– Мало кому это удается, – сказал Бэт. Он задумчиво почесал шрам на щеке, и Майя подумала, что так и не узнала, где и как он его заработал. – Слишком серьезные перемены.
– Вот и у нас не получилось, – согласилась Майя. – Во всяком случае, у меня. Он так сильно хотел прощения, что, как я подозреваю, только это и видел, когда смотрел на меня. Да он вообще видел не меня, а лишь собственное искупление. – Она покачала головой: – Но я же не ходячее отпущение грехов. Я просто Майя…
– Однако он был тебе далеко не безразличен, – мягко возразил Бэт.
– Причем настолько, что я все время откладывала разрыв. Напридумывала себе, что со временем все утрясется и я переменю к нему отношение. А тут все и началось. Похитили Саймона, мы бросились на его розыски, так что разговор пришлось отложить. Я думала, вот доберемся до «Люпуса», там и скажу все что надо, но… – Она сглотнула. – Оказалось, что мы приехали на бойню.
– Ребята говорили, что, когда тебя нашли, ты его держала в руках. Мертвого. Кровь смывал прибой, а ты все держала его и держала.
– Никто не должен умирать в одиночку, надо, чтобы в эту минуту кто-то держал, – ответила Майя, зачерпывая горсть песку. – Просто… просто я испытывала чувство вины. Ведь он умер, думая, что я по-прежнему его люблю, что мы так и останемся вместе навсегда, что все хорошо. Он умер, а все, что я делала, было насквозь лживым. – Девушка пропустила песок сквозь пальцы. – Зря я не сказала раньше…
– Прекрати. Здесь нет твоей вины. – Бэт поднялся на ноги. Высокий и крепкий парень, чью мускулистую грудь не скрывала полурасстегнутая «аляска». Ветер трепал его коротко стриженные волосы, тучи на горизонте оттеняли силуэт.
В отдалении, за его спиной, Майя видела остатки стаи; все собрались вокруг Руфуса, который что-то говорил, рубя воздух рукой.
– Если бы не его смерть, – сказал Бэт, – то тут другое дело, рассказать пришлось бы. Но он-то умер, считая, что его любят, что его простили, верно? Знаешь, это далеко не так плохо, на свете найдутся вещи куда хуже. Да, Джордан поступил с тобой безобразно, но он это понял. Да и нет таких, кто был бы на сто процентов белый и пушистый. Считай, это был твой ему подарок. Куда бы ни шагал сейчас Джордан – а я считаю, нас всех рано или поздно ждет такая дорожка, – думай об этом как о путеводном огоньке.
«Если ты собрался покинуть Басильяс, имей в виду, что Безмолвные братья не одобряют твоего решения».
– Да-да, разумеется, – кивнул Джейс, натягивая ратную рукавицу на руку и разминая пальцы. – Я уже в курсе, хватит повторять.
Неодобрительно хмурясь, брат Енох маячил над ним как сторожевая башня, пока юноша сгибался, покряхтывая, чтобы зашнуровать сапоги.
Джейс сидел на краешке продавленной койки, одной из многих, что рядами уходили в глубь длинной и узкой палаты. Свободных мест было не так много, и в основном здесь лежали нефилимы, раненные под Цитаделью. Между койками сновали Безмолвные братья, чьи рясы делали их похожими на привидения сестер милосердия. В воздухе стоял терпкий запах трав и загадочных настоев.
«Тебе следовало бы задержаться хотя бы еще на одну ночь. Твои телесные силы истощены, а Небесный огонь по-прежнему внутри».
Закончив возиться со шнуровкой, Джейс вскинул глаза. Сводчатый потолок был расписан витиеватыми узорами в серебристо-голубых тонах. Юноша поежился, он уже по горло был сыт разглядыванием исцеляющих рун, и хотя минула лишь одна-единственная ночь, ему она показалась целой неделей, на протяжении которой над ним склонялись Безмолвные братья со своими пахучими горшками и неразборчивым бормотанием. А еще они сделали из него подопытного кролика, брали пробы крови, выдергивали волосы и даже ресницы. Не обошлось и без хирургического инструмента из золота, серебра, стали и заговоренной рябины. Что интересно, Джейс отлично себя чувствовал и сильно подозревал, что в госпитале его держат по большей части из желания изучить Небесный огонь, а вовсе не ради вящего исцеления.
– Я хотел бы навестить брата Захарию, – сказал он.
«С братом Захарией все в порядке. Можешь за него не волноваться».
– Как это «не волноваться»? Да я его чуть не убил под Цитаделью!
«Это был не ты, а Небесный огонь. Который не причинил ему никакого вреда, хоть и вызвал известные изменения».
Джейс недоуменно моргнул на загадочный подбор слов:
– Между прочим, он говорил мне, что Безмолвные братья в долгу перед семейством Эрондейлов. Я и есть Эрондейл. Так что он наверняка захочет со мной пообщаться.
«После чего, как я понимаю, ты намерен покинуть Басильяс?»
Джейс поднялся на ноги:
– Ну да. Потому что со мной тоже все в порядке. Чего ради, спрашивается, я буду валяться в госпитале? Тем более что у вас вон сколько по-настоящему раненных… – Он сдернул куртку с колышка на стене. – Послушайте, либо вы отведете меня к брату Захарии, либо я пойду бродить по коридорам и буду выкликать его имя, пока он не отзовется.
«От тебя, Джейс Эрондейл, сплошная головная боль».
– Знаю. Слышал, – охотно согласился тот.
Дневное светило, изливавшееся сквозь стрельчатые окна в простенках между койками, пятнало мраморный пол солнечными зайчиками. Впрочем, сумерки были не за горами: Джейс проснулся уже во втором часу дня. Первое, что он увидел, – Безмолвного брата, терпеливо сидевшего возле его койки. Юноша рывком вскочил и тут же спросил, что с Клэри; перед его глазами поплыли картинки минувшей ночи, вспомнились боль от меча Себастьяна и пламя, взметнувшееся вверх по клинку. Затем охваченный огнем Захария, объятия девичьих рук, волосы Клэри, водопадом струящиеся вокруг них обоих, постепенное онемение во всем теле с приходом темноты – и ничего. Пустота.
Когда Безмолвным братьям удалось наконец заверить Джейса, что с Клэри все в порядке, что она находится сейчас в безопасности, в доме Аматис, он принялся расспрашивать про Захарию с его ожогами, но в ответ получал лишь уклончивые, туманные фразы, от которых вскипало раздражение.
Юноша вслед за Енохом вышел из палаты и очутился в узком оштукатуренном коридоре со множеством дверей по обеим сторонам. Минуя одну из них, сквозь неплотно прикрытую створку Джейс увидел какого-то молодого человека в излохмаченной алой униформе, ремнями прикрученного к койке и бьющегося в судорогах под вопли и проклятия. Над ним стоял очередной Безмолвный брат; белая стена напротив вся в потеках крови.
«Амальрик Кригсмессер, – промолвил брат Енох, даже не повернув головы. – Один из Помраченных. Как ты знаешь, мы вместе с магами Спирального лабиринта не первый день работаем над задачей обернуть вспять проклятие Чаши ада».
Джейс сглотнул. Что вообще на это можно сказать? Он сам был свидетелем обряда и, положа руку на сердце, не верил, что с этим можно как-то справиться: уж слишком глубоко проникал яд. С другой стороны, он раньше и не подозревал, что Безмолвные братья способны на столь человеческое выражение чувств, а поди ж ты, один Захария чего стоит. И кстати, отчего он так хочет его увидеть? В памяти всплыли слова Клэри, которая однажды передала ему ответ брата Захарии на вопрос, мол, доводилось ли тому любить так сильно, что ради своего избранника он был бы готов пожертвовать собственной жизнью.
«Есть воспоминания, которые даже время не сотрет. Если не веришь мне, поинтересуйся у своего приятеля, Магнуса Бейна. Вечность не заставит забыть об утрате, она умеет лишь притуплять боль».
Было что-то невысказанное в этих словах, неуловимый намек на скорбь и чувства, какие Джейс не ожидал найти у Безмолвных братьев. Братья сопровождали его всю жизнь, по крайней мере с десятилетнего возраста: бледные молчаливые истуканы, они приносили исцеление, умели хранить тайны, но не умели любить, вожделеть или хотя бы умирать: они просто были. А вот брат Захария оказался совсем иным.
«Мы на месте».
Брат Енох помедлил перед очередной дверью, выкрашенной в белое и совершенно неприметной. Вскинув ширококостную ладонь, он постучался. Изнутри донесся звук, похожий на скрежет отодвигаемого стула, затем раздался мужской голос:
– Прошу.
Брат Енох распахнул дверь и жестом пригласил Джейса внутрь. Окно кельи выходило на запад, и уже садившееся солнце красило стены бледным огнем. Возле окна – мужская фигура: просто силуэт, худощавый и без привычной рясы. Юноша в недоумении обернулся к брату Еноху, но тот уже успел исчезнуть, бесшумно прикрыв за собой дверь.
– А где же брат Захария? – удивленно спросил Джейс.
– Я здесь.
Голос, обычный человеческий голос, только очень тихий и как бы нестройный, будто речь шла о пианино, за которым никто не сиживал годами. Стоявший у окна повернулся, и Джейс увидел перед собой молодого парня, лишь на несколько лет постарше. Темные волосы, хрупкие черты аристократического лица, глаза, казавшиеся юными и старыми одновременно. Высокие скулы исписаны рунами Безмолвного братства, а на горле виден слабый след еще одной, ныне стертой руны.
Парабатай. Он был чьим-то парабатаем, как и сам Джейс. Юноша отлично знал смысл полустертого следа: вторая половина была мертва. Его тут же захлестнула волна симпатии и сочувствия к брату Захарии, потому что, потеряй он Алека, у него тоже остался бы лишь выцветший узор, напоминание о том, кто ведал самые лучшие и самые худшие стороны его сокровенного «я».
– Джейс Эрондейл, – промолвил Захария. – Вновь своим освобождением я обязан одному из вашего клана. Что ж, этого стоило ожидать.
– Я… эт-самое… – Джейс был слишком ошарашен, чтобы демонстрировать навыки связной, грамотной и культурной речи. – Быть не может… Кто становится Безмолвным братом, уже не возвращается. Нич-чего не понимаю…
Он и в самом деле Захария, предположил Джейс, хотя уже и не Безмолвный брат. Не зная, как реагировать, он попробовал усмехнуться, но вышло до жалости неловко, как у застенчивого, сверхранимого подростка.
– Я и сам не очень хорошо понимаю, как так вышло, – признался парень. – Впрочем, я никогда не был обычным Безмолвным братом. К ним я попал оттого, что на мне лежала печать темной магии, и иного способа спастись не было. – Он бросил взгляд на собственные ладони: гладкие, словно у ребенка, без глубоких линий и уж тем более шрамов, как у подавляющего большинства нефилимов. Безмолвные братья умели сражаться не хуже любого ратоборца, но крайне редко снисходили до этого. – За плечами осталось все, что я некогда знал и любил. Вернее сказать, я просто возвел стеклянную стену между собой и прежней жизнью. Я мог ее видеть, но не мог прикасаться, не мог стать ее частью. Постепенно я начал забывать, что это такое: быть таким, как все.