Очутившись на Ярославском вокзале, Оля не стала торчать у всех на виду в зале ожидания или где-нибудь на хорошо просматриваемом месте, а сразу же постаралась смешаться с толпой, разгуливая туда-сюда среди провожающих и встречающих. До отправления её поезда оставалось ещё два часа, и Оля провела их в безумном напряжении, постоянно вертя головой по сторонам и высматривая, не видно ли поблизости кого-нибудь подозрительно знакомого.
Как скоро дома обнаружат, что она пропала?.. Заявят ли сразу в полицию или попытаются сначала обойтись собственными силами?.. Где, у кого станут её первым делом искать? У одноклассников?
Конечно, Оля понимала, что весь её план побега шит белыми нитками, в нём было слишком много несуразностей и слабых мест, но сейчас главным было одно — добраться до Омска. Там, ей казалось, она будет в недосягаемости и безопасности… Ну не попрётся же за ней отчим из Москвы, в самом деле! Или всё-таки попрётся? Да на что она ему сдалась, он же сам её откровенно не выносит, как и она его…
Наконец объявили, что начинается посадка на её поезд. Надвинув бейсболку на самые глаза, Оля торопливо зашагала по направлению к нужной платформе. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть… и она будет свободна!
Её вагон оказался почти в самом конце состава. Проводница бесстрастно проверила билет и паспорт (Оля в этот момент не на шутку напряглась, как будто боялась, что номер её паспорта уже разошёлся по всем инстанциям и она объявлена в федеральный розыск) и кивнула:
— Место сорок один. Это нижнее боковое.
— Спасибо, — отозвалась Оля, боясь поверить своему счастью.
Ступив в тесный тамбур, она на секунду даже зажмурилась. Неужели? Неужели она сделала это?!
Оля затолкала рюкзак под свою полку, с облегчением стащила бейсболку, высвобождая длинные волосы, и присела, положив руки на столик. Она в буквальном смысле считала минуты до отправления. Как только поезд тронется, как только Оля услышит успокаивающий перестук колёс… вот тогда она точно поверит, что всё обошлось.
По узкому проходу плацкартного вагона туда-сюда сновали люди. Кто-то шумно прощался и обнимался с кем-то, кто-то уже шуршал пакетами с едой, хотя поезд пока ещё стоял, кто-то выискивал в чемодане одежду для переодевания… Все эти люди казались сейчас Оле невероятно милыми, прекрасными, добрыми и практически родными. Она готова была расцеловать каждого!
По проходу пробежала озабоченная проводница:
— Уважаемые провожающие, пожалуйста, покиньте вагон! Поезд отправляется через пять минут.
Оля тихонько выдохнула. Поезд отправляется через пять минут… есть ли в мире что-то более прекрасное, чем эти слова?!
Улыбнувшись собственным мыслям, она посмотрела в окно… и упёрлась взглядом в физиономию отчима по ту сторону стекла.
Сердце у неё оборвалось. Просто остановилось! А отчим между тем уже торопливо помчался по перрону, намереваясь поскорее попасть в вагон.
Оля вскочила на ноги, моментально выхватила из-под полки свой рюкзак, бестолково и суетливо заметалась. Она совершенно растерялась и банально не соображала, что ей сейчас делать. Бежать? Но куда? Удирать от отчима по всему составу?
— Вы не можете войти… — услышала она возмущённые протесты проводницы. — Поезд сейчас отправляется… Немедленно покиньте вагон!
— Заткнитесь! — рявкнул отчим. — Там моя дочь!
Оля вжала голову в плечи, наблюдая, как этот человек торопливо шагает к ней по проходу. Иллюзия её свободы рассеялась. По-прежнему пленница… ничего не изменилось.
Оказавшись перед падчерицей, отчим тихо, но доходчиво произнёс:
— Пикнешь — убью.
Подхватил одной рукой Олин рюкзак, а второй — намотал на руку её длинные волосы и бесцеремонно, на глазах всего вагона, потащил к выходу.
Оля безропотно повиновалась.
То, что никто из пассажиров не заступился, не остановил отчима, в конце концов даже просто не спросил, что здесь происходит, поначалу ужасно обидело и потрясло Олю. Уже позже — много позже! — она поняла, что люди просто эгоистично не хотели себе проблем и лишней головной боли перед самым отъездом. Поезд отправлялся с минуты на минуту, кому было охота влезать "на дорожку" в семейный конфликт?.. Сами разберутся, дело житейское.
На перроне отчим отпустил её волосы, но Оле и в голову не пришло рвануть куда-нибудь в сторону и бежать, бежать, бежать со всех ног… она понимала, что далеко всё равно не убежала бы. Она не додумалась даже заорать, позвать на помощь. Может, и стоило — ну в самом деле, не убил бы он её?! Или всё-таки убил бы, как и обещал?
Точно загипнотизированная, она переставляла одереневевшие ноги, идя рядом с отчимом, и стороннему наблюдателю могло показаться, что заботливый папочка только что встретил любимую доченьку на вокзале и теперь они дружно направляются домой.
— Дрянь, стерва, идиотка малолетняя, — негромко, почти ласково, выговаривал он ей на ходу. — Тварь неблагодарная, скотина! Не умеешь ценить того, что тебе дают. Морду воротишь. С жиру бесишься! Ты даже не представляешь, что натворила. Какую жизнь сама себе обеспечила. Да ты у меня теперь не то что выходить одна — даже срать отныне будешь под присмотром. И никакой сотовой связи, никакого интернета, никаких банковских карт…
Вычислить, где Оля и куда она направляется, оказалось проще простого — отчим просто проверил историю браузера в её компьютере и обнаружил, что пару дней назад падчерица покупала билет на поезд. Выяснить маршрут, дату и время отправления было и вовсе парой пустяков — вся информация осталась сохранённой на сайте в “моих заказах”. По понятным причинам Оля не потащила компьютер с собой в Омск, а вот замести следы и даже разлогиниться из всех своих аккаунтов не додумалась, слишком нервничала и спешила. Она вообще наделала чертовски много глупостей и допустила кучу косяков, хотя поначалу собственный план побега представлялся ей практически идеально-безупречным…
То памятное лето действительно стало для неё летом заключения. Оля оказалась в самой настоящей тюрьме. Из дому выходила только вместе с матерью или отчимом. Летом занятий в кружках было существенно меньше, но и на них её отводили за ручку как маленькую и встречали после окончания у самых дверей. Телефоном давали пользоваться в случае крайней необходимости — например, когда нужно было поговорить с руководителем кружка или секции, и все разговоры велись в присутствии родных. Интернет также использовался исключительно для учёбы.
В августе её всё-таки отправили в лагерь для одарённых детей — и, как ни мучительна была прежде для Оли мысль о таком “весёлом” времяпровождении, теперь же она обрадовалась хотя бы глотку мнимой свободы. Всё познаётся в сравнении…
Она не плакала, не жаловалась, не роптала на судьбу, ничем не показывала того, как ей плохо. Просто понемножку приходила в себя и копила силы для новой попытки.
9
Рус
Сан-Франциско, наше время
— Что ты будешь пить? — спросила Лейла, кивнув в сторону барной стойки. — У нас здесь неплохой выбор, знаешь ли. Ты гость Ольги, поэтому всё за счёт заведения!
— Спасибо, ничего, — Рус покачал головой. — Я за рулём.
Лейла округлила глаза:
— Да ладно врать-то! Я же видела, как вы топали на своих двоих.
— Мой мотоцикл припаркован недалеко от Юнион-сквер.
— О, тем более — мотоцикл… Байкеры вечно бухие, нет? Пиво-то тебе можно?
— Если только безалкогольное.
— Боже, ну и зануда ты, сладенький. Да до утра весь хмель выветрится!
— Ладно, чёрт с тобой, я выпью пива. Но только одну кружку! — сдался Рус, поняв, что проще уступить, и ликующая Лейла сделала знак официантке.
Тем временем танцевальный номер закончился, и “красотки” (или красавцы?) удалились со сцены под одобрительные хлопки и свист публики.
— А вот теперь… смотри! — Лейла выпрямилась на стуле и схватила Руса за руку, привлекая его внимание; глаза у неё лихорадочно заблестели. — Сейчас выход нашей девочки.
“Наша девочка”… Она всегда произносила это с абсолютно непередаваемым выражением, и Рус невольно подхватывал, перенимал эти интонации, думая об Оле.
Он ждал от неё сольного номера, но девушка появилась на сцене не одна, а в компании ещё двух танцовщиц. Впрочем, Оля встала в центре, а её коллеги — по бокам, чуть позади, так что сразу становилось понятно, кто здесь главный.
Каждая из девушек была одета в маленький топ, открывающий живот, и короткие обтягивающие шортики. Туфли на высоченном каблуке, перчатки и ободок с кошачьими ушками завершали сценический образ — судя по всему, девушки изображали кошек. Оля была рыжей кошечкой (золотисто-оранжевый оттенок костюма удивительно шёл к её волнистым волосам цвета листопада и зелёным глазам), а две другие девушки — чёрной и белой.
Рус не успел даже опомниться, насмотреться, налюбоваться на “нашу девочку”, как грянула музыка.
О, что тут началось!..
Как он уже говорил Оле, стили современного танца не были его сильной стороной — Рус в них просто не разбирался. Но то, что творила эта троица на сцене, заставило его в буквальном смысле раскрыть рот и забыть как дышать. Он жадно ловил каждое движение танцовщиц (ну, если честно — то, конечно, только одной конкретной танцовщицы), боясь пропустить даже незначительный жест. Безумная смесь страсти, огня, бешеного ритма и лёгкой эротики, томной грации домашней кошечки и неистовства дикой тигрицы — вот что демонстрировала девушка благодарно вопящим зрителям. Впрочем, ему почему-то самонадеянно хотелось верить, что танцует она только для него одного…
Казалось, в Олином теле не осталось ни одной незадействованной мышцы. Она прогибалась и извивалась, делала какие-то сумасшедшие гимнастические трюки, то распластывалась на сцене, то буквально взлетала, успевая при этом посылать публике лучезарные улыбки. Это можно было бы принять за талантливейшую хореографическую импровизацию, если бы краем глаза Рус не заметил, что все девушки танцуют абсолютно синхронно. Это казалось просто невероятным. Фантастическим! Отточенный до совершенства номер был вполне достоен подмостков Бродвея.