— Ты что — чокнулся, — закричал я на него. — Зачем тебе это? Или ты собираешься встать на колени и умалять Угрюмого, чтобы он взял свои слова обратно? К черту! Если он хочет усложнить свою жизнь — это его дело!
— Нет, Никита. Просто я сильно сомневаюсь в твоем замечании на счет доказательств собственной виновности. Я по своему опыту знаю, что все наоборот. Если человек сознается, не важно — придумал он это или нет, никто не станет больше им заниматься. А если этот человек и раньше имел проблемы с законом… К тому же не стоит на пороге величайшего открытия века… А мы ведь знаем, что он не убивал. И просто не имеем права теперь остановиться на полпути, отдав человека на растерзание закону. Я уже на этом собаку съел, и ты это помнишь. И не хочу во второй раз переживать такое. И тебе не советую, даже в первый раз. Поверь, такой опыт не обогатит твою душу.
Вано вновь становился сентиментальным. Вано вновь отрывался от земли, если это возможно. Учитывая его девяносто килограммов. Но на сей раз я знал, чем это вызвано. Я отлично помнил ту историю, когда невиновного засадили за решетку. И Вано тогда промолчал. И после всю жизнь из-за этого мучился.
Поэтому сейчас мне ничего не оставалось, как только тяжело вздохнуть. И развести руками. Глядя на растерянного Гогу Савнидзе.
— Увы, Гога. Вам, конечно, надоело каждый день лицезреть наши рожи. Поверьте, нам так же приятно любоваться вашими. Но, боюсь, иного выхода нет. Вы просили нас остаться, чтобы найти истину. Истину мы нашли, но часть ее по-прежнему за решеткой. Теперь нам остается разрубить железные прутья. И, надеюсь, вскоре мы это сделаем.
— Тоже мне, поэты, — зарычал Гога и махнул своей обезьяньей лапой. — Вот и писали бы стишата вместо того, чтобы по канавам лазить.
— Вы не очень гостеприимны, — заметил Вано.
— Гость хорош, когда его немного, — бросил нам на прощанье Гога. Громко хлопнул дверцей автомобиля, и, сорвавшись с места, оставил вместо себя облако густой пыли.
Белка улыбалась. И глядя на ее румяное личико, на рыжие волосы, в которых путались яркие лучи солнца, я подумал, что два дня в этой дыре, возможно, пойдут мне даже на пользу.
— Спасибо, ребята, — кивнула нам девушка.
— Пожалуйста, — оскалился я. — Учитывая, что за последнее время у нас уже вошло в привычку расхлебывать ваше постоянное вранье. Надо полагать, у тебя это наследственное? Все время лгать. При этом, умудряясь обливать себя грязью. Твой милосердный папенька во второй раз попадает в тюрягу благодаря своему вранью. Ты выглядишь безграмотной, заблудшей овечкой, несмотря на престижный колледж и природную чистоту. Вы что, мазохисты? Чем хуже — тем лучше?
— Отстань от девушки, Никита, — заступился за Белку Вано. — Это ее личное дело.
— Прекрасно! Наконец-то сработал закон физики! Противоположные заряды притягиваются. Или, если хотите, философии. Единство и борьба противоположностей. Или…
— Заткнись, — оборвал меня Вано. — Два дня — это не так уж и много. А сейчас нам неплохо бы повидать Угрюмого.
Мне ничего не оставалось делать как согласиться с этим предложением. И мы, приказав Белке поджидать нас в гостинице, прямиком направились в городскую тюрьму.
Я бы слукавил, сказав, что в этот час Гога Савнидзе продолжал оставаться для меня родным братом. Скорее наши отношения теперь выглядели очень даже наоборот. Гога надеявшись, что сегодня наши рожи уже не будут мельтешить перед ним. Ошибся. И при этом горько разочаровался. Я его понимал. Дело было фактически раскрыто. И фактически нашими руками. И Гога мечтал побыстрее избавиться от нас, чтобы принимать солнечные ванны славы в одиночестве. Но поскольку мы остались и решили продолжить расследование, Гога подозревал, что славой придется делиться. Сейчас он вполне бы уже справился и без нас. Заманский практически подтвердил свою вину побегом, улик против него было достаточно. Так что оставалось только убедить упрямого Угрюмого не делать больше глупостей. И Гога рассчитывал, что это он способен сделать и самостоятельно.
Но мы решили не рисковать. Понимая, что в любую минуту может появиться некий важный дядя издалека. Который может попытаться спасти не только Заманского. Но и его высокий авторитет в научном мире. А Угрюмого упрятать за решетку. Уже навсегда. При чем с чистой совестью. Поскольку тот сам признался в этом преступлении. Поэтому мы с Вано не очень-то полагались на самостоятельность и честность Гоги. И решили сами довести дело до конца.
Естественно, Гога нас встретил далеко не с братскими объятиями. Но когда я, пытаясь успокоить Гогу, заметил, что если сегодня мы выудим у Угрюмого правду, то завтра обязательно смоемся. Шеф милиции слегка успокоился.
Мы уже прекрасно знали методы работы Гоги Савнидзе. И его слабость к подбрасыванию всякого рода жучков. Поэтому Вано тут же твердым голосом, не терпящим возражений, перешел в атаку.
— Гога, ты прекрасно знаешь, что я профессионал в своем деле, — загудел мой товарищ не без гордости. — Конечно, теперь я работаю в частном порядке, но это ничего не меняет. Я прекрасно прослежу за Угрюмым, если ты позволишь, чтобы мы его доставили на место преступления для проведения следственного эксперимента.
— Прекрасно проследишь, — усмехнулся в черные пушистые усы Гога. — Так же как проследил за Заманским? Когда он нажимал на выключатель.
— Гога, — погрозил ему пальцем Вано. — За Заманского мы оба в ответе. Так что… Поверь, Угрюмый никуда не смоется. Учитывая, что при эксперименте будем мы трое: я, Никита и Угрюмый. И куча зевак уже не сможет помешать ему сбежать. Ты согласен?
— Учитывая, что он никуда бежать и не собирается, — невинно добавил я. — Он же сам признался в убийстве и теперь спит и видит, как усядется на электрический стул. Может быть, об этом он мечтал с самого детства.
Гога отмахнулся от меня как от назойливой мухи-шалуньи. И обратился к Вано. Учитывая, что внешне они были очень похожи, здоровенные кабаны, издающие звуки, напоминающие гудение водосточной трубы. Было похоже, что отношение Гоги к моему другу слегка менялось в сторону потепления. Поэтому я решил понаблюдать их со стороны. Не вмешиваясь и не прерывая этого затяжного, ласкающего слух, мычания.
— Послушай, друг, — обращаясь к Вано загудел Гога. — Но почему тебе могут помешать парочка моих ребят?
— Я прекрасно отношусь к твоим ребятам, — ответила вторая водопроводная труба. — Но ты не учитываешь характер Угрюмого. Этот парень весь в себе. Он скрытен до ненормального. И если на месте будем только мы с Никитой, есть шанс, что он расколется. Тем более он-то понимает, что мы раскрыли дело. К тому же по просьбе его дочери. А твои ребята… Думаю, при них он и рта не раскроет.
Перекинувшись еще парой-другой реплик, две водосточные трубы наконец-то договорились. И вскоре мы втроем вышли из этого печального здания. Я, мой друг Вано и святой мученик Угрюмый.
Конечно, в первую очередь нам нужен был Угрюмый не для следственного эксперимента. Мы просто хотели остаться с ним наедине и в таком месте, где никакой жучок не способен засунуть свой электронный нос в частную беседу.
Но уже по дороге к гостинице (точнее — к месту преступления), когда мы попытались начать разговор. Угрюмый сразу же пресек наши душеспасительные беседы. И на прямой вопрос, зачем он взял вину на себя, он прямо ответил:
— Я сказал правду.
Нам ничего не оставалось, как положиться на задуманный эксперимент и там попытаться словить его на лжи. К тому же накануне мы очень внимательно изучили материалы дела, чтобы ориентироваться, что Угрюмый знает о преступлении, а что — нет.
Перед воротами мы резко притормозили. Я широко открыл массивные железные двери, пропуская Угрюмого вперед.
— Ваш выход, артист, — с пафосом сказал я. — Теперь вы нам и покажете, как пришили несчастного адвоката.
Угрюмый спокойно прошел вперед. И уверенно направился к месту преступления. Для преступника он вел себя уж слишком хладнокровно.
Он остановился точно на том месте, где лежал убитый адвокат. Этого и следовало ожидать, поскольку именно здесь его и подловила чета Кис-Кис.
— Значит вы поджидали адвоката у ворот и, увидев его, подкрались и задушили? — начал допрос мой товарищ.
Угрюмый пожал плечами. И уверенно ответил.
— Зачем у ворот? Я поджидал его у этого дерева. Я видел, как он прошел в гостиницу через черный ход, видимо, направляясь к Заманскому, и стал ждать, когда он выйдет обратно. Он и вышел. Я на него и напал.
— По всей видимости, у вас была веская причина убить его? Он вас шантажировал?
— Да. Именно так и было. Он шантажировал меня тем, что грозился расскажет все моей дочери. Ну, о связи моей жены и Заманского.
— Вы ведь об этой связи знали давно.
Угрюмый молча кивнул. И отвел взгляд.
— Мне неприятно говорить на эту тему. Я убил адвоката. И давайте с этим покончим.
— В таком случае, почему вы сразу отрицали это?
— Не знаю… Ну, скорее я рассчитывал на случай. Я думал, вы ничего не докажете.
— Против вас и не было явных улик. И логичнее, чтобы вы обрадовались, узнав, что вместо вас засудят Заманского. Вы, видимо, не питаете к нему самых лучших чувств.
Он опять утвердительно кивнул. У него на все был готов ответ.
— В начале я так и подумал. Возможно, подсознательно я мечтал, чтобы засудили Заманского. Но потом… Сегодня утром, когда я узнал, что якобы все улики против него Я почувствовал вину. Моя ненависть к нему в любом случае несравнима с моей совестью. Я бы не смог спокойно жить, зная, что невиновный — в тюрьме. Поэтому я выбрал правду, вместо вечного чувства вины. В общем, я раскаялся.
Разговаривать с Угрюмым было невыносимо тяжело. Он говорил уверенно, твердо и спокойно. Настолько правдиво глядя на нас своими честными глазами. Что мне на миг показалось. А почему бы и нет? Мы с Вано переглянулись. И по его глазам я понял, что он не верил ни единому слову Угрюмого. Пришло время доставать главный козырь. И Вано незамедлительно этим воспользовался.