к должен работать на совесть.
Еще такой момент очень характеризует Лешу. Он же в «Беркуте» служил. Страдал после каждого случая, если приходилось кого-то бить или еще что-то. Он от этого очень переживал. Есть люди, которым это в удовольствие. Но не ему. Леша говорил: «Если я этого не сделаю, то подставлю своего товарища». И потом он решил уйти, не смог там быть, потому что для него это было очень тяжело. Он очень тянулся к светлому.
Но когда «Беркут» начали в Киеве жечь и избивать, убивать их, он сразу загорелся, ему стало обидно за них. Да не может быть, говорит, такого. Если бы приказ отдали, то «беркутовцы» сразу всех на место поставили бы. Они свое дело знают, тут что-то не так. Он бы никогда не купился на этот Майдан, да и никто у нас в семье не купился…
После института он со своей группой поехал в Одессу золотить оперный театр, это наши ребята всю эту красоту делали. Леша предложил младшему брату, который только окончил школу, поехать вместе с ними. Тот согласился, но сперва у него не получалось, он чуть ли не плакал там. А Леша ему говорит: «Как хочешь, но ты мой брат — и ты меня не должен подвести». В итоге он научился благодаря Алеше. После этого младший в Краматорске полностью золотил церковь. И обрамление, и киот они сделали. Это Алеша его научил — и оставил такой след в жизни.
Литвинов слушал воспоминания тети Любы о погибшем сыне. Ему хотелось взять ее за руку. Уже больше двух лет прошло с момента гибели Алексея. Она отойдет. Со временем. Сергей верил в это.
— Я его спрашиваю: «Как ты это переносишь?» А он говорит: «Мама, я уже настроился. Мы все уже настроились реагировать нормально. Мы должны это сделать».
У нас дома умер один человек, молодой человек. Стали просить, чтобы похоронили, потому что кругом стреляли, выйти невозможно, больница отказывалась, говорят: «Идите к ополченцам». А ополченцы — это же дети наши. И Леша помог похоронить его. Он еще в таком непонимании был от того, что бросали стариков. Сколько было в городе одиноких брошенных и немощных стариков… Они просто не могли себя сами обслужить. И наши ребята за них все делали, всю грязную, как говорится, работу выполняли. А ведь ее никто не видел, она никого не касается, но ее кто-то делал. Он шел, зная, что рядом пули свистят. Думала, что отмолим у Господа, выпросим у Него, чтобы не погиб, живым вернулся мой Алешенька. Мы же семья православная, верующая…
Она говорила еще много вещей, которые беспокоят душу. Осенью Леша хотел уйти из ополчения, но заключил контракт на дальнейшую службу. А она не настояла, чтобы он ушел… Никто не знает, какой путь пройдет человек и как он его пройдет.
Сергей подумал о том, что в ополчении было и есть много разных людей, не всегда встречаются достойные, идейные и чистые. Святых еще не встречал. Но Леша… Конечно, он не был святым. Но Литвинову показалось, что такие, как он, стоят на ступень ближе всех остальных к Господу.
Журналист шел вдоль трамвайных путей, за спиной сиял купол церкви. И как писать об этом? Слишком много всего было в разговоре. Сколько лет еще будет тлеть этот конфликт, то разгораясь в связи с внешнеполитическими обстоятельствами, то внезапно затухая? Сергей размышлял над этим по пути домой. Хотелось напиться до беспамятства, проснуться утром и почувствовать себя более новым, более легким, чем сейчас.
Она осталась совсем одна. Младший уехал еще до войны, а старший… Старший погиб. Сереге хотелось верить, что у нее есть смысл жить дальше и она справится с тяжелой потерей. Православным остается лишь смирение. Леша всегда будет рядом с ней. Дома хранятся его фотографии, письма из армии, короткие стихи для любимой мамы. Она будет пересматривать и перечитывать их, вспоминать счастливые дни его детства.
Погода все улучшалась и улучшалась. Весна отогревала. Литвинов сбросил куртку, будто вылез из панциря, и ходил теперь в толстовке, погода уже позволяла. Аромат цветущих абрикосов возвращал в юность, когда так хотелось в кого-нибудь влюбиться.
Он подошел к прилавку на рынке, чтобы купить домой овощей. Все было каким-то неприглядным и выглядело невкусным.
— Дяденька, купите пирожок, — услышал он тонкий детский голос сбоку. Сергей повернулся и посмотрел на лохматого мальчишку.
— Пойдем, тут рядом чебуречная.
Журналист хлопнул ребенка по плечу, и вместе они направились к ларьку. Серега купил несколько пирожков с капустой и картошкой. Присели на лавку. Рядом балагурили мужики, периодически доставали из кармана небольшую бутылку водки и, оглядываясь, выпивали.
— Спасибо, дядя.
— Да не за что. Ешь на здоровье. Как тебя звать?
— Илья, — мальчишка жадно уплетал за обе щеки пирожки. Ему было лет восемь или девять. Он не походил на бродягу, одежда на нем была чистой, хоть и не новой.
— А родители твои где?
— Мама на работе, сестра в детском садике. А я в школу не пошел. Не хочу.
Литвинов не стал толкать нравоучительные речи, чтобы вдохновить мальца к учебе.
— Я, например, плохо учился в школе. И ничего… Но родился, и жил я, и выжил, — сказал Сергей и автоматически добавил. — Дом на Первой Мещанской, в конце.
Ребенок, очевидно, был очень голодным, он быстро съел два пирожка и теперь, казалось, был полностью доволен жизнью. Литвинов незаметно улыбнулся.
— А отец твой где?
— Папа… Он ушел воевать.
— В ополчении, стало быть.
— Нет, дядя. Он за Украину воюет.
Одна из тысяч историй о распавшихся семьях и сложно переплетенных судьбах. Сколько таких уже слышал Сергей? Добрую сотню. И по-прежнему эти истории не оставляют сердце спокойным.
— Сейчас, подожди. Посиди тут, — сказал Литвинов.
Он отправился в супермаркет и вернулся с пакетом, в котором лежали продукты.
— На вот, возьми. Маме домой отнесешь.
Мальчишка не упирался и сразу взял пакет, но даже не стал смотреть, что там внутри. Он был рад всему съестному. Сергей чувствовал себя очень неловко. Добрые дела, наверное, всегда делаются с таким чувством, подумал журналист.
Летом солнце встает рано и заставляет подниматься других. Литвинов проснулся в полшестого и понял, что уже не уснет. «Что делать в такую рань?» — посетовал он. Принял душ, сбросил с себя сон. На кухне заварил крепкий кофе и вышел покурить на балкон. Город только просыпался, ездили первые маршрутки. Было прохладно. Кофе согрел грудь и желудок. Первая затяжка вернула вкус к жизни. Все-таки хорошо вот так стоять летним утром на балконе, пить кофе и курить сигарету. Чувствуешь себя крутым. И пусть в сейфе нет миллионов, да и самого сейфа тоже нет, но в этот момент ощущаешь себя на вершине мира. Хотя бы на пару минут.
Людей на улице почти не было. Все еще спали или едва начинали просыпаться. Только какой-то парень копошился возле соседнего подъезда. Сергей присмотрелся и заметил, что незнакомец разглаживает какую-то бумажку на доске объявлений. Тот, подчинившись шестому чувству, повернул голову и увидел Литвинова. Незнакомец начал спешно уходить. Сергей запомнил только темно-синюю футболку с гербом какой-то футбольной команды, в которых он не разбирался. «Странный тип», — подумал журналист. И вдруг его осенило. Он перегнулся через перила, чтобы лучше разглядеть доску объявлений. На ней появилась листовка, точно такая же, какую он сорвал у своего подъезда больше месяца назад. «Интересненько», — хмыкнул Серый. Сделал глубокую затяжку, запив дым крепким кофе. Впереди ждал стандартный рабочий день.
Литвинов приехал на работу и узнал, что ночью обстреляли Красный Яр — одну из окраин города. Здесь в основном были частные дома и дачные участки. Срочно требовалось ехать туда. Дорога заняла менее получаса. По пути Серега думал о том, когда все это прекратится. Должно же когда-то. Три года идет война. Это много или мало? Он вспомнил лето четырнадцатого года. Попробуй недельку посидеть под обстрелом. Может, тогда скажешь. «Как все это затянулось. Ведь по-другому все должно было быть», — сетовал мысленно журналист. Сколько вообще длятся войны? Бывает и так, что десятки лет. Ему захотелось лечь в египетский саркофаг, притвориться фараоном, но проснуться в ту первую минуту, когда объявят, что война окончилась. Когда отдерут от подошвы эту приставучую жвачку трагедий и потерь.
В поселке уже вовсю работали сотрудники МЧС — они осматривали места, куда упали снаряды, делали фотографии. Снаряды повредили несколько домов и линию электропередач. Литвинов надеялся, что никто не погиб. Он подошел к одному из жилищ. Рядом беспорядочно валялся хлам. Неясно, всегда ли он тут лежал или появился из-за обстрела. Крыша дома была пробита, торчали балки, часть шифера еще держалась. Стекла, словно блестящая роса, усыпали молодую траву. Взрывной волной вынесло рамы. Сергей подошел и увидел на них кровь. Позже он узнал, что при обстреле пострадали два человека. К счастью, ранения их были легкими и ничто не угрожало жизни.
Рядом ходили соседи, собирали какие-то вещи, оказавшиеся вне дома. Пожарные потушили почти все постройки, но сарай еще немного тлел, — вверх уходила струйка черного дыма. Неподалеку играли дети. «Привыкшие, — подумал Сергей. — Может, в детстве оно легче переносится?».
Потом подошел представитель народной милиции. Он поделился с журналистами оперативной информацией, которая была известна на данный момент. Обстрел начался не ночью, как сказали в редакции, а под утро. По поселку выпустили около десятка 120 мм снарядов. Они попали в три двора, повредив два дома и хозпостройку. Несколько снарядов упали на одну из улиц и повредили столбы с проводами. Есть угроза, что один из них может упасть на жилой дом. Поэтому улицу обесточили, сотрудники МЧС и электрики сейчас осуществляют необходимые работы, чтобы устранить неполадки. Во время обстрела пострадала пожилая женщина, которая самостоятельно не передвигается. Она получила контузию, ее госпитализировали. Также пострадала женщина 1979 года рождения, ее взрывной волной выбросило из дома. «Наверное, это ее кровь была на тех оконных рамах», — подумал Сергей. Пострадавшую осмотрели медики, женщина получила ушибы и гематому.