A. lamberti своего рода скрытую диплоидию, склонность якобы «по ошибке» создавать лишние копии хромосом, что, в конечном счёте, могло бы стать мостиком к половому размножению со всеми его эволюционными преимуществами.
Аден отстранился от неё, отошёл и сел в одно из кресел. Мария сказала:
— Кажется, я наконец нашла работу. Если только мне это не приснилось.
— Здорово! Кто заказчик?
Она пересказала свою беседу с Дарэмом о поручении и «зародыше». Аден переспросил:
— Так ты даже не знаешь, что он с этого получит, кроме ничего не подтверждающих доказательств какой‑то туманной умозрительной теории об эволюции? — Он недоверчиво рассмеялся. — А откуда ты узнаешь, что достаточно хорошо доказала недоказуемое? Вдруг Дарэм не согласится?
— Контракт составлен в мою пользу. Ещё до того, как я начну, он перечисляет деньги трастовому фонду. Всё, что я должна делать, — по‑настоящему прилагать усилия для завершения проекта в течение шести месяцев, а если возникнут разногласия, он будет обязан согласиться с решением независимого арбитра о том, что составляет «приложение усилий». Экспертная система, к которой я обращаюсь, выставила этому контракту тройное «А».
Аден всё ещё был настроен скептически.
— Надо бы тебе спросить ещё раз: в половине случаев эти штуки противоречат друг другу, уже не говоря о том, чтобы предсказать решение суда. Однако, если всё пройдёт гладко, что тебе светит?
— Тридцать тысяч долларов. Неплохо за шесть месяцев работы. Плюс компьютерного времени ещё на тридцать тысяч. Счета оплачивает он сам.
— Да ну? Каким образом он может это себе позволить?
— Он страховщик. Если хорош в своём деле, может зарабатывать… ну не знаю точно. Двести штук в год?
— То бишь сто двадцать за вычетом налогов. И выложит шестьдесят на эту фигню?
— Да. Тебя это беспокоит? Нельзя сказать, что он останется без штанов. И, насколько я знаю, он может зарабатывать и вдвое больше. Не говоря про сбережения, инвестиции… уклонение от налогов. Его личные финансы — не моё дело: после того как деньги будут перечислены в трастовый фонд, пусть хоть обанкротится. Мне всё равно заплатят, если я закончу работу. По мне это достаточно хорошо.
Аден покачал головой.
— Не понимаю, почему он считает дело стоящим. На свете один бог знает, сколько тысяч Копий вот прямо сейчас; они управляют половиной крупнейших корпораций мира, если ты не заметила, а этот тип хочет потратить шестьдесят тысяч долларов, чтобы доказать, что бывает искусственная жизнь сложнее бактерий?
Мария застонала.
— Мы ведь всё это уже обсуждали. «Автоверсум» и виртуальная реальность — не одно и то же. Копии — не аналог A. lamberti для людей. Они — жульничество, всё только путают. С тем, для чего предназначены, справляются очень эффективно. Но в них нет… логики, на которую всё опиралось бы. Каждая часть их тела подчиняется своему набору специально подогнанных правил. Ладно, пускай попытки смоделировать человеческое тело на молекулярном уровне были бы безумием, но, если интересуешься, как биология зависит от фундаментальной физики, Копии ничем не помогут, ведь у них нет фундаментальной физики. Поведение нейронов Копии не зависит ни от каких глубинных законов, просто есть некоторое количество «правил для нейронов», основанных на том, что нам известно о нейронах человеческого тела. В человеческом теле же это поведение — следствие законов физики, взаимодействия миллиардов молекул. Создавая Копии, мы идём на подлог ради эффективности. Нет ни молекул, ни законов физики, мы просто вписываем конечный результат — биологию — от руки.
— И это оскорбляет твоё эстетическое чувство?
— Не в том дело. У Копий есть своё применение, и, когда придёт время, я лучше стану сборной солянкой из программ, чем мертвецом. Всё, что я хочу сказать: они бесполезны для понимания, какой тип физики способен поддерживать какой тип жизни.
— Злободневный вопрос современности.
Мария почувствовала, что розовеет от гнева, но ответила ровным голосом:
— Может, и нет. Просто так вышло, что мне он интересен. И, по‑видимому, Полу Дарэму тоже. Вероятно, это слишком абстрактный вопрос, чтобы считаться наукой… Может, работа в «Автоверсуме» — лишь чистая математика, или философия, или искусство. Но ты вроде ничего не имел против того, чтобы провести год в Сеуле, занимаясь там собственной формой бесполезного искусства за счёт корейских налогоплательщиков.
— Это частный университет.
— Тогда за счёт корейских студентов.
— Я же не говорил, будто есть что‑то плохое в том, чтобы взяться за эту работу. Просто не хочу видеть, как ты обломишься, если этот человек лжёт.
— Чего он мог бы добиться такой ложью?
— Не знаю, но всё равно не могу понять, чего он добьётся, если говорит правду, — Аден пожал плечами. — Однако если ты довольна, то и я доволен. Может, всё будет нормально. И я знаю, что, учитывая обстоятельства, ты не можешь позволить себе привередничать.
Привередничать? Мария засмеялась. Обсуждать это, пользуясь выражениями Адена, было нелепо. Дарэм не водил её за нос и не тратил время, он был абсолютно серьёзен — это доказывали его заметки. Триста страниц — не один месяц работы. Он проработал план максимально, насколько мог это сделать, не обучаясь всем тонкостям работы в «Автоверсуме».
Может, она и не понимает пока его мотивов… но, вероятно, и понимать‑то нечего. Когда она погружалась в его заметки, никакой тайны там не было. Если рассматривать план Дарэма, пользуясь его терминологией, план выглядел… естественным, очевидным. Цель он содержал в себе самом, не требуя каких‑то унылых объяснений, коренящихся в научной известности или добывании наличных.
— Что смешного? — удивился Аден.
— Не обращай внимания.
Он поёрзал в кресле и бросил на неё странный взгляд.
— Ну, по крайней мере теперь тебе не придётся проводить в Сеуле всё время в поисках работы. Это была бы скучища.
— Я не поеду в Сеул.
— Ты шутишь.
Мария покачала головой.
— А в чём проблема? Ты ведь можешь делать эту работу где угодно, верно?
— Наверное. Да. Просто я…
Мария ощутила укол неуверенности. Кажется, Аден был искренне уязвлён. Он дал понять, что поедет и без неё, если придётся, но это можно понять. Композитор-преподаватель для него — идеальная работа, а ей нечего противопоставить, она ведь ничего не теряет, соглашаясь его сопровождать. Он мог бы выразить свою позицию и подипломатичнее, не заставляя её чувствовать себя багажом сомнительной необходимости, но это ещё не доказательство, что он пытался её отшить, и само по себе не великое преступление. Он бывает нетактичным. Это можно пережить.
— Что с тобой? В Сеуле тебе понравится. Ты же знаешь.
— Мне там слишком понравится, — сказала Мария. — Слишком много отвлекающих факторов. Этот проект нужно делать вручную, а это самое трудное из того, чем я когда-либо занималась. Если я не смогу уделять ему всё внимание, ничего не выйдет.
Начинала она, пытаясь на ходу выдумать какой-нибудь предлог, но всё было правдой. У неё только шесть месяцев, за которые нужно если не построить мир, то хотя бы набросать, и, если она не будет этим жить, питаться и дышать, дело не сладится, мир не оживёт.
Аден фыркнул.
— Это смешно! Тебе даже не нужно писать программу, которая будет работать. Ты сама сказала, что если будешь прилагать достаточные усилия, то, что бы ни получилось в конце, этого достаточно. Что Дарэм может тебе сказать? «Извини, но не думаю, что эта скользкая плесень когда-нибудь изобретёт колесо»?
— Для меня важно сделать это как следует.
Аден промолчал. Некоторое время спустя он спросил:
— Если ты хочешь остаться из‑за матери, почему прямо не сказать?
Мария была поражена.
— Потому что это не так.
Аден сердито уставился на неё.
— Знаешь, я собирался предложить остаться с тобой, но ты не хочешь это обсуждать.
Марии пришлось немного подумать, чтобы понять, о чём он.
— Так ты об этом пришёл мне сказать? Что, если я собираюсь остаться в Сиднее из‑за Франчески, ты откажешься от работы в Сеуле?
— Да, — подтвердил Аден таким тоном, словно это было очевидно с самого начала. — Она ведь умирает. Думаешь, я уйду и брошу тебя одну? За какое дерьмо ты меня принимаешь?
«Она не умирает, она пройдёт сканирование». Но вслух Мария этого не сказала.
— Франческе неважно, уеду я или останусь. Я предлагала ей пожить у неё, но она не хочет, чтобы за ней кто‑то присматривал. Тем более, я.
— Тогда поедем в Сеул.
— Зачем, собственно? Чтобы ты не переживал, что бросил меня? К этому всё и сводится, верно? К твоему душевному спокойствию.
Некоторое время Аден обдумывал её слова. Наконец сказал:
— Ладно. Хрен с тобой. Оставайся.
Он встал и вышел из комнаты. Мария слышала, как он возится с велосипедом, затем открывает входную дверь, потом с хлопком её закрывает.
Она прибралась на кухне, проверила замки, выключила свет. Поднялась наверх и полежала в темноте на кровати, пытаясь представить себе вероятное течение событий в несколько ближайших недель. Прежде чем уехать, Аден позвонит и попытается всё наладить, но теперь она видит, насколько это легко — порвать навсегда. Она не чувствовала ни волнения, ни облегчения — только спокойствие. Так всегда бывало, когда она сжигала мосты и разрывала отношения. Упрощала жизнь.
После чтения заметок Дарэма она оставила терминал включенным. Экран был пустым и, по идее, совершенно чёрным, но по мере того, как глаза привыкали к темноте, Мария начала различать испускаемое им слабое серое свечение. Время от времени на экране, в случайном месте, возникала точечная вспышка — пиксель, активированный фоновым излучением, ударом космического луча. Она смотрела на вспышки, как на медленный дождь, брызжущий из окна в иной мир, пока не заснула.
11. (Не отступая ни на шаг)
Январь 2051 года