– Это как в детективе? – поинтересовалась Катерина осторожно. – Слежка и все такое прочее?
– Да я не знаю, – сказал он раздосадованно, – я вообще не понимаю толком, что происходит. Может, и правда реалити-шоу…
– Я так не думаю, – пробормотала Катерина.
Даниил живо к ней обернулся.
– Почему?
– Этот человек… он говорил серьезно. Интонации. Я на телефонные звонки часто отвечаю, – объяснила она, – и через пару лет работы поняла, что с первой фразы чувствую, зачем человек звонит – поругаться, поделиться чем-то, по срочному или несрочному делу. Угадываю почти всегда. Твой посетитель не шутил, мне так показалось.
Она никогда и никому не рассказывала об этой способности и была готова к тому, что Даниил сочтет ее доводы глупостью. Но если он и счел, то виду не подал.
– Возможно, Кать. Я слишком удивился, чтобы распознавать интонации, тем более я в них мало понимаю. Все эти намеки и полутона – не ко мне. Меня гораздо больше беспокоит, что Вадим испугался. – Серебряков помолчал. – Вот его я знаю неплохо… я так думал. И он очень испугался, когда я заговорил с ним об этом Белозерском… Ладно, к черту все. Завтра выясню.
– Хорошо бы это оказалось реалити-шоу, – вздохнула Катерина.
– Я опять тебя отвлек. – Даниил поманил ее за собой, прочь от церкви. – Идем, хотя бы мимо основных достопримечательностей пробежим, в этой части Старушки, а потом пообедаем. Ты не против?
– Так завтрак был недавно.
– Уже третий час, Катя. Неандерталец в виде меня хочет есть.
Она засмеялась.
– Так, может, поедим сейчас?
– Нет уж. Духовное вперед.
Даниил привел Катерину на изумительно красивую площадь, окруженную изящными, словно ажурными зданиями; два из них, правда, имели отчетливо современный вид, одно при этом легко вписывалось в городской пейзаж, а вот второе… Черный уродливый параллелепипед на ножках явно принадлежал авторству советских творцов, иногда любивших «украсить» подобной пародией на архитектуру какую-либо часть города. Посреди площади стояла на высоком постаменте статуя сурового рыцаря, держащего направленный к небесам меч.
– Познакомься, это Роланд, – сказал Даниил.
– Он оберегает город? Как короля Карла? – Катерина припомнила, что был такой рыцарь, погибший, кажется, в Ронсевальском ущелье. Глупо погибший, если память ей не изменяла, но в темные века глупость частенько путали с героизмом.
– Нет, это такая специальная статуя, которая ставилась на ратушных площадях. Ратуша вот, – Серебряков указал на здание нежно-желтого цвета. – Роланд в первую очередь символизирует правосудие. По-немецки он звался Rotland, в переводе – «красная земля», то место, где вершились казни.
– Ого…
– Вот тебе и «ого». Потом, правда, значение изменилось, и статуи стали ставить на площадях торговых городов, так что к торговле он тоже имеет отношение. В некоторых городах Роланды еще сохранились, и тут вот тоже. Сначала он был деревянным, затем поставили каменную статую. Потом случилась Вторая мировая война. – Даниил поморщился, словно от зубной боли. – Ригу основательно бомбили, и сгорела не только большая часть церкви Святого Петра. Здесь падали бомбы, и все здания вокруг площади были разнесены в труху, а у Роланда только меч погнулся. Советские власти его убрали в музей, а потом, когда здания были восстановлены, вернули на прежнее место. Но это новая статуя, заменившая старую, та слишком хрупка.
– То есть погоди, – сказала Катерина, обводя взглядом площадь, – ничего этого после войны… не было?
– Только руины. – Даниил снова сунул руки в карманы. – Риге еще повезло, многие здания уцелели. В Варшаве почти ничего не сохранилось, весь исторический центр – это реконструкция. А тут… Дом Черноголовых, – он кивнул на изящные кирпичные здания, украшенные статуями и золотой отделкой, – долго находился в руинах, и лишь к восьмисотлетию города его решили восстановить. Сделали это неплохо, надо сказать, благо имелись фотографии и архивные материалы.
Дом Черноголовых – старинное здание в Риге, восстановленное после реконструкции. Впервые упоминается в документах в 1334 году. Служило пристанищем братства купцов; сейчас здесь расположен музей и концертный зал. Часы работы: с июня по август – вторник – воскресенье 10:00 – 17:00, с сентября по май – вторник – воскресенье 11:00—17:00, во время мероприятий – закрыт.
Цена билета: вход в музей 2 LVL, услуги гида 6 – 8 LVL.
– Почему он так называется?
– Потому что когда-то рижский рат – так называлась местная администрация – передал это здание в аренду братству молодых холостых иноземных купцов. Они избрали своим покровительством святого Маврикия, вон его черная голова на гербе. Он был, скажем так, не совсем европейцем, отсюда и имя братства – Черноголовые.
Катерина промолчала. Ей стало бесконечно жаль, что такая красота была уничтожена, и девушка радовалась, что здание смогли восстановить. От великой войны, прогремевшей уже давно, до сих пор никуда не деться. Если люди задаются целью и руководствуются принципом «умри все живое», то творят страшные дела. Цель не оправдывает средства, вовсе нет. Каким образом могли помешать Гитлеру старинные здания – неясно.
– А это что за… домик? – она указала на черную советскую коробку.
– Как ты вежливо его назвала, – ухмыльнулся Даниил. – Это Музей оккупации Латвии.
– Фашистской Германией, да?
– Отнюдь. Я туда сходил, интереса ради, и выяснил, что экспозиция там делится на три части: советская оккупация до войны, немецкая оккупация в годы войны и советская оккупация после, до момента обретения Латвией независимости в девяносто первом. Русских политиков там не очень жалуют.
Музей оккупации Латвии затрагивает историю страны в XX веке. Экспозиция состоит из фотографий, документов и различных свидетельств. Здесь проводятся вечера советских анекдотов. Часы работы: с 1 мая по 30 сентября каждый день, 11:00 – 18:00, с 1 октября по 30 апреля каждый день, кроме понедельника, 11:00 – 17:00.
Цена билета: 2 LVL.
– Но…
– Но все не так страшно, как может показаться, – Даниил не дал Катерине высказаться. – Это тот самый национальный вопрос, который многие воспринимают остро, а многие – с чистым энтузиазмом исследователей. Считать Латвию в составе СССР безнадежно оккупированной, на мой взгляд, немного слишком. Учитывая то, что до этого она была то под немецким, то под шведским владычеством… Ну, это забавно, не более. Здесь до сих пор довольно много русских, около сорока процентов населения, у многих связи с Россией. Юрмала всегда была «своим» курортом, причем курортом элегантным. Мы с родителями ездили сюда несколько раз еще в советские времена… А ты? – И тут же вспомнил: – Ах да. Не ездила.
– Мы в Сочи бывали.
– А нам вот нравилось здесь, и устраивать разделение на человеческом уровне не очень умно. Хотя сейчас оно в основном в головах россиян, здесь давно не бывавших. Дескать, латыши настроены против русских… Ничего подобного. Всегда найдутся оголтелые националисты, которые готовы с пеной у рта доказывать, что русских нужно выставить за сто первый километр, однако люди умные понимают: страна многое получает за счет туризма и инвестиций. Здесь по-прежнему не ликвидированы последствия кризиса, с экономикой дела так себе, говорю это тебе как бизнесмен. Но работать тут можно, и жить можно, и люди хорошие… и, наверное, я тебя совсем заболтал, Катя.
Она даже вздрогнула от неожиданности.
– Нет. Почему ты так решил?
– Я всегда много говорю, а ты молчишь. Если я стану тебя утомлять, сообщи, пожалуйста, мне.
– Ты никогда меня не утомлял.
– Я помню, – кивнул Серебряков. – Мы с тобой как-то три часа просидели на Анжелиной кухне и болтали обо всем – о поэтах Серебряного века и о том, в каком супермаркете самая вкусная салями.
– Это был хороший вечер.
– Отличный. Пойдем дальше.
Катерину удивило, что он помнит такую мелочь – обычный разговор на чьей-то кухне, – однако, по всей видимости, что-то в том вечере зацепило Даниила, запало ему в память, и теперь ассоциация сработала, вытащив на свет божий давнее воспоминание. Вряд ли оно имеет для него великую ценность, Катя не обольщалась. Но она не собиралась размышлять об этом непрерывно и портить себе жизнь.
Когда у тебя плохое настроение, все вокруг может показаться мрачным, а потому Катерина решительно откинула воспоминания и суматошные рассуждения. Просто шла рядом с Даниилом по очередной улице, мимо крохотного рынка, где торговали вездесущими сувенирами, мимо летних террас многочисленных кафе. Деревянные столы, тенты от солнца, под которыми сидится долго и хорошо, в витринах – лампы с янтарными абажурами, смешные куклы в народных узорах, громадные хлеба и булки в пекарне, откуда пахнет на всю улицу. Катерина и не подозревала, что подобные запахи могут отыскаться в городе. В деревне – да, там воздух почище, в подмосковных городках – тоже вполне, вот в Жуковском знакомая пекарня так пахнет, но не в самом же центре. А здесь как будто и не загазованный воздух, и машины по шоссе не ездят… Девушка сказала об этом Даниилу.
– Здесь еще не экология. Вот дальше в Европе – там все на этом помешаны. – Хотя он знал, что Катерина новичок в этих делах, и объяснял ей, по сути, простые вещи, голос Серебрякова не звучал снисходительно. – В рижском аэропорту хотя бы кролики не живут – а в Ганновере, к примеру, живут, спят на травке и размножаются. Нет предела совершенству.
Но Катерина ему все-таки не поверила. Если в центре пахнет не бензином, а цветами и хлебом, это, наверное, все-таки говорит о некоторых успехах экологии. После шумной Москвы, обдающей визитеров бензиновыми парами, как пьяница – перегаром, Рига смотрелась непривычно чистой. А всего-то час лететь…
По «вкусной» улочке вышли к следующей площади – Домской. Даниил, окончательно вошедший в роль гида, рассказал, что раньше здесь все было застроено, и только в девятнадцатом веке снесли часть старых домов и освободили обширное пространство, подчеркнувшее величие Домского собора. Так и сказал – подчеркнувшее.