После нашего мимолетного коктейльного знакомства я неформально поговорил с обоими. Через несколько дней я встретился с Филиппом за кофе в кафе музея. Он был дружелюбен и добродушен, хотя и несколько скован. Он рассказал мне, что изучал искусствоведение в Кембридже, где написал диссертацию о художнике Возрождения Пальме Веккьо. Говоря о своей текущей работе, Райлендс упомянул о небольшой выставке Пикассо, предстоявшей осенью; но главным образом он распространялся о планах расширения музея, о которых упоминали представители музея Гуггенхайма в Нью-Йорке. Было видно, что он трудолюбив и серьезен, но меня поразила какая-то его безликость – в противоположность жене.
Позднее, на той же неделе, я позвонил домой Джейн, и мы с ней посидели за чаем в их залитой светом гостиной. На Джейн был модный черно-белый твидовый пиджак, облегающие джинсы и туфли на высоком каблуке. Я нашел ее спокойной, привлекательной и самоуверенной, особенно в том, что касалось заметных фигур венецианского общества. В семидесятые годы она некоторое время вела колонку светской хроники в «Рома дейли американ», но ушла оттуда, когда колонка стала вызывать возмущение венецианцев. Внимательно наблюдая венецианское общество, Джейн нашла способы правильно и с выгодой для себя в нем ориентироваться. Венецианцы, сказала мне Джейн, питают слабость к званым вечерам, а это позволяет даже иностранцу приобрести определенное влияние. Как? Все дело в приглашениях! Приглашение можно послать, но можно и не послать. Определенно, Джейн была в том положении, когда могла выбирать, кого приглашать, а кого – нет.
В этот раз Джейн понравилась мне больше, чем при первой встрече. Она была остроумна и проницательна, и это меня в ней привлекало. Но при этом она была слишком резка и не колеблясь это демонстрировала. В разговоре я упомянул человека, хорошо известного в художественных кругах, близкого друга Пегги Гуггенхайм с начала шестидесятых.
– А, этот, – сказала Джейн, весело рассмеявшись. – Что он делал, когда вы с ним виделись? Сервировал напитки для богачей?
Это замечание показалось мне грубым и бестактным, так как она не знала, является этот человек мне близким другом или просто знакомым. Собственно, как я потом понял, это ее и не интересовало.
– В разговоре не всплыло имя Ольги Радж? – спросил Питер Лоритцен.
– Только один раз, – ответил я, – когда я уже собирался уходить. В комнате, примыкающей к гостиной, я обратил внимание на портрет пожилой женщины, сидящей в окружении множества различных предметов – в основном книг. Портрет был исполнен в пастельных тонах. Картина мне понравилась. Я спросил, кто это, и Джейн сказала, что это Ольга Радж. Потом она добавила: «Вы знаете, ее архивы находятся в Йельском университете!» Она сказала это с особым нажимом, словно хотела подчеркнуть: «Разве это не удивительно!» Ее замечание показалось мне странным, поскольку мне вовсе не казалось удивительным, что многолетняя любовница Эзры Паунда обладала собранием писем настолько важных, что они были вполне достойны хранилищ Йельского университета.
– Джейн Райлендс предпочла бы, чтобы эти письма находились в другом месте, – заметил Питер.
Я подавил желание позвонить Джейн и напроситься на следующий разговор с ней. Мне показалось разумным для начала больше разузнать о фонде Эзры Паунда. Лоритцены отказались мне помогать, отговорившись тем, что их познания в деле поверхностны и что есть люди, которые были близки Ольге в то время, когда все это происходило.
Между тем недавняя смерть Ольги сделала ее личность предметом разговоров в Венеции. Из всех этих разговоров вырисовывался не вполне определенный, но полный драматизма портрет из образов Ольги Радж, Эзры Паунда, Мэри де Рахевильц и – где-то на заднем плане – законной жены Паунда Дороти Шекспир и их сына Омара.
Ольга Радж и Эзра Паунд стали экспатами в начале столетия: Ольга в 1904 году, в возрасте девяти лет; Паунд в 1908-м – в возрасте двадцати трех лет. Ольга родилась в Янгстауне, Огайо; Паунд был уроженцем Айдахо.
Вначале Паунд обосновался в Венеции, в маленькой квартирке на Рио-Сан-Тровазо, и на собственные деньги опубликовал сто экземпляров своей первой книги стихов, «A Lume Spento» («С погашенными свечами»). Через три месяца он переехал в Лондон, где стал поборником и провозвестником литературного модернизма. Он ратовал за более строгий, прямой и сильный стиль выражения, что выплеснулось в его ярком лозунге: «Делать все по-новому». Он был поэтом, критиком, издателем и необычайно щедрым покровителем своих друзей-литераторов и их сочинений. Он помог Уильяму Батлеру Йейтсу избавиться от кельтского романтизма, советовал Хемингуэю «не доверять прилагательным» и возносил хвалы от имени Джеймса Джойса Сильвии Бич, опубликовавшей «Улисса». Его редактура поэмы Т. Элиота «Бесплодная земля» заставила произведение заиграть такими красками, что Элиот в знак восхищения и благодарности посвятил ее Паунду: «Эзре Паунду, il miglior fabbro – лучшему мастеру».
В 1920 году он написал рецензию на один концерт для «Нью-эйдж», в которой похвалил какую-то молодую скрипачку за «деликатную твердость исполнения». Этой скрипачкой была Ольга Радж. Три года спустя Паунд и Ольга впервые встретились в парижском салоне Натали Барни. Ольга, которой было тогда двадцать семь лет, блистала экзотической красотой черноволосой ирландки. Паунд был высок, внушителен в своем бархатном коричневом пиджаке и женат. Они стали любовниками.
С середины двадцатых до начала Второй мировой войны Паунд делил свое время между женой и Ольгой. Паунды жили на берегу моря в Рапалло, на Итальянской Ривьере, Ольга же проживала в Венеции, в маленьком доме номер 252 по Калле-Кверини, подаренном ей отцом в 1928 году и прозванном Паундом «Тайное гнездо». Помимо того, Ольга снимала квартиру в Сант-Амброджо, городке на холме близ Рапалло, куда можно было добраться только пешком после получасового подъема по крутой каменной лестнице.
Ольга родила Паунду дочь, Марию Радж, в 1925 году. Они с Паундом сразу же отдали девочку в приемную семью на ферме у подножия Тирольских Альп. Первые десять лет жизни она жила там в деревушке Гайс, а родители изредка ее там навещали; виделась девочка с ними и во время своих нечастых поездок в Венецию. Омар Паунд, которого Дороти родила через год после появления на свет Марии, был отправлен в Англию, где жил в доме бабушки.
Между тем Эзра Паунд и Ольга Радж продолжали делать каждый свою собственную карьеру. Паунд работал над «Cantos», что означает «Песни», эпической поэмой, создание которой продолжалось пятьдесят лет. Ольга, гордившаяся своей финансовой независимостью от Паунда, продолжала концертировать, опубликовала каталог сочинений Вивальди и написала статью о нем для «Музыкального словаря Гроува».
Разразившаяся война разрушила хрупкую идиллию сосуществования треугольника Паунд – Шекспир – Радж. «Тайное гнездо» в Венеции было конфисковано итальянскими властями, а Паундам пришлось освободить приморские апартаменты в Рапалло. У Паундов не осталось никакой другой возможности, кроме переезда к Ольге, в Сант-Амброджо, где они все вместе прожили почти два года. В этом маленьком доме не было ни электричества, ни телефона. Для всех это было трудное время. Паунд любил и Ольгу, и Дороти, а обе женщины любили его, но терпеть не могли друг друга. Как вспоминала Мэри, «дом был пропитан напряжением и ненавистью».
Паунд начал дважды в месяц ездить в Рим, откуда вел на итальянском радио профашистские передачи, за что в 1943 году был обвинен правительством Соединенных Штатов в государственной измене. В самом конце войны он был арестован в Рапалло. Шесть месяцев его держали в клетке в лагере для интернированных в Пизе, а затем доставили в Америку. Под влиянием друзей-литераторов Паунда министерство юстиции согласилось признать невозможность привлечения его к суду в связи с душевным заболеванием, и он был направлен в вашингтонскую больницу Святой Елизаветы, где принудительно содержали психически больных преступников. В течение всех тринадцати лет заключения Паунда Ольга регулярно писала ему письма, но так и не получила права на посещения. Эта привилегия имелась только у Дороти, его законной супруги. Когда в 1958 году все обвинения против Паунда были сняты, его освободили, передав на попечение Дороти. Паунд был официально лишен дееспособности, а Дороти официально объявили его опекуном.
Дороти и Паунд поселились у Мэри в Южном Тироле, в Брунненбурге, средневековом замке, который Мэри и ее муж, египтолог Борис де Рахевильц, купили, восстановили и реставрировали, ибо в момент покупки он фактически представлял собой груду развалин. В течение следующих двух лет Паунды жили у четы де Рахевильц. В 1961 году, больной, раздавленный тяжелой депрессией Паунд изъявил желание перейти под опеку Ольги. Последние одиннадцать лет жизни он провел с Ольгой в доме 252 на Калле-Кверини, где окончательно обвил себя коконом молчания.
Невзирая на упорный отказ Паунда говорить, легионы ученых, преданных адептов и просто любопытствующих стремились получить у него аудиенцию. Достойных побывать в «Тайном гнезде» отбирала Ольга. Она просто просила каждого просителя прочесть на память хотя бы одну строку любого из тысяч написанных Эзрой Паундом стихотворений, и многие не могли этого сделать.
Пробыв тридцать пять лет «другой женщиной», не имея никаких законных прав, Ольга теперь не должна была делить Паунда с Дороти. Ольга оставалась с ним в самые опасные и безнадежные времена, и он был ей за это безмерно благодарен. «В одном мизинце Ольги, – говорил он, – больше мужества, чем во всем моем никчемном бренном теле. Она сохраняла мне жизнь десять лет, за что никто не станет ее благодарить». Паунд умер в 1972 году, и прах его упокоился на кладбищенском острове Сан-Микеле. Ольга присоединилась к нему спустя двадцать четыре года. (Дороти умерла через год после Паунда и была похоронена в Англии, в своем семейном склепе.)
В 1966 году Паунд сочинил поэтическую хвалу Ольге, которую намеревался поместить в конце последней «Песни», когда бы она ни была написана в оставшееся для него время: