Матовые стекла не позволяли заглянуть внутрь, но из соседнего дома явственно доносились шорохи, а в окнах я видел силуэты людей. Это был тот самый дом, который, как я сразу вспомнил, Роуз Лоритцен унаследовала от своей матери. Она говорила мне, что отдала его англиканской церкви под дом священника. Я постучал в дверь. Передо мной появился седовласый мужчина с открытым приветливым лицом, говоривший с акцентом американского южанина. Это был преподобный мистер Джеймс Харкинс, священник англиканской церкви Святого Георгия.
– Ничего страшного! – сказал он, когда я, представившись, извинился за неожиданный визит. – Я бы даже сказал, что вы пришли вовремя! Мы с женой как раз собираемся пить коктейль – не так ли, Дора? Не хотите к нам присоединиться?
Из крошечной, размером с большой шкаф, кухни вышла, улыбаясь и снимая передник, маленькая темноволосая женщина.
Преподобный Харкинс щедро плеснул «Бифитер» в мерную чашку.
– Вы же любите сухой мартини, не правда ли? – Он повернулся ко мне, приподняв брови в ожидании утвердительного ответа. – Между прочим, можете называть меня Джимом.
Мы уселись в кресла в уютно обставленной гостиной. Вежливость требовала, чтобы я повременил с вопросами об Эзре Паунде и Ольге Радж, и я спросил о церкви Святого Георгия.
– О, мы живем очень скромно, – ответил он, – очень скромно. – Он пригубил мартини и умолк, наслаждаясь вкусом. – Здесь англиканское священство – удел пенсионеров. Жалованья у нас нет. В этом доме, правда, мы живем бесплатно; нам оплачивают коммунальные услуги и медицинскую страховку.
– Когда у вас проходят службы? – поинтересовался я.
– По воскресеньям. Утром, в десять тридцать, святое причастие – в одиннадцать тридцать.
– Вечерних служб не бывает?
– М-м-м… нерегулярно. – Преподобный Джим задумчиво поболтал напиток, несомненно, вспомнив, как в один решительный момент в далеком прошлом он столкнулся с необходимостью выбирать между вечерней молитвой и коктейлем и предпочел коктейль.
– Много людей посещает службы? – спросил я.
– По воскресеньям в церкви собирается от двадцати пяти до пятидесяти человек, – ответил он, – по большей части приезжих. Но если вы спрашиваете о постоянных прихожанах… – Он на мгновение задумался. – О, должен признать, их не больше шести, включая Дору. – Он добродушно улыбнулся. – Из этих шести к тому же не все ходят в церковь регулярно.
– Значит, у вас очень тесный и маленький приход? – сделал я выдающееся наблюдение.
– Да, но это очень хорошее место для служения. Мы имеем более высокий статус и престиж, нежели заслуживаем. Нас всегда приглашают на культурные события и мероприятия Красного Креста. Обычно я надеваю церковное облачение, когда выхожу из дома, даже, если не иду на службу, чтобы люди видели: я здесь – со знаменем и в форме. На самом деле в этом и заключается моя цель. Быть здесь, если я кому-то потребуюсь. Мне нравится думать о церкви Святого Георгия как о храме шаговой доступности.
Рядом зазвонил церковный колокол, и ему тотчас ответил еще один колокол в отдалении.
Преподобный Харкинс прислушался.
– Салюте и Джезуати.
– О нет, Джим, – возразила Дора. – Мы вряд ли услышим отсюда Джезуати. Должно быть, это Реденторе.
– Верно, верно, – согласился Джим.
– Позвольте спросить у вас кое-что, – сказал я. – Насколько близко вы были знакомы с вашими бывшими соседями, Эзрой Паундом и Ольгой Радж?
Дора оживилась.
– Ну, Паунд умер за несколько лет до того, как мы сюда приехали, – сказала она, – а Ольга по большей части жила в Тироле, с дочерью, Мэри де Рахевильц. Но священник, который жил здесь до нас, очень хорошо знал Ольгу и рассказывал нам о ней. Она была миниатюрной, как крохотная птичка. Она была восхитительна. У нее были искрящиеся глаза, и даже когда ей уже было за девяносто, она одевалась очень стильно. Интересовалась она буквально всем. Но знаете, Венеция – ужасное место, чтобы жить здесь в старости.
– Почему? – спросил я.
– Старикам передвигаться тут труднее, чем где бы то ни было, потому что никто не может подвезти их прямо до дверей, как это делается в других местах. Здесь приходится ходить пешком, другого выбора нет. А это значит, что вам каждый раз, выходя из дома, приходится подниматься на два-три моста. Даже если вы можете позволить себе водное такси, вам придется идти пешком до его стоянки, а потом также идти пешком от места высадки до места вашего назначения.
– Мы любим Венецию, – сказал Джим, – но нам придется уехать, как только станет трудно подниматься на мосты.
– Катрин, жена предыдущего священника, ходила проведать Ольгу один раз в день, – сказала Дора, – а иногда и два, просто, чтобы убедиться, что все в порядке. Но, знаете, в таком возрасте у нее бывали моменты, когда она терялась. В конце концов дело дошло до того, что Ольга стала нуждаться в постоянном уходе, и тогда Мэри забрала ее к себе. Там, в Тироле, Ольга и умерла.
В Венеции нет более уязвимых и беззащитных людей, – продолжала Дора, – чем одинокие старики, особенно иностранцы, ведь у них нет родных, которые могли бы за ними присматривать. Они становятся зависимыми от чужих людей; они вынуждены полагаться на них, доверять им. Мне рассказывали о том, что случилось с Ольгой, и именно после этого начались все беды.
– Какие беды? – спросил я.
– Я не очень хорошо об этом знаю, – ответила Дора, – поскольку это случилось незадолго до нашего приезда сюда. Кажется, некоторые друзья Ольги, которые годами были очень добры к ней, постепенно стали слишком глубоко совать нос в ее дела. У Ольги было множество коробок с письмами и другими документами – тысячи писем, которыми они с Эзрой Паундом обменивались в течение многих лет, письма от десятков других знаменитых людей. Некоторые имели большую ценность, некоторые – нет. Но прежде чем успели спохватиться, все документы пропали.
– Итак, вы напали на след фонда Эзры Паунда, – сказала Роуз Лоритцен с таким видом, что я сразу понял: мне удалось раскрыть тщательно охраняемый секрет.
– Ну, пожалуй, нет, – ответил я. – Расскажите мне о нем.
– Я не могу, – ответила Роуз, – потому что, во‐первых – слава богу, – слишком мало о нем знаю, а во‐вторых, не хочу, как идиотка, распространять нелепые слухи!
– Фонд Эзры Паунда, – пояснил Питер, – является, а точнее, являлся необлагаемой налогами организацией, цель которой финансировать исследования биографии и творчества Эзры Паунда. Ольга часто говорила о своем желании учредить нечто подобное для поддержания и увековечивания интереса к Паунду. Но странное дело, когда она действительно учредила фонд, никто из людей, которые, как следовало ожидать, окажутся причастными к нему, ничего о нем не знали. Мэри де Рахевильц, дочь Ольги и Паунда, была в абсолютном неведении, а ведь она – литературный душеприказчик своего отца. Джеймс Лафлин, учредитель «Новых направлений», издатель Эзры Паунда с тридцатых годов, ничего не знал о фонде, так же, как и Йельский университет, где находится основная часть архива Паунда.
– Но как тогда о нем вообще узнали? – спросил я.
– Ну, мы впервые услышали о нем, – ответил Питер, – от Уолтона Литца, моего принстонского консультанта и известного специалиста по Джойсу и Паунду. Литц часто ездил в Венецию к Ольге, а однажды он заглянул ко мне и спросил: «Что это за люди по фамилии Райлендс?»
Я ответил ему, что Филипп Райлендс является директором Собрания Пегги Гуггенхайм. Он англичанин. Джейн Райлендс – его жена, она американка, а что?
«Ну, – ответил Литц, – мне кажется, что они создали фонд Эзры Паунда, а Ольга предоставила фонду все имеющиеся у нее документы и дом».
Мы с Роуз были шокированы, потому что Литц и Мэри де Рахевильц часто обсуждали идею создания центра изучения Эзры Паунда, причем возглавить его должен был Литц.
– И что вышло в итоге с этим фондом? – спросил я.
Питер перевел дыхание, словно собираясь пуститься в долгие объяснения, но вместо этого лишь сказал:
– Почему бы вам не спросить об этом Джейн Райлендс?
Так случилось, что к тому времени я уже был знаком с Филиппом и Джейн Райлендс. Как-то раз один из моих друзей привел меня в здание Собрания Пегги Гуггенхайм. Дело было вечером, после закрытия; мы пришли, чтобы пообщаться за бокалом вина. Всего на том вечере присутствовали шесть человек. Мы стояли в галерее, бывшей столовой Пегги Гуггенхайм на первом этаже палаццо Веньер, где она прожила тридцать лет до своей смерти в 1979 году. Филиппу Райлендсу на вид шел пятый десяток, и он производил впечатление довольно робкого человека. У него было бледное квадратное лицо и выступающий вперед подбородок. Стекла больших очков увеличивали глаза, а приподнятые кончики бровей придавали лицу выражение вечной тревоги. Джейн Райлендс была женщиной небольшого роста, крепкой и отнюдь не миниатюрной; у нее было жесткое лицо и светло-каштановые волосы. Похоже, она была немного старше Филиппа. Держались они сердечно, но чуть скованно. Несколько раз, обращаясь к Филиппу, Джейн произносила невнятно какие-то фразы, почти не разжимая губ, как чревовещатель.
Знакомство наше было чисто формальным, и, хотя эта пара не вызвала у меня особого восторга и не сильно меня впечатлила, эти люди все же меня заинтересовали. В таком городе, как Венеция, музей с вывеской, где есть фамилия Гуггенхайм, автоматически придает определенный статус его администрации. Собрание Гуггенхайм стало точкой слияния искусства, общества, привилегий, денег и культуры. Холодные просторные помещения, с белыми стенами и с полами терраццо, фасадом выходили на Гранд-канал, а позади располагался роскошный сад, где была похоронена Пегги с ее собаками. Любопытен был и сам дворец. Семейство Веньер, давшее Венеции трех дожей, начало возводить его в 1749 году, но завершен был только второй этаж, после чего строительство навсегда прекратилось. Пол недостроенного третьего этажа стал своеобразным патио, большим садом на крыше с видом на Гранд-канал; зеленый фон создавали высокие деревья, росшие в саду. Внутри и снаружи этот обезглавленный белый дворец стал весьма изысканной сценой для проведения приемов, лекций, конкурсов, собраний и других мероприятий такого рода. Кроме того, закрытие американского консульства в Венеции в начале семидесятых по умолчанию оставило Собрание Гуггенхайм самым значимым символом американского присутствия в Венеции. Со временем фонд Гуггенхайм оказался в роли дублера американского посольства. Государственный департамент время от времени обращался с просьбами по организации приемов и по оказанию других услуг. Понятно, что Филипп и Джейн стали в Венеции влиятельными фигурами, а их очевидное понимание собственной значимости еще более увеличивало мое к ним любопытство.