их находят друзья. Марио думал, что он одинок, но это не так.
Государственный прокурор, занимавшийся делом о самоубийстве Стефани, Антонио Миджани, заявил полиции, что Стефани повесился на перилах лестницы, ведущей из кухни на чердак. Одет он был в одну только футболку. Предсмертная записка была прикреплена к петле, охватывавшей шею. Полиция не стала разглашать содержание записки, но говорили, что в ней Стефани перечислил несколько печальных событий, приведших его к самоубийству, включая недавнюю смерть отца. Говорили также, что никаких следов преступления не нашли.
В редакционных статьях газет и в разговорах вся Венеция мучительно задавалась вопросами, недоумевая, как могли не обратить внимания на множество криков отчаяния Марио Стефани, в особенности же на его красные граффити. На собрании в «Атенео Венето» горожане воздали должное его жизни и поэзии. Однако священник прихода, к которому принадлежал Стефани, вызвал недовольство людей, отказавшись отпевать его в церкви Сан-Джакомо-дель-Орио, поскольку покойный покончил с собой. Людовико де Луиджи и другие друзья Стефани обвинили священника в предубеждении, говоря, что он придерживается старых правил, давно утративших силу. Друзья даже устроили демонстрацию протеста на campo. Выход из этого тупика был найден через неделю, когда священник церкви Иоанна и Павла согласился отпеть покойного у себя. На церемонии присутствовали сотни людей.
На отпевании я сидел рядом с де Луиджи. Художник пребывал в весьма желчном настроении.
– Всю неделю Марио пролежал в холодильнике, – сказал он. – Меня с души воротит от этой публики. Она обращает больше внимания на его гомосексуальность, чем на его стихи, сердце и душу. Никто не может пройти мимо физического аспекта, потому что мы живем в материалистическом обществе. Все, кому не лень, объясняют смерть Марио через его задний проход. Они не понимают его. Все сводится к тактильным ощущениям. Мы снова становимся обезьянами. – Людовико пожал плечами. – Я с ужасом жду того дня, когда они поймут меня, ведь это будет означать, что я точно такой же, как они, и это станет концом моей жизни, поскольку всю жизнь я хотел оставаться непонятым.
Несмотря на уверенность полиции, некоторые друзья Стефани сомневались, что его смерть можно объяснить самоубийством. Стефани физически был абсолютно беспомощным, утверждали они. Он не справлялся с простейшими вещами в своей повседневной жизни. Как сказал один из друзей Стефани: «Он бы не смог повесить картину, а не то что повеситься сам».
Мария Ирма Мариотти, журналистка, писавшая о культуре для газеты «Солнце 24 часа», была знакома со Стефани тридцать пять лет и была изумлена тем, что его нашли в петле практически голым. «Марио всегда был озабочен своей внешностью, – вспоминала она. – Если бы он задумал самоубийство, зная, что его тело увидят незнакомцы, то предстал бы перед ними в более приличном виде».
Вскоре после смерти Стефани Университетское издательство выпустило пятидесятистраничную книжку его последних стихов, «Молчаливое отчаяние». На обложке была помещена черно-белая фотография утомленного и печального Стефани, и настроение стихов тоже было мрачным. Он писал, что на губах его улыбка, а на сердце тяжесть. Он устал от жизни; жизнь давила на него невыносимым бременем. Смерть ждала его в конце пути его одинокого поезда.
Я нашел экземпляр книги с более ранними произведениями поэта – «Тайные стихи». Она вышла за три года до его смерти, но даже тогда образ его мыслей был предельно ясен: «Я продолжаю жить, – признавался он, – но хочу умереть».
Мне было очевидно, что большинство знавших Марио людей не читали его стихов. Я сел и в течение дня читал их. Почти половина стихов были посвящены жизни, смерти, болезненным воспоминаниям, любовным страданиям и неизбывной тоске.
Именно тогда я решил позвонить издателю Стефани. По названию – Университетское издательство – я предположил, что речь идет об авторитетном научном издательстве, но найти его в телефонном справочнике мне не удалось. После долгих поисков я выяснил, что эта фирма, в штате которой числится один-единственный человек, Альберт Гардин, располагалась в принадлежащем его жене магазине винтажной одежды на узкой боковой улочке, Калле-дель-Скалетер, недалеко от Кампо-Сан-Джакомо-дель-Орио.
Заглянув в окно крошечного магазинчика, я увидел помещение, от пола до потолка заваленное старинными шляпами, платьями, накидками, сюртуками, шарфами, зонтиками, куклами и тканями – свернутыми, висящими, разложенными и скатанными. В помещении не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало издательство. Войдя, я спросил у женщины со светло-каштановыми волосами до плеч, не проводит ли она меня к Альберту Гардину. В этот момент из-за груды шляп показался невысокий бородатый человек. Это и был Альберт Гардин.
Я представился и сказал, что хочу больше узнать о Марио Стефани. Синьор Гардин ответил, что будет рад рассказать мне многое о его поэзии, и то немногое о его смерти, что он знает. Он указал мне на стул, и я сел.
– Полиция ничего нам не сообщает, – заговорил он. – Мы даже не знаем, что Марио написал в своей предсмертной записке. Все, что мне известно, я знаю благодаря утечкам. Мой друг из пожарной охраны сказал мне, что Марио нашли висящим в петле, но ноги его касались пола. Значит, он не умер мгновенно от перелома шеи, но скончался от медленного удушения. Лицо у него полностью почернело. Он воспользовался альпинистским тросом, сделанным из эластичного пластика. Я допускаю, что он умер как-то по-другому, а потом его тело повесили, желая инсценировать самоубийство.
– Думаете, это было убийство?
– Возможно. Может, вскрытие что-нибудь покажет.
– Но полиция утверждает, будто нет никаких признаков убийства, – сказал я.
– Ну, конечно, – ответил он.
– Говорят также, что нет никаких свидетельств ограбления. Деньги, картины и ценные вещи на месте.
– Там, естественно, могли найти деньги, картины и ценные вещи, но откуда вывод, что ничего не пропало?
– А разве не было других признаков того, что Марио Стефани был склонен к самоубийству? – спросил я. – Я имею в виду его только что изданную книгу. Это же дорожная карта к самоубийству.
– Марио говорил мне о смерти и самоубийстве не один раз, – сказал Гардин. – Но не думаю, что он был склонен к самоубийству, к тому же есть вещи, которые подсказывают мне: с его смертью не все чисто.
– Что именно вы имеете в виду?
– За день до смерти он позвонил мне и просил ничем не занимать тридцатое марта. Он планировал какое-то мероприятие в Лидо. Не могу припомнить, какое именно – кажется, литературные чтения для детей и стариков. Как бы то ни было, он с большим энтузиазмом ждал этого дня. Зачем ему было все это планировать, если он задумал самоубийство?
– Но может, это желание настигло его совершенно внезапно, – предположил я. – Я понимаю, что это могло бы случиться, особенно с человеком, который боролся со своими суицидальными устремлениями.
Гардин отрицательно покачал головой.
– Я хорошо знал Марио. Дружба значила для него очень много. Я уверен, он бы пришел ко мне последний раз, чтобы попрощаться. Это было бы в его духе. Марио был… – Гардин осекся, закрыл глаза и помолчал; в уголках глаз показались слезы. – Простите. Я до сих пор не привык говорить: «Марио был». Я хотел сказать, что Марио был настоящим другом, вот и все. Он был удручен и подавлен, но не настолько, чтобы покончить с собой.
– Почему он был подавлен?
Гардин помолчал и посмотрел на свои руки, прежде чем ответить:
– Думаю, что его шантажировали.
– Неужели?
– Марио всегда гордился тем, что угощал людей выпивкой и обедами. Он говаривал: «Я хочу унизить тебя моей щедростью». Но прошлым летом он перестал это делать. Признался, что у него финансовые трудности и что он не может поэтому платить, а если платил, то только за себя. Иногда, завидев торопливо идущего мимо бара человека, он приглашал того выпить, рассчитывая, что у него нет времени принять предложение. Я понимал, что у его финансовых проблем была причина, и это сильно меня тревожило. Наконец, я прямо спросил, не шантажируют ли его. Он ответил: «Нет, нет, нет!» Но потом он поблагодарил меня за этот вопрос и сказал: «Возможно, когда-нибудь я тебе все объясню».
– Но зачем кому-то понадобилось его шантажировать? Он же открыто говорил о своей гомосексуальности.
– Да, но часть своей жизни он скрывал от посторонних глаз. Он платил за секс. Мальчиков он находил в среде рабочего класса. Некоторые имели криминальное прошлое. Были среди них и наркоманы. Они подходили к нему на улице и говорили, что им нужны деньги, например, на оплату счета за электричество, и он отвечал: «Хорошо, приходи сегодня вечером ко мне домой». Для мальчиков это был вопрос денег, но Марио часто влюблялся и становился уязвимым. Он давал им все, что они хотели, а они всегда хотели денег. Вот о каком шантаже я думаю.
Гардин был также обеспокоен состоянием имущества Стефани.
– Семнадцать художников писали портреты Марио, включая Джорджо де Кирико. Марио говорил, что хотел бы, чтобы его портреты, его сочинения, его собрание из тысяч книг были переданы в музей фонда Кверини Стампалья.
В особенности Гардин был обеспокоен судьбой неопубликованных стихов Стефани.
– Он всегда набрасывал стихи на чем угодно, – сказал Гардин. – Эти наброски находятся в десятках записных книжек, на клочках бумаги – оконченные и неоконченные. Для стороннего наблюдателя эти записи вообще не имеют никакой ценности. Их могут просто выбросить.
Сначала все были уверены, что наследником Стефани будет его ближайший родственник, двоюродная сестра, которая была едва с ним знакома. Она занималась его похоронами и была единственным человеком, которому полиция разрешила доступ в его квартиру. Однако вскоре после смерти Стефани права на наследство предъявили две некоммерческие организации, якобы Марио говорил им, что назвал их наследниками в своем завещании, – Ассоциация поддержки противораковых исследований в Милане и Вальденсовская церковь в Венеции. Вальденсовская церковь заявила о своих правах совсем недавно, и ее притязания представлялись обоснованными.