был гостем, верившим, что он Копия. Также он был самой Копией. Две структуры слились без швов и зазоров; невозможно сказать, что одна история — истина, а другая — выдумка. Оба объяснения были равно обоснованными.
Некогда, приготовившись к сканированию, он имел два варианта будущего.
Теперь у него было два варианта прошлого.
Пол проснулся в темноте, помедлил в замешательстве, потом вытащил затёкшую левую руку из‑под подушки и посмотрел на часы. Инфракрасные датчики на циферблате, почти не потребляющие энергии, откликнулись на его взгляд и высветили время, а после времени — напоминание: «В 7 утра в ландо». Сейчас было лишь начало шестого, но засыпать снова вряд ли стоило.
К нему вернулись воспоминания о минувшей ночи. В конце концов Элизабет прямо спросила, к какому решению он пришёл: бросить дело всей жизни или продолжать — теперь, когда он на собственном опыте узнал, каково это. Кажется, его ответ её разочаровал. Пол не ожидал, что увидит её снова.
Как он мог сдаться? Он знал, что никогда не сможет убедиться в справедливости своего открытия, но это ещё не значило, что никто не сможет. Если он создаст Копию, даст ей проработать несколько виртуальных дней, а потом резко прекратит её существование, то по крайней мере эта Копия будет знать, продолжается ли структура её существования. И если другой Пол Дарэм в одном из бессчётных миллиардов альтернативных миров сможет предоставить этой остановленной Копии будущее — структуру, с которой та сольётся, быть может, этот Дарэм повторит весь процесс.
И так далее, снова и снова.
Хотя стыки навсегда останутся идеальными, объяснения происшедшего для человека из плоти и крови, верящего, что у него есть второе прошлое, в котором он был Копией, обязательно будут становиться более натянутыми и менее убедительными, а теория пыли будет настойчиво его преследовать.
Пол лежал в темноте на кровати и ждал восхода, глядя в будущее сквозь коридор зеркал.
Одно не давало ему покоя. Он мог поклясться, что только что, перед тем как проснулся, видел сон — какую‑то сложную притчу, несущую откровение. Это всё, что он знал, или то, что ему казалось. Детали маячили где‑то на краю памяти, сильно раздражая.
Впрочем, сны Пола всегда легко от него ускользали, и он не ждал, что вспомнит ещё что‑нибудь.
17. (Не отступая ни на шаг)
Апрель 2051 года
Мария поёрзала на стуле, пытаясь расшевелить кровообращение, но поняла, что этого недостаточно. Она встала и захромала по комнате, наклонившись, чтобы помассировать затёкшую правую икру.
— Говорите, вы уже двадцать третий? — переспросила она, почти опасаясь, что вопрос прозвучит слишком скептически. Не потому, чтобы боялась обидеть Дарэма, а потому, что рассказ странно зачаровывал, и она не была уверена, что хочет его разоблачать так скоро. Хоть один намёк на насмешку — и шлюзы откроются. — Вы двадцать третий Пол Дарэм из плоти и крови, прошлое которого включает всех тех, которые были до него?
Дарэм ответил:
— Насчёт точного числа не уверен. Я мог сосчитать эту, последнюю, версию больше одного раза; я способен поверить в двадцать три воплощения, но некоторые из них могут быть ложными. Сама природа иллюзий, которыми я страдал, способствует неуверенности.
— Способствует. Нет ли тут недооценки?
Дарэм остался невозмутим.
— Сейчас я здоров. Нанохирургия — действенный метод. Врачи объявили меня нормальным, и у меня нет оснований сомневаться в их выводе. Они просканировали мой мозг, он функционирует безупречно. Я видел данные обследований до лечения и после. Активность префронтальной коры…
— Но разве вы не понимаете, как всё это нелепо? Вы признаёте, что страдали галлюцинациями. Настаиваете, что теперь излечились. Но при этом утверждаете, что ваши галлюцинации не были галлюцинациями…
— Я же с самого начала признал, — терпеливо повторил Дарэм, — что моя болезнь всё объясняет. Я воображал себя — потому что был психически нездоров — Копией в двадцать третьем поколении другого Пола Дарэма из другого мира.
— Потому что были психически нездоровы! Тут и делу конец.
— Нет. Потому что сейчас я вполне рационален, и это можно удостоверить, а логика теории пыли представляется мне по‑прежнему осмысленной. При этом не имеет значения, истинны мои воспоминания, ложны или то и другое одновременно.
Мария застонала.
— «Логика теории пыли»! Это не теория. Она не поддаётся проверке опытом.
— Не поддаётся проверке — для кого?
— Для кого угодно! То есть… даже если предположить, будто всё, во что вы верите, правда, вы прошли через двадцать три эксперимента и до сих пор не знаете, что вам удалось доказать или опровергнуть! Как сами сказали: ваша болезнь всё объясняет. Неужели не слышали про бритву Оккама: если чему‑то есть простое объяснение, не надо искать более сложные способы растолковать то же самое? Никакая «теория пыли» не нужна, — слова Марии гулко разнеслись в полупустой комнате. После паузы она добавила: — Мне нужен свежий воздух.
Дарэм твёрдо ответил:
— После двадцати трёх двусмысленных результатов я наконец знаю, как всё сделать правильно. Копия плюс виртуальное окружение — это лоскутное одеяло, мешанина. Такая система слишком скудна, мало детализирована и непоследовательна, чтобы быть самодостаточной. А будь она самодостаточной — и весь виртуальный мир, в котором я находился, сохранялся бы вместе со мной. Такого ни разу не случилось. Вместо этого я каждый раз оказывался человеком из плоти и крови, имеющим причину считать, что у него со мной одно прошлое. Это объясняло структуру моих воспоминаний гораздо лучше, чем виртуальная реальность, даже когда приходилось прибегнуть к такому объяснению, как сумасшествие.
Теперь мне предстоит построить самодостаточную структуру, у которой могло быть только одно прошлое.
Мария несколько раз глубоко вздохнула. Всё это было почти невозможно терпеть: унылая квартира Дарэма, его космическое визионерство и неодолимая механистическая логика, перемалывающая любые попытки извлечь из его болезни здравые выводы. Врачи и правда вылечили его: он был нормален — просто не хотел расставаться со своим вымышленным прошлым и потому изобрёл безупречно логичную, неопровержимую причину оставить его при себе.
Если он в самом деле рассказывал всё это копам, почему они продолжают его преследовать? Им следовало понять, что он безвреден, и оставить его в покое, а безмозглые клиенты пусть сами о себе заботятся. Этот тип даже себе ничем не угрожает. А если когда-нибудь он сможет хоть толику энергии и ума, которые вложил в свой «проект», направить на что‑либо полезное…
— Вам известно, что такое конфигурация «Эдемский сад»? — осведомился Дарэм.
Вопрос застал Марию врасплох. Она секунду поколебалась, затем ответила:
— Да, конечно. В теории клеточных автоматов это состояние системы, которое не может быть результатом ни одного предыдущего состояния. Никакое другое распределение клеток не может этого породить. Если вам требуется конфигурация «Эдемский сад», придётся с неё и начать — ввести ручками в качестве первого состояния системы.
Дарэм ухмыльнулся, словно она только что полностью признала его правоту.
— И что? — переспросила Мария.
— Разве неочевидно? Клеточный автомат — не виртуальность из лоскутков: она столь же последовательна, как физическая вселенная. Нет путаницы законов, действующих на макроуровне; каждый из них специально подогнан к определённой функции — один и тот же набор правил применим к каждой клетке. Верно?
— Да, но…
— Значит, если я выставлю клеточный автомат в конфигурацию «Эдемский сад», прогоню на несколько миллионов тик‑таков, а потом выключу, образовавшаяся структура будет продолжаться и найдёт себя в пыли — независимо от текущей версии меня и нашего мира, но она по‑прежнему будет недвусмысленно вытекать из своего первоначального состояния, которое невозможно объяснить правилами самого автомата. Состояние, которое было обязано быть сконструированным в другом мире, в точности, как я и буду помнить.
До сих пор проблема заключалась в том, что мои воспоминания всегда полностью поддавались объяснению в рамках нового мира. Я выключался в виде Копии и оказывался в теле из плоти и крови с воспоминаниями, которые могли возникнуть в результате действия законов физики из предыдущего состояния физического мозга. Этот мир уже может объяснить меня только как человека, страдающего невероятными галлюцинациями. И всё же не приходится отрицать, что здесь у меня имеется последовательная история, которую нельзя в буквальном смысле назвать невозможной. Так что вынужден признать: независимо от того, во что я лично верю, исход эксперимента не был однозначен. Я всё‑таки могу ошибаться.
А вот клеточный автомат в конфигурации «Эдемский сад» не может иметь никакой внешней истории! Это невозможно математически! Если я окажусь во вселенной клеточного автомата и смогу отследить своё прошлое за пределами «Эдемского сада», это послужит решающим доказательством, что я действительно положил начало этой вселенной, пребывая в предыдущем воплощении. «Теория пыли» будет доказана, и я наконец узнаю, без всякого сомнения, что не был всё это время просто безумен.
Мария была ошеломлена. На одном уровне она понимала, что пора перестать подыгрывать Дарэму, прекратить принимать его идеи всерьёз. На другом — ей казалось, что, если Дарэм ошибается, ей бы следовало иметь возможность указать, в чём именно. Ей не пришлось бы просто обзывать его сумасшедшим и прекращать слушать посреди объяснения. Наконец она сказала:
— «Окажетесь во вселенной клеточного автомата»? Вы же не имеете в виду «Автоверсум»?..
— Нет, конечно. Невозможно преобразовать человека под биохимию «Автоверсума».
— Тогда что же?
— Есть такой клеточный автомат ТНЦ: Тьюринг, фон Нейман, Цзян. Цзян разработал его в 2010‑е годы: это усиленная и более элегантная версия того, над чем фон Нейман работал в 1950‑х.