При мысли о доме стало неуютно: возвращаться в Москву отчетливо не хотелось.
Даниил припарковался на свободном месте и, когда вышли из машины, сказал вдруг:
– Газета исчезла.
– Что? – не сообразила Катерина.
– Газета. Торчала в почтовом ящике, а теперь нет. Значит, кто-то забрал.
– Еще один десятилетний Олег Вернер, – вздохнула Катерина и позвонила. С каждым разом это давалось ей все легче и легче, и дрожь перед неведомым почти ушла. Вот верно сказано – рядом с Даниилом она точно становилась совершеннее, трусости почти не осталось. Хотя бы за это нужно быть ему благодарной, не считая всего остального.
Дверь дома распахнулась, и на пороге появился мужчина; Катерина смотрела на него во все глаза. Ему было лет шестьдесят, наверное, однако для своего возраста выглядел он просто превосходно. Седеющие волосы модно подстрижены, фигура спортивная, никаких стариковских фуфаек – джинсы и белая рубашка с короткими рукавами, открывающая сильные загорелые руки; и еще мягкая походка человека, всю жизнь водившего близкое знакомство со спортом. Мужчина прошел по дорожке и остановился у калитки; прищурившись, посмотрел на визитеров.
– Добрый день. – Голос у него оказался приятный, густой. – Чем могу быть полезен?
Прежде чем Даниил решил, что ей нужна помощь, Катерина твердо произнесла:
– Мы ищем Олега Вернера.
– Я Вернер. И зачем я вам понадобился, если не секрет?
Можно было протанцевать все па, как и в предыдущие разы, однако Катерине это внезапно показалось глупым. Этот Вернер не выглядел глупцом, и потому она просто вытащила из сумки три заветных письма, три своих орешка для Золушки, и протянула ему через калитку.
– Вот. Это случайно не вы написали?
Нахмурившись, он взял у нее конверты, повертел, прочел адреса. Постоял еще, посмотрел и вдруг провел ладонью по желтой бумаге, словно погладил. У Катерины екнуло сердце. Мужчина поднял взгляд, посмотрел на нее и на Даниила уже по-другому – цепко, резко, внимательно. Повисла пауза, которую никто не нарушал. Вернер молчал, сжимая конверты, словно прикидывал что-то, а потом отпер замок на калитке и велел:
– Заходите.
11
Вместе с волнами седыми хотел он
отправиться в море,
С северным ветром поспорить,
на Севера дочь подивиться,
Может быть, Севера дочь, владычица бурь и сполохов,
Рану души уврачует, остудит горящее сердце.
Дом у него оказался просторный, пахнущий ореховым деревом отделки и вездесущим кофе, наркотиком трудоголиков. На стенах висели картины, в основном пейзажи, и, судя по всему, оригиналы, – Даниил заинтересованно приостановился у одной из них. Катерина в живописи разбиралась лучше, чем в музыке, но художников не узнала. Да и до картин ли тут?
Вернер привел гостей в просторную столовую, совмещенную с кухней, и указал на стулья у большого стола. Катерина села, Даниил тоже, но поодаль. Он молчал, словно понимая: ситуация изменилась, и тут его вмешательство не требуется. Ничего не спрашивая, Вернер положил письма на стол, включил кофеварку и поставил под нее две чашки, а сам взял со стола свою. Видимо, когда раздался звонок в дверь, он пил кофе и читал газету. Кофеварка издавала странные звуки, двумя тонкими струйками лила кофе в чашки, и никто не мешал ее деловой песне. Только когда кофе был готов, Вернер поставил перед гостями по чашке, сел напротив Катерины и задал первый вопрос:
– Откуда у вас эти письма?
– Я нашла их в маминых вещах.
– И как зовут вашу мать?
– Звали, – произнесла она осторожно. Если Катерина уже успела как-то смириться с тем фактом, что мамы больше нет, то этот человек (определенно тот, которого она искала!) еще ничего не знал. – Моя мама умерла два года назад. К сожалению.
– Умерла? – переспросил Вернер, и на его жестком, красивом лице проступила растерянность. Он повторил грубее и громче: – Как ее звали?
– Марина. Марина Туманова.
– У тебя есть ее фотография?
Катерина, не обращая внимания, что Вернер внезапно перешел на «ты», кивнула, открыла сумку и достала кошелек. Там в специальном пластиковом окошке всегда была мамина фотография – снимок самого близкого и дорогого человека. Какая разница, что ее больше нет? Разве это отменяет любовь, которая никогда, никогда не исчезает? Катерина вытащила снимок и протянула его Вернеру. Тот взял осторожно, кончиками пальцев, и внимательно всмотрелся в смеющееся мамино лицо. Потом бросил фотографию на стол, резко отодвинул стул, отошел к окну и с силой потер лицо руками.
Катерина и Даниил ждали. Ей уже не было страшно и вдруг стало жалко этого человека, которому она только что принесла плохие известия. Катерина ненавидела быть черным вороном, каркающим на плече, и, к счастью, таковая участь настигла ее лишь однажды – когда пришлось сообщать о маминой смерти ее коллегам. Даниил вдруг протянул руку и коснулся Катерининой руки, словно ободряя.
Вернер простоял неподвижно минуту, глядя в окно, а затем повернулся к визитерам.
– Я мог бы догадаться, – сказал он негромко, – ты на нее похожа. Я уловил сходство там, на улице, но решил, будто мне показалось. Значит, ты дочь Марины.
– А вы знали мою маму. – Катерина не спрашивала, а утверждала.
Вернер кивнул.
– Знал, и довольно долго знал, а потом… потерял из виду. – И спросил без всякого перехода: – Сколько тебе лет?
– Двадцать девять.
Он удивился, и сильно. Катерина знала, что ее внешность вводит людей в заблуждение: обычно ей давали лет на пять меньше, а пару раз, еще во времена Анжелиной компании, наотрез отказывались продавать в магазинах пиво.
– Двадцать девять, – повторил он эхом. – И… когда ты родилась?
– В сентябре, десятого.
Он, видимо, произвел в голове какие-то подсчеты. Катерине вдруг снова стало жутко: будто в страшном сне, где хочешь, но не можешь проснуться, она знала, что будет дальше. Сейчас Вернер закричит, что это все обман, что он не имеет никакого к ней, Катерине, отношения, и вытолкает ее взашей. Ну ладно, учитывая наличие Даниила, взашей не получится. Просто выставит обоих.
Она уже знала, что это – он; у него были карие глаза, и характерные очертания век, которые Катерина каждое утро видела в зеркале. Она унаследовала от мамы общую хрупкость и черты лица, однако в ней было и другое, от Олега Вернера. От человека, стоящего напротив. Он ничем ей не обязан, и она ему – ничем, кроме рождения; если бы не он, не было бы на свете никакой Катерины, которая ходит, думает, чувствует и иногда осознает, насколько это великолепно – жить. Хрупкое, нереальное счастье обычного бытия, подаренное детям. Но Вернер может так не считать. Кто знает, возможно, он живет в этом доме с большой и дружной семьей. Катерина заберет письма и фотографию… или оставит письма ему, он, наверное, захочет получить их обратно. Она сделала то, что хотела. Теперь она знает, и этого будет достаточно.
– Так вот почему она уехала, – произнес Вернер медленно, – так вот почему… Господи. Какой же я феерический идиот!
Катерина растерянно заморгала, а Вернер, в два широких шага преодолев расстояние между нею и собой, протянул руки и взял ее лицо в ладони, внимательно рассматривая, словно выискивая знакомые черты. Катерина снова перестала бояться и тоже смотрела на него во все глаза – в его словно из камня вытесанное лицо, уже украшенное морщинами, но живое и неправдоподобно интересное.
– Как тебя зовут? – спросил Вернер. – Я стар и глуп, девочка. Я впустил тебя и даже не спросил, как зовут.
– Катерина, – выдохнула она.
– Здравствуй, Катерина, – сказал он и притянул ее к себе. От него пахло одеколоном, и этот запах показался Катерине смутно знакомым. Обман чувств, конечно же; откуда бы ей знать? Не колеблясь, она обхватила отца руками.
Они сидели рядом, и Олег почти ничего не говорил, только слушал. Он потребовал от Катерины «рассказать все», и она, немного смущаясь, рассказывала – про свою жизнь с мамой, о том, как работали, как проводили время, как было вообще все. Вернер только задавал уточняющие вопросы, и когда они иссякли, а Катерина коротко сказала о смерти мамы и находке писем, покачал головой. Даниил спросил разрешения и сделал всем еще кофе. Катерине казалось, что кофе уже булькает у нее в затылке.
– Я не удивлен, что Марина так поступила, – наконец задумчиво произнес отец. – Это все объясняет. А я-то терялся в догадках и, как это принято сейчас говорить, уважал ее решение и личное пространство. Смешно. – Он фыркнул, словно рассерженный конь. – Мог бы сообразить… Всегда считал себя очень умным и прокололся на такой мелочи.
– Я не понимаю, – созналась Катерина. – Мама ушла… из-за меня, да? Она говорила что-то подобное и утверждала, будто сделала лучше для нас обеих. Твердо была в этом убеждена. Я… не понимаю почему.
Она действительно не могла теперь представить, отчего мама решила оставить этого человека. Разве что он был женат, но… Судя по его реакции, он сильно любил Марину Туманову. Люди, подобные Вернеру, свое упускают редко.
– Вы были женаты?
– Был, но уже гораздо позже и недолго, а во времена нашего знакомства – свободен как ветер. – Он печально улыбнулся. – Но я понимаю Марину, да. Все дело в издержках моей профессии, о которой она знала и которую разделила пару раз.
– Вы иностранный шпион? – вырвалось у Катерины.
Вернер захохотал, и последняя неловкость исчезла. С ним оказалось удивительно легко, и Катерина начинала понимать, что могла найти в таком человеке мама. В нем бурлила жизнь, и хотя он прятал ее за масками, сейчас ему не было нужды притворяться. Его жесты были широкими, он вряд ли долго сомневается, и все в нем говорит о том, что жизнь этот человек испытывает на всю катушку.
– Если бы! Хотел бы я присвоить себе этот титул, но не сегодня. Нет, Катя, я не шпион и не сотрудник разведки. Моя дорога долгое время шла по другую сторону баррикад. Я, скажем так, хорош в планировании, в том числе и схем, которые могут показаться… гм… – он покосился на Даниила, но все же продолжил: – Показаться не совсем законными.