— Все одно ничего не изменишь! Но на самом деле резать я решил не из-за этого. Точнее, не совсем из-за этого.
— Ну, — подтолкнул Влад, чувствуя неприятный холодок внутри. И вроде бы все понятно, довела парня одинокая жизнь, полная непонимания. А тут еще эти катастрофы — вот и тронулся мозгами. Но было ли что-то еще? И почему Владиславу все время кажется, что в руках у него сейчас самый кончик длинной и извилистой нити, что болтается в пустоте, уходя в какую-то неведомую даль.
— Подействовало на меня!
— Что подействовало? — вздрогнул Сергеев.
— Ну, это, что на всех действует. Из-за этого и на дискотеке бойня была, и в очередях народ грызется. Как что-то в воздухе разлито. Мы этим воздухом дышим, и нам мутит мозги, и ведем себя не как люди. Это как... облако.
Сергеев медленно кивнул, на теплой кухне словно вдруг похолодало градусов на десять, появилась настойчивая потребность натянуть теплый свитер.
— Вуаль... — сам того не замечая, сказал Владислав.
Белоспицын настороженно смотрел на него:
— Ну и еще было... два дня назад со мной разговаривали из машины. Черной такой иномарки. Они говорили... говорили, что теперь все изменилось и больше не нужно сдерживать себя рамками морали. Что мораль — это пережиток, а когда все вокруг живут, как волки, то и ты должен им следовать, а то не будет радости в жизни. Радость, счастье — это когда ты в потоке. Когда со всеми.
— Ну, отморозков-то всегда хватало... А они и рады сбить с дороги слабых духом. Рады небось, что ты, ими науськанный, где-то ходишь и кого попало режешь, да еще и удовольствие получаешь от процесса.
— Это не все, — помотал головой Александр. — Они ведь мне на тебя указали...
— Что?!
— На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно раздражал. Вот и говорят, начни, мол, с него. Все одно ему жить бесполезно.
— Так и сказали?
— Да.
Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо давешнего сектанта. Как там его? Рамена-нулла! Не от имени ли Просвященного Ангелайи действовали те типы в машине?
Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой пустоте, и кто знает — кого она пробудит там, на противоположном конце.
Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал в свете керосинки.
— Нож тоже они дали?
— Они, — кивнул Белоспицын, — смотри, какие узоры.
И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не ошибся Влад — вещица не просто дорогая, а очень дорогая.
Сосед смотрел на Владислава — не ненавидяще, как раньше, а с горячей надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, жил, несмотря ни на что.
— Вот что, — произнес, наконец, Влад, — не мы одни заподозрили неладное. Наверняка таких много — город большой. Из тех, кого я знаю, есть один.
Александр кивнул, потеребил нож на столе — опасный подарок от неизвестных доброжелателей.
— Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем мне, а там уже решим, что будем делать. — Владислав помолчал, потом глянул в упор на Белоспицына. — А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты, наверное, уже не будешь, а родители заждались.
Белоспицын погрустнел и, кажется, опять собрался пустить слезу.
— Не пойду.
— Почему? Поругался или, как и меня, попытался порешить?
— Нет, — ответил Саня, — просто их нет.
— Так они что...
— Нет, нет! Они не умерли. Они просто... исчезли! — Белоспицын неожиданно скорчил гримасу и брякнул кулаком по столу. — Свалили они и вещички все за собой угребли! Пусто у меня в квартире, пусто! Я не говорил про это, да?!
В лад ошеломленно помотал головой.
— Сегодня вечером возвращаюсь с колонки, с ведрами, чтоб их! А дверь приоткрыта. Захожу, а там пусто. Голые стены, пыльно — ничего нет, словно я тут никогда и не жил. Меня бросили, а сами, небось, уже за городской чертой. А все потому, что люди такие — когда жареным запахнет, на других наплевать, главное — себя спасти.
И он откинулся на стуле, тяжело дыша.
— Вот теперь я, кажется, понял, отчего ты с ножом на людей начал бросаться.
Может, и врал пацан, стоило сходить проверить, благо квартира рядом, но что-то подсказывало Владиславу, что он увидит там пустоту без признаков жилья. Некстати всплыло и встало перед глазами воспоминание — опустевшая чердачная комната над городской АТС.
— Надо позвонить Диверу, — сказал Влад, — а раз у тебя никого нет, то ночевать можешь здесь. У меня есть раскладушка, и кухня, как отдельная спальня.
Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо — проблема жилья его особенно беспокоила.
— В тягость не буду, — сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший чай, — я... тихий.
— Стихи писал, на луну глядел?
Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:
— А ты откуда знаешь?
— Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже некоторые и мнят себя личностями.
— Так то люди... — молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно заколосившееся напряженное молчание.
2
А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной — полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у которой каждая чешуйка заканчивалась изогнутым шипом с капелькой разрушающего клетки яда. И змея эта содрогалась, и пульсировала, и сжимала каждый раз новый участок оплетенного ею тела.
Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее воспоминание, за которое он все время цеплялся, — голова куклы. Лысая, ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно-голубыми глазами. Она напоминала ему самого себя — такое же измученное, битое судьбой подобие человека.
Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк. Кролик показал когти.
Рамена думал, что умрет, и может — тогда этот горячечный океан сменится покойной черной прохладой. И он ждал этого, он так надеялся, что змея распустит свои объятия или хотя бы вцепится ему в глотку своим изогнутым ядовитым зубом.
На третий день он почувствовал, что больше не один в этой болезненной бездне. Черное пятно колыхалось неподалеку под невидимым и неощутимым неистовым вихрем. Он кого-то напоминал, этот сгусток тьмы. Багровые глаза блекли на фоне красной пропасти, фигура потеряла всякое сходство с птицей, но суть, темная крылатая сущность — осталась. Рамена ее чувствовал, и он узнал пришельца.
— В...ворон... — изронил Дмитрий, и тьма всколыхнулась, словно кивнула головой.
Широкое темное крыло двинулось ему навстречу и застыло в приглашающем жесте. У ворона не было рук, но если бы были, то Рамена бы увидел протянутую ладонь.
— Пойдем, — сказал Ворон, и умирающий, но по-прежнему верный его слуга протянул бестелесную свою руку. Ухватился.
И тут же почувствовал, как змея расслабила свои тугие болезненные объятья, а мигом позже безжизненной шелухой спала со своей жертвы. Ворон сказал:
— Держись, — и увлек Дмитрия за собой сквозь ставшую почти родной кровоточащую вселенную.
И они летели — бестелесный темный дух и бестелесный человек. И на глазах Рамены кровавые краски стали исчезать из небосвода, а на место им приходила призрачная звенящая пустота. Пусто внизу и вверху, блеск где-то далеко впереди — как будто солнце играет на горном хрустале. Он слепил глаза, этот блеск, но и притягивал. Было очень странное ощущение, что Дмитрий находится внутри исполинского многогранного алмаза.
Рамена был рад, когда вслед за Вороном нырнул в густой, подсвеченный сине-зеленым, почти бирюзовым светом, туман. Здесь было царство пастельных цветов и клубящихся расплывчатых теней. Тени словно жили своей собственной жизнью — то подходили все ближе, так, что в какой-то момент почти можно было узнать лицо, то тут же с тихим смешком отшатывались и исчезали в тумане. Шорохи, смешки и звонкий шепот перекатывались в нем.
Рамена и Ворон спускались вниз сквозь клубящуюся мглу, и Дмитрий уже знал, что увидит под облаками. Поэтому, когда они прорвали последний облачный слой и взору их предстала удивительно близкая земля, Рамена прошептал зачарованно:
— Гнездовье...
А Ворон, казалось, молчаливо кивнул в ответ.
Широкая и бескрайняя, полная мрачноватых скал и дикой темной зелени, под низким сводом лазурных туч лежала эта земля. Тут и там из-под седых утесов вырывались пенные водопады и неслись неистовой буйной стихией вниз, к горным подножиям, где и замирали тихими стеклянистыми омутами, в которых не было дна. Ровные плеши полей приютились на крутых вспученных холмах. В иных местах горы вздымались так высоко, а туман опускался так низко, что верхушки сосен скрывались в зеленовато-голубом кружении, плыли сквозь него, как мачты неведомых кораблей.
Тут все дышало свежестью, какой-то дикой, полной сил первозданностью.
Рамена летел над диковатым ландшафтом, опускался ниже, взвивался вверх, к самым облакам, слушал их шорох и шепот. Тут и пахло по-своему — остро, свежо, непривычно. Запах влаги, хвои и чего-то еще, трудно определимого для выросшего в городе человека. Может быть, так пах туман? Зеленоватая мята, легкий холодок. Интересно, если из этих туч идет дождь, пахнет ли он мятой?
Ворон снизился и мягко приземлил Рамену на плоскую расчищенную площадку, что венчала собой вершину высокого, поросшего хвойным лесом холма. От ног Дмитрия брал разбег крутой, поросший короткой и мягкой травкой склон, а потом резко обрывался маленькой пропастью, на дне которой шумела и пенилась стремнина.
Рамена стоял на травке, а над ним плыли удивительные зеленоватые облака, которые так и хотелось, подпрыгнув, ухватить рукой, пощупать — какие они. Он вдыхал воздух полной грудью и мимоходом подумал, что тут, на склоне, должно быть довольно свежо. Но, странно — он совсем не чувствовал холода. Не чувств