И я, дернув Вано за рукав, зашагал прочь.
— Никита! — тихо и спокойно окликнула она меня. — Это вы принесли эти цветы?
Я оглянулся. И не ответил. Мне хотелось, чтобы до поры до времени она не знала про ночные прогулки профессора.
Белка приняла мое молчание за согласие. И так же тихо и спокойно сказала.
— Спасибо. Здесь кроме меня теперь никто не бывает, — и она, чтобы не расплакаться, отвернулась. Нам же ничего не оставалось, как только уйти.
Когда мы вернулись на траурную церемонию, свою речь уже заканчивал Ступаков. Она была последней. Гроб покойного молча опустили в могилу. И присыпали землей. И только тогда как-то резко и даже некстати успокоилась Лариса Андреевна. Она стояла с бедным лицом, сцепив со всей силы перед собой руки. И бессмысленными глазами смотрела на могилу.
Как и положено, люди еще немного постояли у свежей могилы, а потом стали медленно разбредаться. А Лариса Андреевна все еще продолжала стоять, бессмысленно вглядываясь в маленький холм. К ней подходили и мэр, и Ступаков, и Гога Савнидзе. Но она отрицательно качала головой, видимо, отказывая им в просьбе проводить ее домой.
Когда стало совсем пусто, мы с Вано тоже решили сделать попытку. Хотя были уверены на все сто, что нам она откажет тем более, поскольку побоится лишних вопросов, отвечать на которые она еще не готова. Но вопреки всему она неожиданно согласилась. Мы попытались вежливо взять ее с обеих сторон под руки, поскольку было похоже, что она может упасть. Но жена адвоката с достоинством ответила.
— Спасибо, я способна еще ходить самостоятельно.
Некоторое время мы шли молча. Падал мелкий дождь, под ногами растекалась грязь. В мертвой тишине живым был только шелест деревьев.
— Не надо меня щадить, — первой нарушила она молчание. — Я знаю, о чем вы хотите меня спросить. И теперь… Когда уже все кончено, я могу ответить. Вы ведь хотите знать причину, по которой могли убить Кирюшу.
— Мы говорили со многими, кто его близко знал. Никто этих причин не назвал, — в тон ей ответил я.
— Они вам не лгали. Потому что никто ничего не знал. А Кирилл… Он был идеальный человек, настоящий талант. Он бесплатно помогал людям, читал эти лекции, пытаясь воззвать к разуму и добру. И его попытки не прошли даром. Он ненавидел преступность. От рук преступника же и погибнув. Это ужасно.
В таких ситуациях слова утешения, как это бывает, частенько застревают в горле. Поскольку кажутся фальшивыми. И несоразмерными горю.
— Вы знаете, он любил эту женщину… Жену Угрюмого… Вам наверняка уже об этом рассказали, — она невольно поморщилась. — Но меня он полюбил по-настоящему. И мы с ним прекрасно жили, поверьте. Но к этой женщине он по-прежнему испытывал какое-то болезненное чувство. О, нет, это была уже не любовь. Скорее это была навязчивая идея. В которой основным было — оскорбленное самолюбие: почему она выбрала Угрюмого, а не его? Игорь был достаточно тщеславен. И, наверное, это не давало ему жить.
— Вы считаете, что смерть Веры была неслучайной?
— Я этого не сказала, — Лариса Андреевна поправила повязку, словно она давила ей на голову и мешала думать. — Конечно, эта женщина умерла от болезни сердца. Это не секрет, что у нее был врожденный порок. В тот вечер она поругалась с мужем. И убежала в гостиницу, забыв про свои лекарства, которые регулярно принимала. И в тот вечер…
Библиотекарша неожиданно всхлипнула. И продолжала уже словно задыхаясь.
— Мне больно об этом говорить, и, возможно, мой муж не одобрил бы это. Но когда он мертв, главное для меня — найти убийцу. Так вот, в тот вечер он не выдержал. Он знал, что она там одна и прямиком направился к ней. Он мне потом все сам рассказал. Он проник через черный ход, чтобы его не видели Ли-Ли и Ки-Ки, и встретился с ней. Он говорил ей, что расскажет ее мужу какую-то тайну… В общем, фактически шантажировал ее.
— Вы знаете, что это за тайна?
— О, нет! Кирилл хранил ее до конца своих дней. И до конца своих дней считал себя виновным в смерти Веры. Вы меня понимаете? У нее не выдержало сердце, но она умерла уже после его ухода, клянусь вам. Он же не знал, что у нее нет лекарств. Боже, как он рыдал, когда она умерла. Он клялся, что это единственный бесчестный поступок в его жизни! Что его толкнуло на это безумная страсть и уязвленное самолюбие. Он плакал, положив мне голову на колени. Целую ночь плакал. Хотел пойти и во всем сознаться. Но я его, конечно, отговорила. Это было стечение обстоятельств. И в любом случае его никто бы не признал виновным. Никогда не признал. Хотя это могло навсегда бы лишить его репутации. И нам бы пришлось покинуть Жемчужное. А это — выше моих сил, в любом другом месте мы бы просто пропали. И я его отговорила. Он все это время пытался искупить свою вину. Его лекции стали более яркими, более эмоциональными. Каждая становилась настоящим произведением искусств. И каждой лекцией он себя и наказывал, и оправдывал одновременно. У правды ведь две стороны. Разве не так?
— Вам, наверное, тяжело было выслушать его признание.
— Да, конечно! — она гордо встряхнула головой. — Но я его очень любила. И могла простить ему все. Я ни разу его не упрекнула. И он был благодарен мне до конца дней.
— Скажите, Лариса Андреевна, — прогудел Вано, — а у вашего мужа остались записи его последних лекций?
Она молча утвердительно кивнула.
— А вы могли бы…
— Конечно могла, но… Только не сейчас. Прошу вас. Я очень устала, — она провела ладонью по своему лицу. И я вновь отметил насколько оно не запоминающееся.
Мы уже подошли к ее дому. И остановились возле забора.
— Последний вопрос, — сказал Вано. — Вы думаете, это Угрюмый отомстил за смерть своей жены, каким-то образом узнав про это.
Казалось она была искренне удивлена.
— Угрюмый? Ах, да, конечно, он под подозрением. Но я право не знаю… Они так сблизились с Кириллом в последнее время. И он о нем так хорошо отзывался. Единственный в этом городе он ценил Угрюмого, несмотря на то, что их разделяло прошлое. Нет, ничего конкретного я сказать не могу.
Я хотел было ляпнуть о болезни адвоката, но вовремя придержал язык. Вспомнив, как он не хотел, чтобы о ней знала даже жена.
И мы, распрощавшись и договорившись о скорой встрече, зашагали в гостиницу. Обсуждая по пути сложившуюся ситуацию.
— Что-то начинает проясняться. Скорее всего, адвоката убили исключительно за то, что он был виновен в смерти жены Угрюмого, — заключил Вано. Хотя это и последнему дураку было ясно.
— М-да… Но она почему-то особенно не верит в вину Угрюмого. Похоже… Похоже что все-таки теперь придется звонить Василисе. Может ты это сделаешь Вано, по-товарищески?
Вано рассмеялся и помотал бычьей шеей.
— Уж нет, расхлебывайся со своими девицами сам. Мне и своих хватает. И потом, если это сделаю я, Васька сразу же заподозрит неладное. А так у тебя еще есть шанс солгать, невинно дыша в трубку.
— А ты знаешь, как это — невинно дышать?
Вано улыбнулся и ободряюще хлопнул меня по плечу.
В гостиничном номере я долго еще крутил в руках телефонную трубку, пока осмелился набрать номер Васи. Мне не посчастливилось. Она как назло сидела дома. Не хватало еще, чтобы — в ожидании моего звонка.
— Никита! — радостно защебетала она. — Почему вы так долго не звонили! Неужели море и впрямь канализация! И неужели по пляжу гуляют одни старички в панамах!
— Ты почти права, Васька, — как можно естественнее вздохнул я. — Но твои догадки всего лишь капля в море. Здесь все гораздо хуже. Хоть море и не канализация, но старички попадаются в основном мертвые.
— Ну да! — Василиса аж задохнулась от возмущения. — Неужели ваш отпуск коту под хвост. Это уже кажется подозрительным. Где вы — там и трупы. Может, это вы сами всех пришиваете, чтобы потом получать солидные гонорары за успешное расследование.
— Это не так. Но я подумаю над твоими идеями.
— Ну ладно, Никита, не крути, рассказывай.
— Если я все расскажу, то наша фирма разориться на телефонные разговоры. А мне бы этого не хотелось. Поэтому слушай, постараюсь быть кратким. Мы с твоим дружком Порфирием к несчастью переругались из-за последнего трупа, если помнишь. Не поделили его. А ты с ним в прекрасных отношениях, так что не ссылаясь на нас, попроси его об одном отдолжении. Скажи, что тебе это нужно по важному делу. Соври что-нибудь, правдоподобно, конечно. Поняла? Ну и умница. А теперь записывай…
И я кратко, но вполне исчерпывающе изложил суть дела. И мы договорились, что я буду сегодня же ждать ее звонка. И чтобы ни случилась, где бы я ни был, она должна меня из-под земли достать. Она в ответ сплюнула три раза и заметила. Что не хочет искать меня под землей.
— Ну что, — промычал Вано. — Все прошло гладко?
— Как всегда помогли трупы, — вздохнул я.
И мы отправились обедать. Еще наверху услышав какой-то рев. И сразу же догадавшись, что так реветь может только Гога Савнидзе.
— А, вот и вы наконец! — заорал он нам.
— На трапезу пожаловали? — любезно спросил я у шефа милиции.
— К черту трапезу! Как бы не так! Эти идиоты все пропустили! Повыгоняю всех ко всем чертям! Ведь у нас уже все было в руках!
— И что у вас было в руках? — полюбопытствовал я.
— Я, конечно, уважаю покойного, — продолжал гудеть Гога. — Но не настолько, чтобы упускать важную информацию. И какого черта я отправился на похороны!
— Что-то сегодня черт частенько упоминается в вашем лексиконе.
— К черту, — зарычал Гога. — Мне не до твоих идиотских шуточек. Сейчас и ты рогатого вспомнишь, уж мне-то поверь. Пока мы развлекались на похоронах, Угрюмый премиленько болтал с профессором Заманским!
— Черт! — неожиданно выругался Вано. — С какой стати?
— Вот я и говорю, эти идиоты даже жучка им в камеру не подсунули. Угрюмому стало плохо, а Ступаков прохлаждался на кладбище. Вот они и вызвали профессора. Но чую, здесь что-то не так!
И Гога постучал по своей могучей груди.
— Но ведь, возможно, Угрюмому впрямь стало плохо. И понадобился врач. А профессор не был на похоронах. Вот он и попался под руку, — я попытался успокоить разъяренного Гогу.