Орган издал первый судорожный вздох, Катерина вздрогнула и открыла глаза, и тут же их закрыла.
Не нужно ничего видеть. Нужно только слушать, может, так музыка окажется понятной, дойдет до сознания, а не проскользнет мимо, как чаще всего бывало.
И стоило органисту заиграть, как Катерина почувствовала: на сей раз все сложится иначе.
Инструмент не просто издавал звуки, повторяя какую-то классическую мелодию, название которой сейчас не имело абсолютно никакого значения. Он говорил – говорил глубоким, древним голосом, он рассказывал, он убаюкивал, он поднимал с колен и оставлял в покое; он ловил ветер и шумел им в сосновых кронах. В этой музыке, в разговоре органа Домского собора, оказывается, содержалось все: и витражи в окнах церквей, и сладкие запахи из-за дверей кондитерских, и старинные флюгера на шпилях. Раньше петушки были другими, рассказывал Даниил; одну сторону у них красили в черный цвет, а другую золотили. Если ветер дул с суши и препятствовал парусным судам, петушок поворачивался черной стороной к заливу, и корабли дрейфовали там, пока не менялся ветер; тогда петушок показывал золотой бок, и, словно белокрылые птицы, парусники слетались в гавань. В порту толпились люди, вечно стоял гвалт, торговали рыбой, глиняной посудой, вышитыми поясами. Девушки носили бусы из необработанного янтаря, улыбались юношам, закалывали расшитые пледы специальными фибулами, которые здесь называются «сакта». Вились узоры по краям платьев, во время праздников народ танцевал вокруг костров, и здесь смеялись, плакали, горевали и радовались, как и везде на земле. Орган рассказывал и об этом.
Катерина не знала, как это можно сделать – играя по нотам мелодию, вложить в нее не только свое желание исполнить как можно лучше, не только мастерство и голос старого инструмента, но и самую настоящую любовь.
Музыка говорила о любви.
Когда-то давно Катерина услышала высказывание, что не стоит искать в спутники жизни хорошего человека – надо искать того, рядом с кем ты сама становишься лучше. Для нее всегда был только один такой мужчина – Даниил. Два дня, проведенные рядом с ним, подействовали на Катерину подобно живой воде. Впервые за последние годы, особенно после смерти мамы, хотелось жить. Для начала – просто ходить по земле, говорить, смотреть, слушать. Катерина не страдала в своей крепкой ореховой скорлупе, но надо иногда выглядывать из нее наружу.
Рядом с ним ей хотелось становиться еще лучше, еще, еще, еще, – а так как нет предела совершенству, процесс займет долгие годы, если не всю жизнь. Конечно, теоретически, потому что Катерина полагала, будто после рижского отпуска Даниила больше не увидит.
Но это не помешает становиться лучше, вот ведь парадокс.
Музыка поднималась все выше, выше, вытягивая из души струнки, о существовании которых Катерина даже не подозревала, и вдруг оборвалась на судорожном вздохе, разошедшемся по собору, как круги от упавшего в воду камня.
Двадцатиминутный концерт закончился.
Катерина посидела еще немного, надеясь – вдруг будет продолжение? – однако люди, поаплодировав, начали расходиться, появилась группа туристов, и пришлось уходить. На улице властвовала странная погода: по небу быстро неслись низкие серые облака, ветер задувал порывами, еще сохраняя тепло, но неся с собою предвестников бури: сорванные листья и бумажки, маленькие пылевые смерчи. Катерина достала мобильный телефон, звук на котором выключила на время концерта, и обнаружила два неотвеченных вызова, последний – от Даниила. Ему и перезвонила.
– Привет, – заговорил он сразу. – Ты куда пропала?
– Была на концерте в Домском соборе.
– А! Извини, я забыл. Понравилось?
– Боюсь обрести зависимость, – честно сказала Катерина.
Он посмеялся.
– Перебирайся в Ригу и ходи хоть каждый день… Я звонил вот по какому поводу. Тот вчерашний молодой человек с улицы Слокас не дозвонился до тебя и набрал мой номер. Его бабушка вернулась в город и милостиво разрешила нанести ей визит.
– Ой, спасибо. Тогда ты мне подскажешь, каким транспортом добираться? – Катерина надеялась, что не заплутает намертво в спальном районе, где все дома похожи один на другой.
– Не нужно пока никуда ехать. Я закончу в четыре, позвоню тебе, и мы подъедем туда, я уже договорился. Тебя такой вариант устраивает?
– Да, – сказала Катерина весело, – спасибо! Ты замечательный!
– Это ты замечательная, – ответил он вдруг серьезно, – просто подарок от мироздания. Пока гуляй, только под дождь не попади, он, кажется, собирается.
Катерина не успела процитировать Пятачка, как Даниил распрощался и сгинул из телефонных далей. Она посмотрела на второй номер – точно, местный. Ну, если Серебряков договорился, можно не перезванивать.
Разговор о делах насущных немного сгладил впечатление от концерта, возвратил на грешную землю. Катерина изучила расписание, решила, что, если все будет хорошо, на следующей неделе она успеет сходить еще раз, и отправилась на поиски кафе, где можно было бы посидеть и перекусить. Находиться в шумном месте, среди большого количества людей, не хотелось, однако Старая Рига была хороша тем, что здесь имеются заведения на любой вкус. Катерина нашла блинную – там можно было выбрать себе блинчики, какие нравятся, и налить кефиру, и столики представляли собою гибрид стола и старинной швейной машинки – сплошное очарование, короче. Народу почти нет. Катерина устроилась в углу, съела блинчик с творогом и наполовину уничтожила блин с бананами, а потом достала из сумки три конверта и посмотрела на них.
Она так часто перечитывала эти письма, что знала их наизусть, и все равно читала снова и снова. Может, потому, что в них было очень много живого, открытого взгляда на мир. Два из них несли глубоко личный оттенок, сплетая слова любви, одиночества, приключения и дороги; одно же касалось непосредственно города, в котором Катерина сейчас находилась. Именно это письмо она развернула. Именно его сейчас следовало перечитать.
«Здравствуй.
Как жаль, что ты, наверное, не получаешь моих писем; сколько строк, написанных ночью, второпях, в необъяснимом порыве, сгинуло в безвестности, покрыто песком времен? Я даже не знаю, где ты теперь. Я же по-прежнему здесь, в том городе, где нам повезло немного побыть вместе.
Помнишь, однажды ты спросила меня, почему я здесь, – и я ответил тебе шуткой. Ты не стала искать правду, и я решил, что однажды она сама найдет тебя. Но так мало времени было отпущено… Как самонадеянны мы порой! Как много откладываем на завтра, не веря, что счастье эфемерно и есть только огромное, невосполнимое «сейчас».
Потом, думал я, скажу тебе потом, почему я возвращаюсь в этот город. Не самый лучший город на земле, сказали бы многие; не самый красивый, не большой, не очень-то мудрый. Но я его люблю. Я надеялся, что у меня хватит духу однажды объяснить тебе почему. И если не получилось сделать это, когда ты была рядом, то, возможно, однажды это письмо окажется в твоих руках, и ты узнаешь, что я не обманывал тебя – просто такие люди, как я, стесняются говорить подобные вещи вслух.
Я люблю этот город.
Потому что…
…по вечерам с моря прилетают большие серебристые чайки. Я распахиваю окна, сажусь на подоконник, на колени мне вспрыгивает кот – и мы наблюдаем за птицами, которые чертят в небе круги. Кот смотрит со своим чревоугодническим интересом, а я закрываю глаза на мгновение и представляю себе, что это я сейчас там, в вышине, и ветер поет в моих белых крыльях, а земля лежит внизу лоскутным одеялом, разноцветной картой – и это моя земля, мое небо, так же, как мои – эти крылья. Я неподвижно стою в струях воздуха, а снизу, из окна, на меня смотрит человек, кажущийся таким маленьким и хрупким отсюда.
Потому что мне нравится быть большой серебристой чайкой.
Потому что…
…у меня есть Город. Город на реке, по которой приплывают иногда белые, как айсберги, лайнеры. Они останавливаются у причалов нашего порта, возвышаются над ними сахарными глыбами, и на мачтах трепещут иностранные флаги. Можно помахать лайнерам рукой – просто так. На счастье. Помахать – и пойти в Город, побродить по улицам, где ты чувствуешь себя – дома, куда бы ты ни пошел.
Потому что есть только один Город.
Потому что…
…я знаю, каково это: стоять на Вантовом мосту, когда солнце медленно уходит с неба, и смотреть, как в Городе зажигаются огни: один, второй, третий… а потом вспыхивают прожектора, освещающие башни, – Домский собор, собор Святого Петра – и они сверкают на фоне ночного неба янтарными силуэтами. А если обернешься – то увидишь, как солнце тонет в полосе облаков, сжигая их в пепел, и наконец уходит, уходит… ушло.
Потому что я люблю умирать вместе с солнцем и утром вновь воскресать с ним вместе.
Потому что…
…по этой земле ходили крестоносцы. По ней скакали тяжелые, закованные в железо кони, взрывая копытами землю; по ней ходили люди много веков назад. Когда я думаю об этом, то мне кажется, что время связано в неразрывную нить, – и если я как следует представлю себе, что завязываю на этой нитке узелок – мимо меня проедет рыцарь на коне.
Потому что на этой земле я живу вечно.
Потому что…
…я знаю – есть солнце у этой земли,
Есть дыхание ветра, есть дождь, и леса, и снега,
Потому что в янтарной, рассеянной в небе пыли
Тают льдинами – снегом – моим жемчугом – облака.
Потому что живу. Потому что дышу и пою.
Потому что молчу – мне не надо напыщенных слов,
Потому что, когда буду молча стоять на краю,
Не сорвусь: меня держат соленые крылья ветров.
И когда-нибудь там, где искрится фонтанами рай,
Где могу я гулять по колено – в янтарной пыли! –
И где скажут мне тихо: «Подумай. Смотри. Выбирай», –
Улыбнусь и ладонь протяну к краскам этой земли.
…Потому что я могу писать об этом стихи.
Потому что…
…в этом городе ты была со мной. Ты ходила рядом, ты смеялась рядом, ты жила рядом – и рядом с тобой жил я. Одного этого хватит, чтобы объявить эту землю священной, однако, как тебе известно, я никогда не склонялся к святости. Пусть будет – память. Столько памяти хранят эти камни, сохранят и наш секрет.