Очевидно, звезды не предвещали ничего хорошего. Звездочет ходил печальный, свесив кисточку своего колпака.
Как-то к звездочету пришел главный архитектор. Мы были в соседней комнате и хорошо слышали весь разговор.
– Готов гороскоп? – спросил архитектор.
– Готов!
– И что?
– Расположение звезд в небе в настоящее время не благоприятствует поднятию Гулливера.
– Что?! – вскипел архитектор. – Все только и ждут сигнала. Все бумаги подписаны, все люди назначены. А ты… Может, ты не веришь в нашу победу?!
– Но гороскоп…
– Какой еще гороскоп?.. Бери перо, бумагу. Сейчас мы мигом все звезды перетасуем… – Он прошелся по комнате, хрустя новенькими сапогами.
– Значит, так… пиши… Звезды обещают нам скорую победу! Созвездие Легавых псов…
– Гончих!
– Пусть так… Созвездие Гончих псов… никогда еще не светило так ярко… О чем говорит нам его яркость?.. Я тебя спрашиваю?
– Не знаю.
– Оно говорит, что подъем надо начинать на рассвете!.. Говорит или не говорит?..
– Говорит…
– Вот и хорошо. Какая там звезда удачу обещает?
– Полярная.
– Видишь ее?
– Нет.
– А ты получше посмотри.
– Не вижу.
– Да, – вздохнул архитектор. – Старый совсем. Пора, видно, уступить дорогу тем, кто позорче.
– Вижу! – вдруг закричал звездочет. – Честное слово, вижу…
– Ладно. Поверим на слово. Ну, пиши, раз видишь. Молодец! Теперь – подпись, число… Что ты мне бумагу суешь? Твоя подпись. Ты же гороскоп составлял…
Архитектор взял листок бумаги и вышел.
Этой же ночью звездочет поломал свой телескоп и ушел из дома. Больше мы его никогда не видели…
17. Большие перемены
В нашей жизни произошли перемены.
Марию-Луизу наградили орденом. Самым большим – «Орденом Удачника». Золотая лепешка на оранжевой ленте. На лепешке – изображение трехглавого орла, символа города Удачников, вокруг орла надпись: «Иначе вам удачи не видать». Это – с лицевой стороны. А с оборотной – холм со стоящим в полный рост Гулливером.
Мы очень веселились. Оказывается, Мария-Луиза совершила геройский поступок: перерубила канат, избавила город от ненавистного мэра… В мэре, оказывается, и была причина всех неудач.
Марию-Луизу поселили в доме для почетных жителей города. Сначала она не хотела переезжать, нам было хорошо и у звездочета. Но, когда за ней приехала карета, она прокатилась на ней, а потом в этом доме поела всяких вкусных вещей, вплоть до взбитых сливок. Не тех скисших сливок, которые продавались в киосках, а совсем других, легких и пушистых, – вот-вот улетят.
Она сказала:
– Знаешь, Вась… Все это, конечно, чушь собачья…
Но жить так можно…
С тех пор мы не виделись. То есть я ее видел, а она меня – нет… Она проносилась верхом на серой лошади, чуть подпрыгивая в седле, далекая и красивая. Однажды мы встретились на опушке леса. В ответ на мои шутки она взглянула в упор зелеными глазищами:
– Эх, Вася… Ты многое недопонимаешь.
Я стал спорить, но она расхохоталась.
…Она хохочет надо мной, откинувшись в седле, шляпа скользит по тугим волосам, она подхватывает ее на лету, когда, кувыркнувшись и зачерпнув воздух, шляпа падает вниз, тяжелая и безнадежная…
18. Поднятие Гулливера
В городе между тем готовились к праздничной церемонии – поднятию Гулливера. Его очистили от ржавчины, надраили. Он лежал, новенький и блестящий, как юбилейный рубль, в переплетении тросов и канатов. И вот наступил долгожданный день…
С утра в городе звучала музыка.
Я шел по вымытым улочкам, мимо украшенных гирляндами домов, вверх, к холму Гулливера.
– Вась…
Я оглянулся.
Мария-Луиза, без ордена, совсем как раньше, стояла и смотрела на меня.
– Вась… Прости меня, дуру…
Все внутри у меня перевернулось. Мне захотелось обнять ее, такую родную, почти как маму…
– Да ладно тебе, – сказал я.
– Я от них ушла, Вась… Они такие дураки…
– Да ладно…
– Нет. Так нельзя. Уедем? А? Вась?
– Уедем…
Мимо нас бежали люди. Все торопились поближе к холму. Туда, где должна была состояться церемония…
– Не пойдем туда. Давай отсюда, Вась…
Мы встали рядом с будочкой газировщицы.
Подъехал на лошади мушкетер, достал из кармана яблоко, разрезал кинжалом на дольки и стал тупо жевать. Остановился парень. Закурил трубку, помахал, разгоняя дым, и тоже уставился на холм.
Честно говоря, я больше смотрел на Марию-Луизу, а не на холм… Поэтому, когда раздался восторженный крик, я лишь мельком увидел, что Гулливер стал подниматься. Ноги его еще были на земле, а голова поднималась все выше. А я смотрел, смотрел. Снова все закричали… Гулливер твердо стоял на ногах… Неужели город действительно стал городом Удачников…
И вдруг… Лопнул бетон постамента, вздыбились камни… Гулливер стал медленно проседать…
Сначала в землю ушли ботинки… затем – чулки… Вот он вошел в холм уже по колено…
Вопль ужаса пронесся над толпой. Огромная тысячетонная скульптура уходила в землю. Легко и свободно. Лукаво улыбаясь многотысячным зрителям. И не было никаких сомнений: еще несколько секунд, и земля навсегда скроет своего героя.
Но тут что-то произошло. Гулливер на мгновение застыл. Затем раздался грохот – Гулливер даже чуть подпрыгнул вверх, и вот из холма, из того места, куда уходили его ноги, вздыбился поток воды. Поток доходил Гулливеру до пояса и низвергался вниз, в пене и реве, все сметая на своем пути – фонари, газетные киоски, машины.
И вот он устремился на город.
Я так и не знаю, что произошло. Возможно, Гулливер своей тяжестью продавил водяной пласт и вода из водохранилища, расположенного выше, по закону сообщающихся сосудов хлынула вниз, на город…
Поток катил на нас, желтый, в лиловой пене.
Как сейчас помню лошадь и телегу, кувыркающихся на гребне волны. Оглобли треснули, но звука не было слышно, в какой-то момент лошадь оседлала телегу, потом телега перевернулась, крутились колеса, но вот и они скрылись, а на их месте выпрыгнул из воды хомут…
Мария-Луиза метнулась к мушкетеру. Он тупо смотрел на происходящее и жевал яблоко.
– Надо открыть шлюз!
Я понял, что она имеет в виду. Если открыть шлюз и спустить воду, уровень понизится, и можно избежать катастрофы.
Это понял я. Но мушкетер продолжал жевать яблоко.
Мария-Луиза дернула его за сапог, он слетел с коня. Она вскочила в седло. И вот уже понеслась в сторону шлюза…
Больше я ее никогда не видел…
Через некоторое время нас всех накрыла волна… Всех… И тех, кто бежал… и тех, кто молча ожидал ее приближения.
19. Возвращение
…Когда я открыл глаза и вдохнул полной грудью – кругом было море. Я лежал на железнодорожной насыпи, отчаянно пахли шпалы…
На фоне неба в разные стороны торчали усы начальника станции. Увидев, что пришел в себя, он подмигнул:
– В вагон! Быстро!
В нескольких метрах от нас стояла электричка.
Она давала тревожные гудки…
Я взглянул на город. Крыши домов, башни – все усеяно людьми… По воде плыли лодки, самодельные плоты… собаки…
– Где Мария-Луиза?!
– В вагон! Я кому сказал, в вагон?! В вагон! В вагон! В вагон, я сказал! Я сказал, в вагон!
– Нет!
– В вагон!!
Он свистнул в свисток.
Появились грузчики-негры.
Они схватили меня, скрутили и, несмотря на отчаянное сопротивление, потащили к электричке.
Размахнулись и бросили, как мешок, в открытую дверь.
Подо мной застучали колеса, электричка тронулась…
Когда я подбежал к окну, по воде плясали солнечные блики. Не видно было ни города, ни крыш – одно огромное бесконечное море…
Стало темно, поезд вошел в туннель. Зажглись лампочки… Потом они погасли. Снова забрезжил свет… ярче… ярче… Мы выскочили из туннеля.
20. «Это подло, а потому неправильно»
Когда я вернулся домой, был уже поздний вечер.
– Где тебя носило? – спросил отец. – Нет чтоб попросить у отца и матери извинения, он еще нервы мотает. Мало без него забот…
– Садись ужинать, – сказала мать. – Бери колбасу, картошку…
Она повернулась к отцу.
– Хватит.
– Хватит так хватит, – сказал отец. – Тебе с ним мучиться.
В сахарнице лежали белые рафинадные кубики. Очевидно, соль из нее высыпали за время моего отсутствия.
Отец поймал мой взгляд, отвернулся и сказал:
– Вырастет, как дядя… коммивояжер!
И засмеялся собственной шутке, смысл которой я понял много лет позднее.
Он смеялся, а я в ту минуту поклялся: «Нет. Никогда я не стану коммивояжером. Лучше умереть. Погибну, но не буду. Никогда не буду коммивояжером…»
Я заплакал.
– Что это с ним? – перестал смеяться отец.
Я продолжал плакать.
– Что это с ним? – переспросил отец.
«Не буду коммивояжером. Нет… Умру, но не буду… Никогда… Это подло, а потому неправильно…»
21. Вот и все
Не знаю, зачем я сочинил эту историю. Ведь не было ничего. Ни города, ни холма Гулливера. Был только диван под обойным пятном, где так хорошо мечталось в детстве…
Я спускаюсь вниз, по Старосадскому переулку, где зимой буксовали «студебеккеры», выли от злости, но так и не могли взять крутизну московских подъемов, где после салютов валялись цветные пятачки от гильз, где носились мы на деревянных самокатах и «стукали» в нарисованные на стене футбольные ворота…
Здесь мало что изменилось со времен моего детства, вот только церквушки не прячутся за заборами, а сияют золотыми крестами. Да возвышаются над старенькими домиками огромные бетонные билдинги.
Мой дом заколочен. Окна без рам, вывороченные внутренности – капитальный ремонт.
Я иду к площади Ногина…
Навстречу мне бежит девчонка в модной шляпке.
Она стреляет из-под полей шляпы зелеными глазами…
И я вспоминаю все… И дачный перрон с прогнившими досками, и смешного человечка в мотоциклетном седле, и город, и холм Гулливера…