Бывший охранник дошел до Центральной, не подозревая, что за ним следят. Руки он держал в карманах, сильно горбился. У дома номер пятнадцать по Центральной остановился и, задрав голову, вгляделся в вереницу одинаковых окон. На крыше панельной многоэтажки, как диковинные громкоговорители, ворковали голуби. Курлыканье разносилось на всю улицу. Дождь капал по белым плитам, стекал вниз крохотными водопадиками.
Напарники проследовали за охранником в подъезд.
Почти всегда, заходя сюда, напарники находились в состоянии ломки, и тесный этот коридор казался длинным, словно тоннель метростроя, и таким же безобразным. Жуткие хари, кропотливо выписанные на стене, казалось, корчились и жили какой-то своей потусторонней жизнью. Трудный путь на пятый этаж, а дальше — Кобольд с неизменной улыбкой на лице дегенерата, с протянутой волосатой лапой, которая обладала удивительным свойством — любые положенные туда деньги моментально исчезали, словно их там и не было.
— А может, попутно и с Кобольдом разберемся? — предложил Николай.
— Можно и с ним. Чтоб не гадил больше... Все одно скоро исход.
Массивная стальная дверь Кобольдовой квартиры была открыта, и из нее неслись визгливые завывания хозяина, временами перекрываемые низким рыком охранника.
— ...не сегодня, только не сегодня, потому что...
— Где?!
— Да есть, есть, но ты завтра приходи. Сегодня нельзя, гости будут, серьезные люди, но что будет, если они тебя увидят?
— Говорю... где?!
— Но мне вести надо. А нельзя, время уже! Слышь, но ты хоть попозже приди, ну хоть часа через два, ну увидят же, тебе наваляют, мне заодно, а то и вовсе пришьют! Тебе что, жизнь не мила, волосатый?
— Как... ты... сказал?
— Ничего, ничего, ты иди, иди, потом вернешься, все будет путем.
— Где... мое?
Стрый и Пиночет замерли на площадке этажом ниже. Отсюда были хорошо слышны все перипетии диалога, тон которого, как вольная птица, потихоньку взмывал все выше и выше.
— Ну нельзя, понимаешь, нельзя!!!
— МОЕ?!
— Да твое, твое!! — плаксиво прокричал Кобольд, отпихиваемый с порога корявой лапой охранника, — только когда эти придут — чур, на тебя все свалю!
— Дай...
Напарники поднялись на площадку выше — дверь открывала вид на прихожую Кобольда, нарочито убогую и бедную. Чуть дальше виднелся золотой отблеск и часть обшивки дорогого кожаного кресла, что несколько портило впечатление от коридора. Что-что, а квартира у драгдилера бедной не была. Кобольд и охранник глухо бубнили где-то в глубине элитного жилища. Потом что-то грохнуло, зазвенело. Кобольд запричитал. Звуки этого свинячьего подвывания маслом ложились на сердца двух бывших наркоманов.
Внизу грохнула дверь подъезда, и кто-то стал не торопясь подниматься наверх. Охранник и Кобольд все еще спорили. Посетитель ступал все ближе и ближе — сюда. Стрый махнул рукой в сторону верхней площадки и без лишнего шума пошел по ступеням. Николай последовал за ним. Особо не шуметь можно было не стараться, визгливая ссора разносилась по всему подъезду. В двери напротив Кобольдовой квартиры отчетливо щелкнул замок и моргнул свет в глазке — хозяева следили за дармовым спектаклем.
Топанье смолкло, и пришедший остановился возле открытой двери. Он переминался с ноги на ногу, слушая, как собачатся Кобольд с Мохначом, потом, тяжело вздохнув, все же переступил порог квартиры. Выглянувший из-за перил Пиночет успел увидеть только вытертую кожаную куртку, из-под которой выглядывал лоскут малиновой материи.
«Ого, да они даже не скрываются!» — подумалось Николаю.
Все в городе знали этот цвет, и знали, что представляют собой форменные балахоны членов секты Просвященного Ангелайи. Малиновый, почти бордовый — цвет войны, и его носили послушники рангом не ниже адептов, которых посылали на самые ответственные операции. Бордовая сутана была последней, что видели в своей жизни те несчастные, которые не угодили Просвященному Гуру.
Сектант прошагал внутрь квартиры, и при его появлении спорщики тут же замолкли, и в подъезде возникла гулкая тишина, которую вскоре разорвало неясное, но определенно непечатное выражение пришедшего, в котором удивление мешалось с раздражением и явно слышался вопрос.
Кобольд визгливо запричитал, уговаривая страшного гостя войти в его положение, потому что он, Кобольд, всего лишь мелкий служащий, и не его вина в том, что это чудовище явилось не вовремя и все чего-то требует, но оно будет вести себя тихо и, разумеется, даст провести встречу и потом никому не расскажет, потому что ему все до лампочки, оно и разговаривать почти не умеет.
— Да ты хоть понимаешь, что на себя берешь? — спросил адепт, зашуршала ткань, отчетливо щелкнула сталь. — Сегодня будет не просто встреча, ты, тупой анацефал!
Глухо бухнуло — кажется, Кобольд рухнул на колени. Плаксивые нотки в его голосе были готовы уступить место истерике.
— Молчать... — шипел сектант, — шлепнул бы этого Мохнача, да ходок кровь увидит и уйдет! А все из-за тебя, мертвечина ходячая.
Нет, Кобольд не ходячая мертвечина, он смиренный пленник обстоятельств, которые к тому же измываются над ним, как хотят.
— Ты! — это уже к охраннику. — Кончай там рыться, иди в угол и чтоб не звука. Сорвете мероприятие — обоим не жить. Убивать буду медленно во славу гуру, блаженного небожителя. Ты понял?!
Охранник что-то рыкнул, впрочем — вполне миролюбиво, и адепт расценил это как согласие. Повисла напряженная тишина, про раскрытую дверь так никто не вспомнил.
— Вставай! — на приглушенных злобных тонах молвил Ангелайев послушник. — Встань, тварь!
Кобольд вскочил. Внизу, в подъезде, хлопнула дверь. Где-то снаружи бормотал автомобильный двигатель. По ступеням затопали быстрые шаги. Еще один. Николай уже не сомневался, что тоже сюда.
— Что-то будет, — шепнул он Стрыю.
Стрый изобразил пальцами идущего человечка, намекал на то, что, возможно, стоит отсюда уйти. Пиночет мотнул головой, его разбирал интерес.
Плотный, неприятного вида тип бодро вбежал по ступенькам и так же заторможенно замер у распахнутой двери.
— Это че?! — вопросил он, но тут на пороге появился Кобольд и, чуть ли не расстилаясь перед ним по полу, пригласил в комнату. Николай стал медленно спускаться вниз по ступеням и поспел как раз вовремя, когда мелкий торгаш прикрывал дверь. Аккуратно подставленная на край порожка нога — и вот дверь прикрылась, а замок не щелкнул. Детские игры для того, кому не раз и не два приходилось обчищать чужие квартиры, чтобы наскрести денег на очередной улет.
Поманил Стрыя, а потом медленно приоткрыл дверь. В появившуюся щель видно было немного, но зато поле зрения охватывало самый центр большой комнаты, сейчас залитой сероватым дневным светом. На лестнице же царила полутьма, так что находившиеся в светлой квартире не видели, что дверь их открыта.
У них, впрочем, были дела поважнее, потому что с каждой минутой среди присутствующих разрастался и наливался черной буйной силой зародившийся с первой секунды прихода второго ходока конфликт.
— Кто это? — спросил пришедший грубо. Без сомнения — имелся в виду охранник.
— Ты от Босха? — спросил адепт неприязненно.
— Тут не должны быть посторонние... — гнул посетитель свою линию.
— Я спросил! — повторил посланник Ангелайи. — А ты должен знать, что когда я и мои братья спрашивают, то любой должен отвечать. Включая самого Босха, тебе ясно?
— Зарываешься... — с угрозой сказал плотный. Кобольд встрял в разговор, разбавив черную жижу неприязни патокой медоточивых увещеваний. Плотный что-то буркнул. Адепт громко потребовал повторить.
— От Босха... — рыкнул пришедший не хуже волкоподобного охранника.
— Доверенное лицо своего погрязшего в мерзости шефа, да?! — спросил адепт.
— Говори дело! — рявкнул ходок от Босха.
— И скажу, скажу... — пропел сектант, — скажу, что довольно вам топтать светлую землю нашего города, довольно ходить некоронованными королями и совращать горожан, сиречь смиренных овец наших, с пути истинного!
— Что лопочешь?! — спросил пришедший грозно, но с нотками неуверенности в голосе.
— А то! — жестко произнес посланник Ангелайи. — Ваше последнее деяние разрушило все договоры, все бывшие компромиссы. Отныне никаких правил, понял — ты, тупое бревно! Это война! Ты понял?! Вызов! Мы будем преследовать вас везде, до тех пор, пока никого из вашей поганой банды не останется в этом городе и вообще в этом мире!!
— Стой, стой... — ошеломленно сказал подручный Босха, — ты че, какая война, вы там охренели совсем, что ли?!
Напористый его голос вдруг разом поблек, позорно повысился и стал напоминать Кобольдов — визгливо-панический. Плотный понял, что дело пахнет керосином. Нет, не ожидал он, что ему вот так в лоб объявят о начале безжалостной войны на уничтожение.
— Нам может, это... миром? — говорил посланец Босха.
— Не будет вам мира! Никогда не будет мира!! До последнего!!!
— Да вы что?! Что?! — закричал Кобольд. — Это что же творится?!
Глухо бухнуло — это мелкокостный драгдилер полетел на роскошный многоцветный ковер, устилающий пол его квартиры. В поле зрения появилась голова Кобольда с расквашенными губами. По закону подлости кровь капала на лоскут нежно голубого цвета, хотя совсем рядом был темно-багровый.
— Так и передашь своему Босху! — буркнул адепт. — И знай, ходок, ты уходишь отсюда живым только потому, что должен донести до него эту весть.
Плотный промолчал, не знал, видно, что сказать. Кобольд поднимался с ковра, тупо глядел на красно-голубую расцветку. Ходок от Босха покидать квартиру не спешил, что-то думал.
Тишину нарушил охранник, на которого по ходу гневной перепалки совсем перестали обращать внимание. Тяжелой походкой он появился в поле зрения Стрыя и Пиночета и принялся рыться в пакете из небесно-голубого пластика, что стоял на низеньком, поблескивающим полированной крышкой столике.
— Да здесь это, здесь, — сказал ему Кобольд, наверное, просто затем, чтобы заглушить тишину.