зить его словами, уже тогда ему хотелось стать частью гигантского организма, возглавить его. Пацан не сомневался, что так и случится.
Он все меньше торопился возвращаться к матери. Стал попадать в неприятности и устраивать неприятности другим. Это окончательно его закалило. Очевидно, на это и рассчитывала мать. От него не требовалось соревноваться в чистоплюйстве. От него требовалось находить дорогу домой из далеких мест, проваливаться в ямы, выбираться из ям, принимать нужные решения, выживать, преуспевать.
Неприятности принимали различные формы. На иные – мелкие хищения, воровство всякой всячины из магазинов, редкие карманные кражи – толкала необходимость. Пацан многое усвоил – например, соотношение причин и следствий и особенно непредсказуемость последних. Иногда он заходил в магазин, снимал с полки десяток компакт-дисков или в книжную лавку – запихивал за пазуху столько комиксов, сколько помещалось, и выходил на улицу как ни в чем не бывало, несмотря на видеокамеры, сигнализацию и охранников. В других случаях достаточно было схватить с рыночного прилавка одно-единственное яблоко, и малахольный хозяин лотка устраивал погоню через весь район. Такой опыт шел на пользу.
Ему самому проблемы по большей части создавали не взрослые, а другие пацаны. Вид одинокого мальчишки из чужого района, даже крепкого на вид, был нестерпимо оскорбителен и вызывающ. Чужака следовало проучить, чтобы не шлялся где вздумается. Такого полагалось обзывать, дразнить, спихивать с тротуара, ставить ему ножку и отбирать у него деньги. Пацан раз за разом заставлял обидчиков пожалеть о содеянном. В стычках не всегда удавалось взять верх, но у него имелся редкий талант – он любого умел заставить почувствовать свое превосходство. Если обстановка требовала делать ноги, он убегал. Он не видел в бегстве ничего постыдного и бегал хорошо в меру своих физических возможностей.
Возможности эти как-то раз подверглись особенно серьезному испытанию. Ему было уже тринадцать. Стоял тусклый зимний день, съежившийся под затянутым серой мутью небом, в воздухе пахло снегопадом. На углу отирались пятеро мальчишек, с виду – легкая добыча.
Все – иностранцы, и не просто нездешние, а с темно-лиловой кожей, в чудной одежде. Они выглядели нелепо для этого района, как и любого другого в городе. Парни были невероятно высокого роста; казалось, что в руках и ногах у них имелись лишние суставы. Они стояли, прислонившись к расписанной граффити автобусной остановке, ссутулившись, понурив головы, но все равно смотрели на него сверху вниз. Пацана это не остановило – не мог же он пройти мимо просто так, ничего не сказав и не сделав.
Впоследствии он заподозрил, что судьба столкнула его с получившими беженский статус марафонцами, но в тот момент ничто не предвещало неприятностей. Парни курили самокрутки. Проходя мимо, пацан не удержался и бросил: «Эй, мальцы, будете курить, не вырастете большими». Ничего обидного, не так ли? А эти отреагировали, будто их обложили по матушке.
Все пятеро резко, синхронно распрямились. Они не обменялись ни словом ни с ним, ни между собой, однако что-то мгновенно переменилось в их облике, отчего он стал величественным и грозным. В воздухе повисло ощущение опасности. В руке одного из пятерых мелькнуло лезвие ножа. Пора драпать. Пацан припустил так, как никогда не бегал. Что его напугало? Черная кожа незнакомцев? Возможно. Скорее всего – их совершенно чужеземный облик. Трудно сказать, по каким правилам пойдет разборка, если – или когда – его поймают.
Чужаки бежали очень красиво. Даже в спешке пацан нашел время, чтобы обернуться и посмотреть. Его собственные руки и ноги судорожно мельтешили, легкие не попадали в ритм, а эти парни бежали легко, непринужденно, их ноги-веретена едва касались земли. Они попросту над ним забавлялись, не прикладывая заметных усилий. Чуть прибавив, чернокожие парни могли бы легко настигнуть беглеца, но растягивали удовольствие, ждали, пока он выдохнется. Пацан бежал, пока хватало сил. Сначала рванул, потом начал выдыхаться. Погоня приближалась к закономерному концу.
Надо бы свернуть с улицы, заскочить в какое-нибудь укрытие: магазин, кафе, да хотя бы и банк – что угодно, куда чужаки не осмелятся сунуться, а если осмелятся, побоятся тронуть. От изнеможения и холода глаза застилали слезы, улица впереди выглядела размазанной и грязной. Пацан увидел ряд небольших лавок, торгующих спиртным, сигаретами и допотопными канцелярскими товарами. Магазины ему не понравились, он промчался мимо. Остался последний магазин, последняя открытая дверь. Пришлось нырять в него вслепую.
Пацан метнулся к стеклянной двери и, не заглядывая внутрь, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы шмыгнуть в помещение. Он тут же захлопнул дверь за собой и задыхаясь привалился к ней всем телом. В голове звенела пустота, он понятия не имел, где оказался. Вокруг было очень светло и тихо; ему сначала померещилось, что он в приемной зубного врача. Из глубины послышался звук как от бормашины. Кто-то лежал в кресле. Какая-то чувиха. Похоже, ей было больно.
Вот только человек с бормашиной ничем не напоминал дантиста. Перед ним стояла женщина с длинными черными волосами, в узких джинсах, с обнаженными руками, одна из которых была сплошь покрыта татуировками. Она остановилась, бросила на пацана небрежный взгляд и спросила: «В чем дело, парень? Твой след взяли ищейки?» Опять же – какой дантист такое скажет? Тут он заметил картинки, развешанные по стенам, – яркие краски, четкие линии: черепа, тропические красотки, навороченные мотоциклы, дьяволы. Его угораздило забежать в тату-студию.
– Нет, – натужно выдавил он, – не ищейки.
Пацан выглянул в окно и увидел, что пятеро тощих долговязых парней заняли позицию на другой стороне улицы и с ледяным терпением ждали, расхаживая туда-сюда.
– Эти, что ли, пристали? – спросила хозяйка салона.
Жаловаться не требовалось, ситуация говорила сама за себя. Мастер тату попросила женщину в кресле обождать, порылась в железном шкафу и вытащила – пацан не поверил своим глазам – арбалет. Оружие выглядело очень современно – рама из шлифованного металла, телескопический прицел, винтовочный приклад. Арбалет нагонял ужас одним своим видом и очень ему понравился.
Татуировщица подошла к двери, открыла ее, взвела тетиву, вставила короткую стрелу и выстрелила. Она практически не целилась, и все же снаряд, со свистом рассекая воздух, пролетел по настильной траектории между двумя парнями, чуть не задев их, и угодил прямехонько в телефонный столб, исторгнув из него гул лопнувшей басовой струны. Обеспокоенные парни возмутились, что-то выкрикнули на неизвестно каком языке и отступили, на ходу обретая былую собранность и достоинство.
Хозяйка салона крикнула вслед: «Вон отсюда, расовая мелочь!»
Салон произвел на пацана огромное впечатление, но он не знал, как относиться к его хозяйке. Она вовремя пришла на помощь в минуту отчаянной нужды. Очень непривычно. И почему стало так приятно на душе?
– Иди сюда, парень, посмотришь, как работает настоящий мастер.
Роза снова занялась клиенткой. Женщина лежала лицом вниз, вытянув над головой обнаженные руки. Желтый шелковый шарф прикрывал грудь; впрочем, похоже, клиентка не стеснялась наготы. Широко открытые глаза не смотрели ни на что конкретно. Она тихо постанывала, непонятно только – от боли или чего-то еще.
– С ней все в порядке?
– С ней? Все нормально. Купается в эндорфинах.
– В чем?
– Химическое вещество такое. Когда больно, организм вырабатывает особое вещество – эндорфины. Через некоторое время боль превращается в приятное покалывание. Усек?
– Кажись, да, – ответил он не совсем уверенно.
– Эта молодка сейчас плывет на волне эндорфинов. Все потому, что татуировку я ей делаю в подмышках. Это охренительно больно. Правда, милая?
– О, да, – простонала женщина на столе. – О, да.
Пацан заглянул под левую, потом под правую руку клиентки. С левой стороны тату была сделана полностью, с правой – наполовину. В законченном виде обе представляли собой два одинаковых водоворота из синей и лиловой пены – нечто индейское и готичное одновременно. Тело женщины покрывали и другие тату – ласточки, маки, бабочки, обвивающие руки лианы, сердце с крылышками, готовое упорхнуть из-под желтого шарфа, но больше всего пацана зачаровали татуировки под мышками, их совершенная непрактичность. Зачем подвергать себя таким мучениям, если тату все равно никто не увидит?
– Ну, а с тобой что?
Пока мастер работала, пацан рассказал, как оказался здесь, о навязанной матерью «игре». Роза слушала, изредка задавая вопросы. Сначала она подумала, что парень сочиняет, но в конце концов поверила его рассказу.
– И зачем это понадобилось твоей матери?
– Чтобы сделать из меня мужчину.
– Ох, бедный чертенок…
Роза работала еще долго. Процесс требовал аккуратности и тщательности, и пацану вскоре наскучило наблюдать за ее руками. Другое дело – следить за лицом клиентки. Оно было необычное: в рамке из густых спутанных волос, черты жили своей жизнью, метались между болью и зыбким блаженством – закушенные губы, слезы в глазах, почти готовый рассмеяться подвижный рот.
Наконец операция закончилась. Женщина села и поднесла к подмышкам зеркало. Пацан не мог судить о качестве татуировки, но его удивило выражение радости на лице женщины и удовлетворения результатом своего труда на лице Розы. Очевидно, обе считали процесс серьезным делом.
– А мне можно? – спросил он.
– Татуировку?
– Да.
– Нет, нельзя.
– Почему?
– Я не собираюсь садиться в тюрьму. Делать тату детям в нашем городе пока еще запрещено законом.
– Да чего там, – сказала клиентка со свежей тату.
– Пытаешься втянуть меня в неблаговидное дело?
– Всегда хотела. Маленькую сделай – никто не заметит.
– Типа под мышкой, – подсказал пацан.
– Не пойдет.
– Да будет тебе, Роза, – повторила женщина.
Похоже, мастер давно ее знала и не привыкла отказывать.