Желваки его ходили ходуном, кулаки сжимались, а глаза с трудом сдерживали слезы. С Борисом, который был старше на пару лет, Виталий провел все детство и юность. Во взрослой жизни они уже не виделись так часто, но отношения поддерживали теплые. Макаров понимал, что потеряет близкого человека, брата. Это только вопрос времени.
Он не мог заглянуть в будущее и узнать, что Боря выкарабкается.
Виталик впал в депрессию, чего давно не случалось. Ему все надоело, он стал раздражительным и нервным, срывался на детях и Инне. Ему все чаще хотелось побыть одному. Макарову было досадно, что там, на Донбассе, гибнут пацаны, что Боря лежит в реанимации, а здесь как будто ничего не происходит, всем плевать на это.
— Ты работаешь на скорой помощи! — пыталась вразумить его жена. — Мы и так помогаем, когда можем! Успокойся.
— Инн, этого мало. Уже мало. Уже весь мир заполыхал. А мы тут копошимся…
— Ничего не заполыхал. Рано или поздно все закончится.
— Закончится? Чем закончится? Все только начинается! Не знаю, Инна. Я не знаю, что будет завтра. А вдруг они сюда придут? Пока что это где-то далеко, на Украине. А представь их на наших улицах… Будешь скакать под лозунги украинских неонацистов… Что тебе говорят названия этих городов: Артемовск, Угледар, Северодонецк, Лисичанск? Ничего? Да, мы там не были. А теперь представь, если все качнется не в нашу пользу, — Кантемировка, Богучар, Павловск, Калач, Воронеж… Нет, я не могу тут спокойно жить. Мне… стыдно, что ли… когда там наши пацаны гибнут за нас…
Константин возвращался из Подмосковья в приподнятом настроении. Все вышло еще лучше, чем он предполагал. Выступил он неплохо, своя молодежная среда его поддержала, испытывая по поводу происходящего в стране и мире похожие чувства.
Пик успеха, как казалось Крупину, был на второй день, когда на семинар заглянул с напутственным словом председатель Союза писателей России. Воин, писатель и журналист, побывавший в плену во время чеченских кампаний, не раз ездивший на Донбасс с четырнадцатого года, бывавший на фронте и не кланявшийся пулям. Человек, своей биографией заслуживший уважение. Для Кости он был чужд, чужероден, все его естество восставало против него. Вообще, Крупин много против чего бунтовал, пытался бороться, осуждать пороки общества и конкретных людей. Он чувствовал и верил, что это очень важно. Ему очень хотелось быть борцом, по крайней мере, чтобы о нем так думали, чтобы именно таким он и остался в веках.
Председатель говорил о героизме российских военных, о битве за Донбасс и Украину. Костя не замечал, как начинали поджиматься его тонкие губы, а брови сбежались до кучи. Слова главы писательского союза вызывали недовольство Крупина. И он нашел решение, ложившееся в канву его вызревающей биографии борца за истинные свободы. Костя встал и медленно зашагал из аудитории, демонстрируя презрение к позиции выступавшего. За ним, спотыкаясь, выбежали его последователи. Это были розовощекие бунтари, те, которые ни разу не получали не то что дубинкой по почкам, но даже наставнической затрещины по затылку. Председатель вскинул бровь, разочарованно повел губой, раздосадованный такой реакцией, но быстро отряхнулся, не подавая вида. Ведь были и те, которые остались, с интересом слушая гостя.
«Вот их необходимо низвести до положения маргиналов», — думал поэт, попивая чай в буфете.
Теперь же поезд нес его сквозь спелые поля домой, на юг. Он был доволен собой. Последние поездки получались удачными, но эта — особенно. А почему бы им и не быть удачными? Это же не окопы и блиндажи… Здесь хвалят за удачно написанную строфу, там — за выполненную боевую задачу.
Рядом с ним в купе из Москвы ехал поэт старшего поколения. Несмотря на это, взгляды у них во многом были схожи. Этому поэту, как и председателю Союза, пришлось побывать в горячих точках, судьба его складывалась тоже непросто. Человек открытый и коммуникабельный, он часто рассказывал встречным-поперечным свои истории. Поэтому возвращение домой было нескучным — разговоры за чашкой чая с коньяком. Старший поэт ехал на юга. Они обсуждали литературу и, конечно, политику.
— Войны, в которых я принимал участие, были справедливые, — сетовал поэт. — А сейчас… — махал он рукой в пустоту. — Мы же… мы убиваем наших братьев — украинцев! Как мы докатились до этого?
То, что братья-украинцы много лет уничтожали своих же сограждан в Донбассе, в его картину мира не вписывалось. По его мнению, во всем был виноват один человек, сидевший в столице самой большой по площади страны. Поэт жалел Украину, но ему было плевать на украинцев, русских и другие народы в Донецке и Луганске.
Крупин согласно кивал, соглашаясь во всем. В этот раз он действительно был согласен. Но бывали и другие поездки и попутчики. Например, офицер армии Донецкой Народной Республики, с которым пришлось однажды ехать несколько сот километров. И в разговоре с ним Костя согласно кивал и поддакивал, но не так охотно, конечно, из-за внутреннего протеста, но все же. Деваться было некуда. Таков был Костя Крупин, научившийся мимикрировать, где надо — промолчать или согласиться.
Однако теперь он почувствовал, что набрал необходимый вес для открытого бунтарства. Он гений, его читают и слушают, он собою затмевает солнце. Отсюда и ситуация с председателем…
— Вот возьмут и объявят мобилизацию, — Костя чувствовал себя на трибуне. — А кому это надо? И что тогда делать? Надо будет куда-то бежать, — он не стеснялся высказывать подобные мысли вслух. Его кумиры в советские годы бежали на Запад, и он, Крупин, хотел бы повторить их судьбу.
— У меня в Казахстане есть надежные друзья. Переправим, приютим, обогреем, — заверил старший поэт.
— Да? — искренне удивился Костя. Его желания начали приобретать более четкие очертания. — Ой как хорошо… Как хорошо!
Ехавшая рядом девушка странно покосилась на попутчиков и вышла в тамбур. Ее муж сейчас был на фронте, а она очень плохо спала, переживая ежеминутно. А Костя, брезгливо относившийся ко всякого рода черни, не замечал, как сам вызывает брезгливость. Да и заметь он, его бы это не смутило. Он имеет право так мыслить, ибо принадлежит к высшей расе, освященной заокеанским либерализмом.
А через несколько недель в России была объявлена частичная мобилизация. Неслуживший Крупин облегченно вздохнул, от сердца отлегло — он не подходил под ее условия. Побег из страны молодой талант решил отложить, понимая, что пока не потянет его финансово. Но мысли об эмиграции никуда не делись.
Виталик Макаров подходил под мобилизацию. Он не только служил в армии и имел военную специальность, но у него был определенный опыт. Его часть прикрывала тылы в Осетии во время восьмидневной войны с Грузией. Повоевать ему не пришлось, но ту напряженную атмосферу близости боевых действий он запомнил на всю оставшуюся жизнь. В любую минуту мог прийти приказ выдвигаться…
Но у Макарова была бронь в связи с профессией. И все равно это его не успокаивало. Не стало легче и Инне.
— Да оставь ты в покое этот Донбасс! У тебя жена и двое детей! — его упертость доводила ее до слез.
— Я не могу. Шестеренки уже завертелись… Если призовут, я пойду! Не смогу я прятаться, слышишь? Я тебе в первую очередь в глаза смотреть не смогу!
На работе у Виталика двоих уже забрали, никакая бронь не помогла.
— Сможешь, я тебя спрячу! Не отпущу! Тебя же там убьют!
— «Она уже видит себя в роли вдовы», — процитировал с кривой ухмылкой Виталий строки из популярной песни. — А если не призовут, попрошусь в какую-нибудь бригаду, которую отправляют туда. Поеду раненых возить в Донецке.
— Ну, себя ты не жалеешь, ты меня хоть пожалей!
Отведя глаза, он замолкал, ответить на такие слова жены было нечего. Она права… И он прав. И все неправы. И всем приходится жить и смиряться с этой планетарной неправотой и несправедливостью. А все колодцы, из которых можно было черпать, зацвели, пожелтели, стены их осыпались. И больше неоткуда было брать силу. Не осталось живой воды… А мы все продолжаем пить из колодцев, не надеясь на живую воду, но веря в то, что эта хотя бы не мертвая. Что еще есть шанс.
В конце сентября в городе проходил большой фестиваль. Деятели разных сфер культуры съехались в столицу черноземного края, чтобы представить свои произведения и прочитать лекции. После пандемии, приучившей всех сидеть дома, парк был забит народом. Все соскучились по массовым гуляниям. Аллеи парка усеяли палатки с книгами, сувенирами, плакатами и картинами. Появилась сцена с огромным баннером, посвященная подвигам наших предков, с буквами «Z» и «V» вверху.
Крупин и Макаров встретились, выискивая книжные новинки. Они уже были знакомы и давно все друг о друге поняли. Неохотно пожали руки и, не перебросившись ни одним словом, ушли каждый в своем направлении. Один — в Донбасс, второй — в эмиграцию. Один — на территорию войны, второй — в теплый уголок, чтобы спрятаться даже не от опасности, а от ее тени. Макаров — к одним писателям, Крупин — к другим. И каждому было комфортно в своей компании, и каждый старался быть честен перед самим собой…
Но…
Кто из них поведет нас?.. Поведет… Но куда, куда идет этот путь? В светлое будущее? Или под ливень пуль и снарядов? А может, это одно и то же? Возможно, дорога к величию и будущему лежит через погибель.
С автоматом наперевес
Пролог
С раннего утра он уже не спал — болела правая нога, вернее, то, что от нее осталось. Рассвет он встретил, сидя за столом, помешивая ложкой почти остывший чай. Лучи солнца осветили стены его сельского домика и упали на пол.
Несмотря на летнее время, на улице было еще холодно, поэтому он надел теплую куртку, видавшую виды. Она предназначалась для работ. Была еще одна, более новая — на выход. Рабочий день начинался, некогда было сидеть на месте.
Мужчина в возрасте, с седой короткой бородой, прихрамывая, опираясь на протез, спустился с порожка и остановился посреди своего зеленого двора, окинул взглядом хозяйство. Зайдя в сарай, стоявший напротив домика, он взял оттуда тяпку, после чего направился в соседнее строение — курятник. Он вы