А. Курляндский«Город неудачников»
Эту историю я написал совсем недавно. Она про меня, про того меня, каким я был в детстве.
Я помню, как мне не везло, как все надо мной смеялись, как мечтал я попасть в город Неудачников, где живут такие же, как я, простые неудачники.
Я не знал, что такой город есть. Я понял это потом, когда стал взрослым человеком. И тогда я осуществил свою мечту. Побывал в городе Неудачников.
И свои приключения описал в этой повести.
Пусть никого не удивляет, что в этой истории мне всего двенадцать-тринадцать лет. В жизни и не такое бывает. Если понимать, что жизнь не только то, что происходит с тобой сейчас, а и то, что происходило раньше, и не с тобой, и будет происходить. И в мечтах мы часто возвращаемся в свое детство или, наоборот, воображаем себя взрослыми – и все это тоже жизнь, такая же настоящая, как та, что происходит на самом деле.
Поэтому все, что я написал в этой повести, – правда, самая настоящая, подлинная правда.
А кто не верит, может сам в этом убедиться. Для этого достаточно пойти на любой вокзал, купить билет и отправиться в город Неудачников.
1. Я – неудачник
«…лаванда, горная лаванда,
наших встреч с тобой…»
Это телевизор. Он за стеной, в другой квартире, но кажется, что поют здесь. У нас такая слышимость, что мы все друг о друге знаем. Живем одной семьей.
Иногда это хорошо. Иногда – плохо. Папа из-за «слышимости» не может защитить диссертацию.
Это – хорошо. Не было бы слышимости – не на что было б валить. На самом деле папе не дает хода начальник. У всех начальники как начальники.
А у папы – глупый и завистливый. Папа делает за него всю работу, а он только получает зарплату.
Вот он и не хочет, чтоб папа защитился и от него ушел.
«…мы получили письмо от работницы камвольной фабрики…» Это там, за стеной. А здесь – папа сидит над диссертацией и делает из скрепок цепочку.
Потом он раскручивает ее над головой, как лассо…
А я лежу на диванчике, под сиреневым обойным пятном, и думаю о своей неудавшейся жизни.
«Может, это наследственное? – думаю я. – Может, я неудачник, потому что папа и мама у меня такие?»
Мой папа мог полететь в космос. Он работал в фирме по ракетам. Но ему не повезло. Однажды, когда он шел на работу, какой-то мужчина сломал ногу. Папа вызвал «скорую помощь», но она долго не приезжала. Папа не мог оставить человека в беде и опоздал на испытания. Потом, когда папу простили и прошло много времени, выяснилось, что этот человек был иностранец. Он написал в своей газете, какие у нас замечательные люди и какие скользкие тротуары.
Работа у папы была секретная, о каждой встрече с иностранцами он должен был докладывать.
А тут он ничего не доложил. Он думал, что это не иностранец, а латыш. Кому интересно, когда латыши ломают ноги?
Папу вызвали для объяснения и стали задавать вопросы.
Папа ответил, что он не знал, что это за человек: «На ноге у него не написано…»
И все бы, наверное, обошлось: папу ценили. Но в тот день американцы успешно испытали космический паром, и на папиной работе было жуткое настроение. Кому приятно, когда тебя обходят?..
Папе вспомнили плохую общественную работу, билеты на матч «Карпов – Каспаров», которые он забыл в камере сгорания…
Папа ответил, что лучше б они вспомнили не о билетах, а о самой камере, которая нуждается в серьезной доработке. Страсти накалились, папа вспылил и подал заявление об уходе с работы.
Мама не сказала папе ни слова. Она преподавала музыку в английской школе для особо одаренных.
Среди особо одаренных был один мальчик, дедушка которого очень часто появлялся на фотографиях в газете. Если бы мама поговорила с этим дедушкой, то папу не освободили бы от занимаемой должности.
Мама долго думала: поговорить или не поговорить?
У нее на этот счет были свои принципы.
Наконец она решила поговорить. Но тут освободили от занимаемой должности того дедушку.
Все эти события совпали еще с приездом моей бабушки из Томска. Дом ее сгорел во время взрыва цистерны, которую шофер оставил у палисадника.
Еще он оставил в кабине цистерны недокуренную папиросу, от чего и произошел взрыв.
Бабушку я очень любил. До самой ее последней минуты, когда она провалилась в люк. То ли ограждения не было, то ли очки, которые ей выписали, оказались чересчур слабыми.
Мама заболела сердцем. К нам стали приезжать врачи. После них оставались красивые, словно елочные игрушки, ампулы. Потом выяснилось, что ампулы эти сняли с производства – они плохо влияли на почки. Мама, несмотря на это, выздоровела, а мы получили на новой папиной работе квартиру. Но нам не повезло с проектом. Дом был после капитального ремонта – и не предусмотрели лифт. Потолки высокие, под четыре метра.
Наш четвертый все равно что шестой. После каждого подъема мама долго держится за сердце, сидит в кресле, пьет капли. А однажды я слышал, как она сказала папе, что лучше б она вышла замуж за Прохоренко, уехала бы с ним работать за границу, он бы сдувал с нее пылинки, вместо того чтоб тащиться с сумками на наш четвертый этаж. Папа ничего не ответил. Он делал из скрепок цепочку. Нанизывал одну скрепку на другую, цепочка становилась все длиннее и длиннее, пока коробка не опустела…
2. Я – законченный неудачник
Каждый год, в начале лета, когда надо собираться в лагерь, у нас отключают воду. Не всю… Холодную оставляют. Хочешь – мой голову, хочешь – стирай белье. Мама не хочет, чтоб я мыл холодной водой голову, – я и так часто простужаюсь, и отправляет меня мыться к бабушке, на Волочаевскую. Моя вторая бабушка – бывшая учительница по литературе. Сейчас она на пенсии, но живет полнокровной жизнью. Ходит в театры и всегда меня проверяет. Не повезло мне с бабушкой… Я еду мыться к ней через весь город.
Спускаюсь по нашему Старосадскому до «Ногина»… На метро, с одной пересадкой, до «Бауманской». А там – на трамвае…
Когда подходил к трамвайной остановке, то увидел толпу народа. Трамвая не было. Говорили, что ремонтируют мост через Яузу и трамваи пустили в объезд.
Я не стал дожидаться окончания ремонта и пошел пешком. Если быстрым шагом, то минут за двадцать можно дойти.
Около рынка меня нагнал синий «жигуленок». Он вильнул к тротуару, дверь открылась, и я узнал дядю Витю:
– Садись, подвезу.
Дядя Витя жил на одной площадке с бабушкой и очень с нею дружил. У бабушки был телефон, а у дяди Вити – нет!
– Мыться?..
Дядя Витя засмеялся моему удивлению:
– У тебя мочалка торчит!
Дядя Витя стал рассказывать, какие он купил рассады, как он пристроит к своему домику веранду – теперь можно… Дядя Витя очень хозяйственный.
На его день рождения всегда открываются разные банки с солеными огурцами, перцами, баклажанами. Компот из вишни, варенье из черники и земляники. У него я ел варенье из черники и земляники, сваренных вместе.
Мы затормозили у светофора, дядя Витя стал настраивать приемник на «хорошую» музыку и вдруг – сильный удар в «зад»; Меня ударила спинка сиденья.
Когда мы выскочили из машины, то увидели распахнутый, словно пасть, багажник. Крылья были смяты в гармошку. Таксист, молодой паренек, держался рукой за ухо. Видно, и ему досталось.
Дядя Витя не кричал, не ругался. Он только пытался закрыть багажник, все время приговаривая:
– …так-так… ого? …вот как?.. а вот: так… как?
Паренек морщился от боли:
– Тормоза… с третьего качка…
Через улицу к нам шел милиционер…
Спустя часа три, с перевязанным веревками багажником, мы приехали на Волочаевскую.
Бабушки я, конечно, не застал – она уехала к подруге, на «чашку чая».
Пришлось возвращаться домой непомытым.
Входя во двор нашего дома, я понял – неприятностей не миновать! Целый день я не звонил.
Мама наверняка сидит в кресле и пьет валокордин.
Папа нанизывает скрепки и не смотрит на маму. И оба они не смотрят на телевизор, который работает сам по себе… Жуть!
Я обреченно вздохнул и направился к подъезду.
– Вась!
Меня окликнул рабочий из булочной на Покровке по кличке «Шопен». Он рассказывал всем, какой у него был замечательный талант, как он играл Шопена на собственном рояле, и что из него могло выйти, если б он не потерял палец во время гражданской войны…
– Вась… Сахар не нужен?
Повезло! Я принесу сахар и скажу, что стоял за ним в очереди…
– Рублевка… На пиво не хватает… Здесь полкило…
Рублевка у меня была. Честно заработанные деньги. Выиграл в шахматы у отца.
Я дал Шопену деньги, от него сильно пахло пивом. И говорил он быстро, махая руками, раскланиваясь, будто на сцене.
– Лишнего не надо, Вась… не такой я человек… могу дать бесплатно… но, извини, надо… значит надо…
Он протянул мне твердый, будто надутый, пакет:
– На здоровьечко!
Дома меня встретили соответствующим образом:
– Как ты мог?! – сказала мама. – Не позвонить?!
Я вся с ума сошла…
– Он совершенно не считается ни с кем, – сказал отец. – Он растет бессердечным эгоистом, таким и вырастет…
– Как ты мог? – снова сказала мать.
– Меня волнует одно – в кого он? – сказал отец.
Я не стал отвечать, «в кого я такой», они бы не поняли. Постепенно гроза пошла на убыль.
– Чай иди пить, – сказала мать.
– Руки помой! – мрачно сказал отец.
И тут я тихо подошел к столу и поставил бумажный пакет.
– Я в очереди стоял… за сахаром…
И опустил голову.
Отец и мать переглянулись. Я за ними следил.
– Это не оправдание! – сказал отец. – Не довод, понял?
– Позвонить-то можно, – сказала мать.
Они пересыпали песок в фарфоровую сахарницу.
Мама налила всем чай.
– Все бывает, – сказала мама, – Я тебя прошу об одном. Звонить…
Мы молча размешивали сахар в стаканах. Каждый в своем. Мирно позвякивали ложечки. Кажется, пронесло.
– Ладно, – сказал отец. – Он сделал выводы. Да, Вась?