Задумавшись, Абрамович не заметил, как кто-то из охранников открыл замок входной двери коттеджа, оставив ее слегка приоткрытой.
Внутри было чисто, тепло, пахло жареной олениной. Где-то он сказал, что ему нравится чукотская оленина, теперь ему готовили ее в разных видах. Он не возражал, потому что на Чукотке бывал редко, да и не имел ничего против этого мяса.
На втором этаже коттеджа располагался его кабинет и комната отдыха.
И в кабинете было всё как в гостинице «холодно» убрано, и во всём угадывался легкий налет казенщины, и в грубоватой мебели, картинах на стене (в основном чукотские пейзажи), паласах на полу, коврах.
Он подумал, что ему давно уже надоела эта казенщина, большой бизнес и губернаторство.
Его приход вначале в депутатство Госдумы, а позже на пост губернатора Чукотки — это, отчасти, забава, игра молодости. Могу всё — решил и сделал.
Перепродавая различные фирмы, компании, Абрамович уже понимал, что из большого бизнеса уйти невозможно, как не уйдешь от предначертанной свыше судьбы. Миллиарды и их владельца превращали в своего раба. Многие тысячи людей были связаны с его бизнесом. Они стали богатыми, но так же были рабами компаний, заводов, его, Абрамовича, решений и указаний.
В Анадырь собирались направить представителей Счётной палаты РФ. В постановлении говорилось, что это будет плановая проверка, но губернатор знал, кто из всесильных мужей государства Российского стоит за этим. Обкладывают красными флажками, загоняют в угол. Поздно! Он успел большую часть своего состояния перевести в недвижимость, банки Англии. Теперь он там кумир и популярный богач. Там отношение к богатым другое — раболепное, а не презрительное, как в России. Вспомнил про сережку жены, прошел в спальню. Небольшая комната с двумя кроватями, с окном, выходящим на восток. Солнце огромным светлым пятном застыло на зеленом паласе. Перешагнув через пятно, он достиг трюмо и выдвинул ящик. Порылся в заколках, ленточках, тюбиках крема, флакончиках духов, и нашел искомое. Серёжка напоминала сердечко с крохотным брильянтом в центре, с двумя ниточками по бокам. Повертев сережку в руках, он положил ее в угол ящичка. Подумал, что нужно сережку не забыть и прихватить с собой, когда полетит в Москву.
Вернулся в кабинет, увидел на столе несколько адресованных ему писем. Открывать не стал — наверняка письма от просителей. Устал от них. Мир состоит из вечных, бесконечных просителей. Всем, всем, дай и только дай…
Они все почему-то считали, что мир ему подвластен, как волшебнику, как злому гению, как Богу. Нет, мир на самом деле управлял им самим. Мир всесилен и жесток. И чтобы самому не быть жестоким к просителям, Абрамович, не желал с ними встречаться. Он дал команду всем своим приближенным, чтобы всячески оберегали его от этих надоедливых просителей. Но наиболее настырные всё-таки прорывались сквозь кордоны охраны, помощников, секретарей и им приходилось уступать. Если прорвался — это значит, что помощь человеку особенно необходима. Таким он её всё-таки выделял. Нет, не за свой счет и не из собственного кармана — собственные деньги для него священны и неприкасаемы — из фондов благотворительных организаций.
В противовес нападкам со стороны российской прессы, его окружение пытается создать мощную волну поддержки в иностранной прессе. Абрамович не препятствовал привозу большого числа журналистов из-за рубежа. Он привозил их даже на собственном самолете. Другим доступа на борт его небольшого авиалайнера не было.
Теперь и журналистов возить на Чукотку ему надоело. Он тяготился своим губернаторством, как легкой простудой, как неприятной, оттягивающей плечи ношей. Избавился бы разом, но дал слово просидеть в кресле «начальника Чукотки» до конца своего пятилетнего срока. По сути он округом уже не управлял. Всё решалось именем и усилиями его заместителя Андрея Городулова. И тот устал от власти и Севера. Жаловался неоднократно, но Абрамович не позволял вице-губернатору расслабляться. Ключевые посты в руководстве округа так же занимали приближенные ему люди. Поток денег, который проходил через финансовые органы Чукотки был немалым, потому и должны всё контролировать свои, надежные люди.
Он не боялся организуемых проверок и угроз со стороны высшего руководства страны. За финансовые нарушения будут отвечать другие. Сам Абрамович был далек от денег, не прикасался к ним, не считал и не связывался с ними.
Он знал, как разворовывались государственные средства при бывшем губернаторе, видимо, разворовываются они и теперь. Найти в России честного чиновника невозможно, как в придорожной пыли золотой самородок. Слишком сильна и распространена эта инфекция — воровство и взяточничество. Вскормленные чиновники молоком государственных денег, жесткой кабалой вышестоящих начальников, всегда будут слепо подчиняться старшему по должности, тихой сапой воровать и покрывать друг друга. Этот мир изменить нельзя, как состав воздуха на планете. Изменишь — погибнешь. Порок у чиновников закрепились на генном уровне.
Внизу, на первом этаже коттеджа, послышались голоса людей, смех, шаги.
Видимо пришли журналисты, которые прилетели из Москвы, чтобы познакомиться с тем, как идут дела на Чукотке. Ем у не хотелось спускаться к ним. «Эти бездарные писаки за деньги очернят родную мать и воспоют сатану», — с издевкой и отвращением подумал он.
Встал из-за стола, хотел уж было пройти в гостиную, вниз, но тут почувствовал резкий запах пыли, точно он находился в пустыне. Ему показалось, что по кабинету пронеслось легкое дуновение. Движение застоявшегося воздуха было и неожиданным и тревожным, вернее настораживающим. «Может, где-то включили вентилятор?» — подумал он.
Но тут губернатор увидел в дверях кабинета девочку лет пяти в легком желтеньком платьице. Чёрный жесткий короткий волос, белый бант на макушке, смуглое лицо с приплюснутым носом, маленькие. Как бы прищуренные глаза.
— Это я Катя. Это мне вы должны привезти большую куклу. Но мне ее не надо. Она дорогая. Вы лучше дайте денег моей подруге Алле. У нее болит сердце и ей должны сделать операцию в Москве. — сказала членораздельно, совершенно без акцента девочка.
— Как ты прошла сюда? — спросил Абрамович, всё ещё не веря, что видит девочку и говорит с ней.
— Я прилетела. Прилетела, как пуночка. И я хочу вам подарить вот это.
Девочка вытянула руку, и на ладони лежал большой, алый, светящийся плод. Теперь в кабинете запахло арбузом.
Он подумал, что в детстве почему-то невероятно сильно любил арбузы, но их ему покупали крайне редко.
— Кто тебе дал такой красивый апельсин? — спросил он у девочки.
— Это вовсе не апельсин. Это такое, что я и сама не знаю, — сказала девочка.
На лице ее застыла ни то улыбка, ни то озорное непонимание отчего ж так непонятлив стоящий перед ней губернатор.
— Тебя кто-то попросил передать это мне?
— Нет, я сама это сделала. А теперь я уйду, потому что меня потом будут ругать.
— Кто тебя будет ругать? — спросил он.
— Есть такие люди, которые всех всегда ругают.
— Я, к счастью, не такой.
— У тебя много денег, но они пахнут пылью. — сказала девочка и почему-то весело рассмеялась.
«Может это вовсе не девочка, а Маленький принц из книги Экзюпери?» — подумал он.
— До свидания. Если вы попробуете этот плод, то обязательно дадите денег, чтобы Алле сделали операцию.
Девочка повернулась и вышла из кабинета. Дверь была притворена. Опять пахло застоявшимся спертым воздухом и диванной кожей. «Куда ж девалась пыль, вернее ее запах?»
Ни какого плода нигде не было.
Губернатор направился к выходу из кабинета, решив, что это всё ему померещилось.
Но это ему вовсе не померещилось. Я мог бы подтвердить сие и растолковать, вернее всё объяснить. Катя, действительно, прилетела из далекого села Конергино. Вернее сказать, что прилетел ее образ, сама же девочка находилась в селе. Особых усилий не надо, чтобы в пространстве, на огромные расстояния переместить тот или иной образ. Это даже не игра воображения, а галлюцинация, искусственно вызванное видение. Так легче запомнить человеку образ того, с кем ему нужно соприкасаться, так легче усвоить, понять характер этого человека. Зрительная память особенно хорошо развита в людях — остаток былого природного дара.
Я совсем недавно осознал, что могу перемещать в пространстве видения. Главное — это правильно и во время воздействовать на психику того человека, которому желаешь навязать свое видение.
Я стоял на набережной, чуть в сторонке от губернаторского коттеджа, обнесенного изгородью из проволоки. Усилием воли, я смог увидеть всё, что происходит в этом здании. Когда Абрамович, находясь на крыльце коттеджа, разговаривал с женой по телефону, и та попросила его отвезти куклу девочке Кате, мне сразу захотелось в сознании губернатора закрепить образ этой чукчаночки. Вначале не мог этого сделать, потому что Абрамович ни как не мог вспомнить кто она. Отдельные кадрики, стертые, бледные проносились в его сознании. Я всё-таки сумел распознать образ Кати, осмыслив, как бы дорисовав его.
И он спроецировался в сознании губернатора. Конечно, одежду я сам дорисовал. Белое платьице, бант на головке, жесткий темный волос, приплюснутое, восточного типа лицо, — это не фантазия, а подбор типичного, неотделимого от характерного того или иного народа.
Со стороны я хорошо видел всех сидящих за обеденным столом. Он хорошо был сервирован хрусталем и дорогой посудой. Журналисты пили красное и белое вино, губернатор ел салаты, и плов из оленины. Ел он мало, на вопросы отвечал не с большой охотой. Журналисты шутили, говорили Абрамовичу комплементы, восхищались всем сделанным и в городе и в местах, где они уже побывали.
Он отпивал газированную воду из фужера и не замечал, что среди яблок и мандаринов лежали светящиеся, алые, загадочные плоды. Потом он всё-таки заметил их. Он протянул руку к тарелки и взял один из плодов. Поразило Абрамовича то, что плод был необычно легкий и теплый, точно его подогрели. Сквозь алую тонкую кожуру были видные золотистые ровные, похожие на капельку воды зёрна. «Как всё идеально в этом плоде!» — с восхищением подумал он. Он хотел надкусить плод, но всё существо его противилось разрушать невиданную красоту плода, даже прикосновением к нему ртом.