— А Босх-то, Босх. Собрал армию, по улицам протопал аки Македонский, а потом загубил всех до единого.
— А сам?
— Ну и сам, значить, сгибнул, да только и сектантов всех за собой уволок. Плюс на плюс, значить, замыкание короткое...
— Скорее минус на минус, все одно без них всех легче.
— Стоп, — произнес Влад. — Я, грешным делом, думал, что угрожают нам именно сектанты. Но ведь тебя преследовали уже после бойни, да, Сашка?
— После... Да и не из секты они были. Во всяком случае, не из той. Это все те, из «сааба», их затея.
— Да кто они такие, эти в «саабе»?! — воскликнул Дивер. — Только и слышу, «сааб», «сааб»!
— А ведь я с ним тоже повстречался, — сказал Влад, — черное тонированное авто. Они меня чуть не сбили совсем рядом отсюда — на выходе из двора.
— И до тебя тоже пытались добраться?
— И чуть не добрались. А второй... — произнес Владислав медленно, словно припоминая что-то. Белоспицын резко поднял голову и уставился на Влада. Похоже, он уже проклинал тот день, когда сдуру принял нож из лап неведомых убийц. Впрочем, если бы даже не принял, судьба бы его от этого не изменилась. Как маленькая щепка в канализационном коллекторе, Александр Белоспицын уже давно не рулил собой и плыл по воле дурнопахнущих волн.
— Второй раз, когда какой-то маньяк хотел похитить ребенка из детсада. Я успел вовремя. И — да, у того типа был с собой нож. — И Сергеев вновь уставился на опасную, покрытую рунами вещицу. — Это как символ.
— Что? — переспросил Дивер.
— Как символ. Коготь. У оборотня не было ножа, потому что у него были свои когти. Понимаете?
— Нет, — сказал Степан, а Белоспицын уставил на Сергеева с откровенным страхом, — ребенок-то какой?
— Да сосед мой, Никита. С матерью подо мной живет. Его-то за что, не пойму...
— Жертвоприношение? — предположил Дивер.
— Может быть. В этом городе теперь все может быть.
— Кстати, что написано на заднем стекле черной иномарки?
— А разве там что-то написано?
— Готика. Все одно я не знаю немецкого.
— Про Трондесхайм. Кто-то знает, что это такое?
— Похоже на имя. Тролля, например — Страшный тролль Трондесхайм! Буу! Детишек пугать.
— Не пори ерунды. Трондесхайм — это город в Швеции.
— А при чем здесь город? Да еще в Швеции?
— Кто-нибудь помнит, где производят «саабы»?
— Рюссельхайм? Смотри, тоже хайм.
— Да там сплошной хайм. Куда ни плюнь, всюду хайм.
— Стойте!!! Плевать я хотел на черную иномарку и все хаймы, вместе взятые!! Мы собрались, чтобы решить — решить, что делать дальше!
— Влад, успокойся!
— Не, ну пахнет здесь все-таки... — сказал Дивер, шумно отдуваясь, — как в казенном сортире в день халявной раздачи пива. Как тут живете, не знаю, жить тут нельзя. А если жить нельзя, надо уходить. И знаете что, вот если вы сейчас даже скажете мне, что все как один остаетесь на родине и будете ждать Судного дня, или это пресловутый Исход, которого никто не видел, но при этом все боятся, я все равно снимусь и уйду. Я не для того под пули в Азии лез, чтобы тут сгнить вместе с городом.
Вновь повисло молчание. Белоспицын и Сергеев уныло склонили головы и вперили взгляд в истоптанный пол. Степан молча глядел в окно, что-то прикидывая. Дивер смотрел выжидательно.
— Да, Михаил, ты прав, — сказал Сергеев со вздохом, — надо попытаться уйти. Если бы у нас была конкретная цель, живая, дышащая, которую можно было убить вот из этого арсенала. Но... мы не можем воевать с вуалью, не можем стрелять в дым. Не можем убить безумие, постигшее людей.
— И почему-то не постигшее нас... — добавил Александр.
— А, к черту все! — буркнул Степан. — Сил моих нет больше в этой помойке оставаться. Уйдем. К едреной фене али к черту на кулички, но лишь бы подальше.
— Вот! — произнес Михаил Севрюк громко. — Вижу — в человеке глаголет разум.
— А когда... уходить? — спросил Саня.
— А у тебя есть что терять? Или посидеть хочешь на дорожку? Так вот, сидим, мебель протираем.
Белоспицын кивнул, заелозил на табуретке.
— А я все свое ношу с собой, — сказал Дивер и вытащил на унылый дневной свет туго набитое портмоне.
— А книги по оккультным наукам? А хрустальный шар, карты таро и прочую муть? — съязвил Влад. — А деньги, наконец?
Дивер спрятал портмоне, посмотрел на Владислава взглядом, словно говорящим: «Ох уж, эти дети!»
— Значит, бежим? — спросил Владислав. — Задвинем все: работу, дом — и сбежим?
— Опомнись, какая работа? Да кто тебе теперь будет давать заказы? Газеты-то выходят еще?
— Выходят, — сказал Степан, — но их никто не покупает. Не верят печатному слову.
— И то... — произнес Дивер и тем положил дискуссии конец.
Собирались недолго. Степан-бессребреник, сходив на пару с Севрюком до дома, вернулся с потертым брезентовым рюкзаком — настоящим кошмаром туристского снаряжения, который, как среднестатистический танк, был уродлив и вместе с тем почти бессмертен. Все немудреное добро бывшего сталкера находилось тут. Дивер ограничился кожаной барсеткой, так что Влад ему мог только позавидовать. Белоспицын же вовсе был теперь иждивенцем, из-за чего Владислав ему поручил тащить часть своего багажа.
Самому Владу было тяжело. Сердце кровью обливалось, когда на глаза попадались ценные, но слишком тяжелые, чтобы их унести, предметы быта. И все никак не верилось, что он вот так, сразу, покинет квартиру, в которой жил столько лет. Хотя нет, где-то в глубине души он сознавал — решение бежать пришло не просто так, на пустом месте, а выросло, созрело, оформившись из смутных тревог и страхов.
Скрепя сердце, вытащил винчестер из серой тушки компьютера, упаковал помягче, искренне надеясь, что в пути его не слишком растрясет. Хотелось взять и сам комп — стоящий хорошие деньги скоростной образец хай-тека. Но тяжел, слишком тяжел.
Нажитый годами нелегкого умственного труда скарб уместился в два черных баула с застежками-молниями. На боку одного было латиницей написано «Нижний Новгород», а второй имел рекламу импортного спортинвентаря. Обе сумки смотрелись как необходимый атрибут челнока и вызывали чувство сродни тому, что испытывают беженцы, бегущие с такими вот баулами из мест ведения боевых действий.
— Что, Влад, приуныл? — спросил Дивер. — Ниче, как говорили у нас во взводе — нет таких крепостей, чтобы мы не взяли... Или не сбежали.
Обвешались оружием — кто сколько мог, и сразу стали похожи на сбрендивших командос. Саня пыхтел под тяжестью одной из сумок.
На выходе Владислав оглянулся на квартиру и подивился ее обжитому, уютному виду. Нет, так даже в отпуск не уезжают! Квартиры так выглядят, когда в них собираются вернуться не позже вечера этого дня.
— Пошли, Влад! — поманил с лестничной клетки Степан, и пока Сергеев возился с замком, затянул: — Эх, прощай, родимая сторонушка! Возвернусь теперь едва ли!
— Век воли не видать! — подыграл Дивер, топая вниз.
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг!» — допел Саня тонким голосом. — Пощады никто не желает!
Они веселились. Может быть, потому, что время пассивного бездействия закончилось, и вместо страшного кино пришла не менее страшная, но вместе с тем интерактивная игра? Человеку свойственно действовать — это отвлекает от ненужных дум.
Когда вышли на Школьную, то сразу подивились наступившим сумеркам. Дивер посмотрел на часы и возвестил о наступлении трех часов пополудни, следственно — о вечере думать еще рано.
— Облака, — сказал Степан, — осень скоро.
— Кстати, кто знает, какое сегодня число? — спросил Белоспицын.
— Сегодня четверг, да? Значит, вторник был двадцать восьмое... или двадцать седьмое...
— Сегодня тридцатое, — сказал Севрюк, — у меня в часах календарь. Четверг, август, тридцатое.
— Погода подводит. Да где это видано, чтобы в конце августа такие дожди?
— Это что! — произнес Приходских, поплотнее запахивая брезентовку. — Сегодня с утра шел, так ведь ледок был, заморозок! Иней на траве — ну чисто Новый год!
Двинулись прочь, вниз по Школьной, а оттуда свернули на пустую Стачникова. Неприятный ветер гнал вдоль тротуара мертвые листья. Дождик моросил вяло, на последнем издыхании. Лето выдалось неплохое — теплое, но без жары и засухи, в меру дождей, в меру ослепительных июньских деньков и благоуханных ночей. Но в конечном итоге за все приходится расплачиваться вот такими серыми моросящими сумерками.
— Вы заметили, — спросил Белоспицын, — как мало народу на улицах?
— Да совсем нет! — сказал Степан. — Может, они все того... изошли?
Шедший впереди Дивер процедил с неохотой:
— Не-е, просто прячутся. По квартирам сидят и в одиночку на улицу не ходят. Боятся вот таких, как мы.
Впрочем, скоро наткнулись на первый островок жизни — полтора десятка человек, стоящих гуськом друг за другом. Крошечный огрызок вечной очереди за водой. Стоящие совсем промокли, замерзли, выражение их лиц было страдальческим. При появлении вооруженных людей очередь подобралась и бессознательно сплотилась в более тесную группу. Кто-то вынул из кармана нехорошо блеснувший огнестрел, у остальных замелькали в руках ножи. Смотрели выжидающе и подозрительно. Дряхлая бабка с искаженной, безумной гримасой прижимала к себе канистру с водой — главное достояние, не обращая внимания на ту же воду, что кругом сыпалась с мрачных небес. Сморщенные губы шептали неслышимые ругательства, обращенные, без сомнения, к проходящим.
Влад нервно дергал плечом, ему не нравилось, как выглядит родной город. Замечал ли он такое раньше? Ведь выходил же из дома в последнюю неделю?
И замечал и не замечал одновременно. Отягощенный бытом, поисками воды и пропитания, зарабатыванием денег, этими бесчисленными, жизненно необходимыми мелочами — он видел нарастающую кругом разруху, но считал ее само собой разумеющейся. Может быть, надеялся, что со временем все придет в норму, успокоится и снова наступит ровная гладь размеренного бытия?
Но не наступила. Напротив, некий черный шторм только набирает силу, хотя и смел уже десятки, а то и сотни людских судеб.