Старушка знала, что дед Степан участвовал в страшных битвах Великой Отечественной, штурмовал города, замыкал котлы и не жалел фашистов в боях. Он терял друзей; мертвые, за которых он молился, исчислялись десятками. Горел в танке, чудом выжил. Получил два ранения, оба — в левую руку, которая теперь плохо работала. Степа был и в Берлине, видел падение фашистской Германии, огромного проклятого зверя, злой, смертоносной и непобедимой империи. Но они победили ее ценой собственных жизней, ценой сломанных навсегда судеб. Павший рейхстаг, красный победный стяг, ликующие крики сослуживцев. Это было целую жизнь назад. После возвращения с фронта, Степан начал работать сельским учителем русского языка и литературы.
— Эх, Райка, тебе все на месте не сидится? — послышался голос деда за спиной. — С самого утра на огороде.
В отличие от супруги, которая сызмальства пользовалась суржиком — помесью украинского и русского языков, он говорил только на русском, с правильным произношением и расстановкой.
— Та тоби абы поспать.
Старик улыбнулся, за годы он привык к показному недовольству супруги. Он знал, что она его любит, и чувства их были взаимны. Хотя это не первая его жена, да и разница в возрасте ощутимая — ему девяносто четыре, ей всего семь десятков. Однако в старости это не имеет такого значения, как в юные годы.
— Пойдем лучше позавтракаем. Дураков работа любит, еще напашемся.
Бабушка бросила тяпку на сырую землю и пошла вслед за ним во флигель, где была кухня.
— Дощи це гарно. Й полывать не трэба. А бурьяна — до горызонта.
— Ну, сейчас, покушаем и вместе пойдем полоть.
— Да сегодня як солнце свитыть, жара будэ.
— Ну, ничего, головы спрячем от палящего солнца.
— Всэ с ранку трэба робыть, а не до обида чэкать.
— Ничего, от работы кони дохнут.
— Та чи хиба тилькы от роботы?
На запах жареной картошки с салом откуда ни возьмись во дворе появился Женька — внук Степана. Здоровый и высокий, весь в деда, двадцатилетний парень, однако уже успевший пристраститься к алкоголю. Целыми днями шастал по чужим домам в поисках собутыльника. Дед только раз пытался ему что-то объяснить, но попытка его оказалась тщетной. Степан знал, что каждый по-своему переживает войну.
— О, сейчас позавтракаем, — потер ладони внук. — А то, кажется, уже сутки не ел ничего.
— Чаще дома надо появляться… — протянул дед. — И пить меньше, — уже шепотом добавил он.
— Я занимаюсь делами. Деньги заработать пытаюсь.
— Знаю я твое зарабатывание. С Васькой металл крадете, небось, по дворам опустевшим лазите? Или чего хуже?
— Ну, перестань, дед. И так голова болит с бодуна, а ты грузишь…
— Ладно, бери вилку, садись.
Они неспешно завтракали. Степан ел немного, размеренно. Кусок в горло не лез. И так с самого начала донбасской войны. Это стало причиной того, что дед убавил в весе и стал слаб. Рая уже чуть ли не из ложечки его хотела кормить. Да только он один раз как гаркнул: «Да уйди ты со своей едой! Тут такое, а ты…».
Сильно переживал старик все происходящее вокруг. Да и как не переживать-то? Но не за жизнь свою. Он много лет назад привык к свисту снарядов и грохоту, его мало заботила собственная судьба. Степан думал о внуке и вообще о молодежи.
«Что же это так произошло? — сокрушался в минуты отчаяния. — Это же теперь и у них жизни будут исковерканы, как у нас. Проклятая война. Почему она снова и снова возникает? Почему ни одно поколение не может без нее прожить? Как же так… Мы же победили фашизм… Почему он вернулся? Неужто память людская так коротка?»
Гнал от себя эти мысли старый Степан.
— Женюшка, надо огород помочь прополоть, — заговорил он. — Дел в хозяйстве невпроворот.
— Дед, ты меня, конечно, извини. Я с удовольствием. Но сегодня у меня неотложное дело, к Кольке в соседнее село надо смотаться. Я постараюсь быстро вернуться. И тогда помогу.
Рая ухмыльнулась, знала, что Женя пропадет еще на пару дней, заполнит их гулянками и самогоном. Потом опять придет в дом, будет просить пенсию на опохмел или еще чего. Не понимал внук, что своим поведением он гробит дедушку еще сильней, чем эта война.
Степан махнул рукой, мол, делай как знаешь. Парень, ничуть не расстроившись, встал из-за стола, взял дедов старый велосипед и укатил.
— Ладно, бабка. Я пойду на огород. А ты постирайся, накопилось одежды.
Они работали до обеда. Погода была неимоверно хорошей, все остальное отступало на второй план. Солнце заливало степь, наполняло ее радостными лучами, ветер щекотал колосья на полях. Тишина и покой. «Кто сейчас может насладиться этим? Все суетятся в нескончаемой борьбе за выживание, за копейку и кусок хлеба», — думал ветеран. Изнуренный тяжелой работой, он приковылял в дом и завалился на свою кровать возле печи.
— Ты обидаты бушь? — ворвалась бабка.
— Нет, Раечка. Я отдохну немного.
— Лягай, поспы.
— Да, вздремну чуток.
Под вечер дед, встав с тяжелой головой, почистил в курятнике, покормил птицу. Во дворе висело постиранное белье. «С таким приветливым солнцем быстро высохнет», — задорно подумал Степан. Ясная погода, вроде сегодняшней, придавала ему сил и, само собой, хорошего настроения. К сожалению, все чаще проплывали по небу грозовые тучи.
Наступали деревенские сумерки, которые значительно отличались от городских. Дед, сидя за двором на лавочке, мечтательно и тихо затягивал: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра…». Рая задумчиво молчала. Она обратила внимание на главную улицу их села — ни души. Раньше-то и детвора по вечерам бегала, и старики возле дворов собирались, пели песни, играли в карты. Сейчас — никого. Даже в окнах нестройного ряда сельских домиков огни практически не горели.
«Не забудь и ты эти летние подмосковные вечера», — допел дед Степа. Любил он очень эту песню, вспоминал молодость, встречи с друзьями и подругами, радость искреннего общения…
Спокойствие тихого вечера нарушилось. В одну секунду стартовала артиллерийская канонада.
— Во флигель!
Старики вскочили с лавочки, слыша свист, прикрыли за собой металлическую калитку и забежали в здание. Послышался взрыв, мина упала где-то рядом. Пространство наполнилось горьким шумом. Начался обмен «приветами» между украинскими солдатами и ополчением. Бабка присела на пол возле маленькой печки, прижалась к стене. Дедушка сел на стул возле окна, из которого был виден край села и посадка. Закурил, наполняя прохладную комнатенку дымом. Уже долгое время перестрелок не было, небольшой период затишья. Судя по всему, он закончился.
Тонкие губы Степана скривились, как от боли, — он подумал о бесконечных обстрелах прошлого лета. Тогда их деревня сильно пострадала, погибло несколько хороших людей, которых дед знал с самого рождения. Старику было неловко признавать, что даже ему, бравому солдату, прошедшему сквозь огонь, становилось по-животному страшно в иные моменты. Чтобы побороть это чувство, дед доставал свой пиджак с несколькими орденами на груди. «Если погибать, то при параде», — заключил он. Степану казалось, что этот пиджак надежнее бронежилета.
К осени в соседнем селе закрепились украинцы. Они ездили по округе, насильно мобилизуя в основном молодых мужчин. К нему приезжали несколько раз. Военные как-то прознали, что у этих стариков живет внук, и начали нечто вроде охоты за ним. Однажды Степан вышел к ним в этом самом пиджаке с орденами, готовый принять смерть. У незваных гостей он приметил свастику на шевронах и соответствующие татуировки на руках. Добровольцы нацбата угрожали ему, требовали выдать внука. Ничего не сделали они одинокому стойкому ветерану. Хотели, наверное, но не сделали. Почему? Ответить на этот вопрос не мог и сам Степан. Они угрожали, трясли автоматами, матерились, грозились пристрелить, но в итоге просто уехали ни с чем.
«Страшное было время, как в войну. Да, собственно, сейчас и есть война, — думал пенсионер. — Да только войны эти какие-то разные».
Округа вновь наполнилась страшными звуками сражения. В такие моменты все отступает на второй план: пение птиц, приятное журчание быстро бегущего ручейка, тихий шелест листьев, песни сверчков и другие мелодии степи. Они не имеют абсолютно никакого значения, когда проснулись орудия. «Куда девается это все, когда начинается артналет? — думал дед. — Как будто исчезает. Потом все заканчивается, и снова появляются ласточки, на речке квакают жабы, мычат на выпасе коровы». Эхо разрывов носилось по селу, отражалось от холмов и растворялось в небесах. Продолжалось это пару часов. Все это время Степан смирно сидел и иногда закуривал, а Рая немного придремала. «Это сейчас уже привыкла. В первые разы металась по дому, как перепуганная цесарка», — усмехнулся старик. Усмешка была горькой.
— Раечка, пойдем в дом, будем спать ложиться, поздно уже.
Он помог бабушке подняться, и они вдвоем поковыляли в дом. Выйдя из флигеля, Степан услышал, что вдалеке идет автоматный бой. Значит, сошлись близко противники. Как только старики зашли в свой просторный дом, с другой стороны села снова зазвучали тяжелые орудия. «Ты смотри, как разошлись, ироды», — отметил про себя дедушка.
На протяжении всей ночи не стихала перестрелка. Иногда наступал небольшой перерыв, но затем безжалостные мины снова отправлялись в полет. Степан лежал, укрывшись одеялом, и добросовестно считал выпущенные снаряды, отмечал длительность периода, когда не стреляли. Вокруг темно — в доме, на улице, в сердце. И причудилось деду, что эти взрывы раздаются лишь в его голове. Автоматные очереди послышались совсем недалеко. «Неужто ополчение прямо сюда добралось и освободит нас? Эх, как там мой сынок? Жив ли…» — и сразу запретил себе думать на эту тему.
Всю ночь длилась вакханалия хаоса и смерти. С рассветом, будто нечистая злая сила, она отступила и скрылась. Воцарилась тишина.
Рая поползла мимо дедовой комнаты. «Восхитительная женщина, откуда в ней столько сил? Солнце только взошло, а она опять на огород. Нечего и мне залеживаться», — тяжело сопел Степан.