— Я уж чуть было сам не заснул, пока тебя дожидался. — Ракитин огляделся по сторонам и, не найдя мусорного ведра, положил кожуру мандарина прямо на тумбочку. — Ну ты как?
— Вроде ничего, голова только кружится. — Лунин напряженно пытался вспомнить хоть какие-то подробности своего перемещения в больничную палату. — Что по нашему делу?
— По нашему делу? — усмехнулся Ракитин. — А оно еще наше? Ты бы, брат, на ноги встал сначала, а уж потом о делах думал.
— Потом поздно будет, — пульсирующая боль в висках не давала Лунину сосредоточиться и вспомнить что-то важное, что он только что видел во сне, — ты знаешь, жена Короленко, Ирина, она же мертва. Уже два года мертва.
— Так про это все знают, — усмехнулся Ракитин, — вот ты открытие сделал.
— Ты не понимаешь, — Лунин чувствовал, как медленно, с неохотой движется во рту пересохший язык, — все дело в ней, в Ирине.
— Это с чего же ты так решил? — Озадаченный Ракитин подался вперед, наклонившись ближе к Илье.
— За каждым мужчиной обязательно скрывается женщина, — с каждым словом язык становился все тяжелее, — за каждым подвигом и каждым его преступлением. — Последние слова Лунин произнес по слогам и, обессиленный, замолчал.
Чтобы лучше понять неразборчивое бормотание больного, Ракитин еще больше наклонился вперед, его лицо было совсем близко от лица Лунина. Илья с удивлением подумал, как он мог не замечать раньше, что Ракитин так сильно похож на Ивана Андреевича.
— Буквально одно лицо, — простонал Лунин и открыл глаза.
Сидящий рядом Короленко участливо посмотрел на него.
— Может, водички? На вот, попей немного, — протянул он Лунину кружку, — а я сейчас тебе чайку сделаю.
— Вы? — изумился ничего не понимающий Лунин.
— Ну а кто тут еще будет? — усмехнулся Иван Андреевич, — остальные в тайгу пошли, за шишкой.
Хлебнув воды, Илья огляделся по сторонам и понял, что и больничная палата, и его разговор с Ракитиным ему только снились. Короленко вновь вернулся с очередной кружкой, на этот раз полной крепкого, сладкого чая. Лунин, делая небольшие глотки, довольно вздыхал, чувствуя, как жизнь возвращается в его тело.
— Скажите, Иван Андреевич, а я во сне ничего не болтал? — как можно беззаботнее спросил Лунин.
— Да бормотал что-то, — пожал плечами Короленко, — но разве ж тебя разберешь? А что, вещий сон приснился?
— Вещий? — задумался Лунин. — Может, и вещий, только я его все рано не помню.
Он вернул пустую кружку Ивану Андреевичу и вновь прилег, прислушиваясь к своим ощущениям. Как ни странно, чувствовал себя Лунин вполне неплохо. Конечно, он не был готов присоединиться к остальным участникам их вылазки на природу, с азартом перебегавшим от одного кедра к другому для того, чтобы с силой ударить по высоченному стволу самодельной колотушкой, а затем, быстро отскочив в сторону, наблюдать, как осыпаются на землю созревшие шишки. Лунин живо себе представил, как сотрясается от удара могучий ствол кедра, как шишки летят вниз, ударяются по пути о ветки и, наконец, падают и катятся во все стороны. Эта картина ему настолько понравилась, что он улыбнулся и с этой улыбкой на лице опять уснул.
Вновь проснулся Илья лишь к обеду, когда все уже начали упаковывать вещи, собираясь в обратный путь. Илья выпил еще кружку крепкого чая, проглотил небольшой кусок холодного утиного мяса и почувствовал себя достаточно крепким, чтобы без посторонней помощи выйти на улицу. Открыв дверь, он замер, удивленный, затем сделал еще несколько шагов и остановился, озираясь по сторонам с глупой, счастливой улыбкой.
Вообще, зиму Лунин терпеть не мог. Зимой он часто болел и ходил, постоянно шмыгая носом. Стоявший у подъезда автомобиль зимой время от времени приходилось по утрам выкапывать из-под нападавшего за ночь снега, а сам внедорожник встречал своего хозяина, наконец пробившегося в салон, лишь ледяными сиденьями и холодным, рвущимся из дефлекторов потоком воздуха. И вот сейчас никогда не любивший зиму Лунин стоял посреди лесной поляны и улыбался. Выпавший за ночь в горах снег укрыл нападавшие на землю и уже потемневшие листья, повис на широких лапах елей, серебрился на крыше гостеприимной заимки. Лунин прошел вперед, к озеру, которое манило его черным пятном так и незамерзшей воды. Илья наклонился и набрал пригоршню снега. Слепив снежок, он неловко размахнулся и кинул его как можно дальше от берега. Издав короткое «Хлюп», снежок ушел под воду, где и остался. Его спасать было некому.
Все с той же довольной улыбкой Лунин вернулся к машинам, возле которых уже шли активные хлопоты. К счастью, его никто не беспокоил. Вскоре Илья получил возможность удобно устроиться на заднем сиденье «лендкрузера», и как только салон машины прогрелся, а под колесами внедорожника появилась относительно ровная дорога, Лунин тут же уснул.
Маленькие желтые комочки, отчаянно пища и толкаясь, толпились возле кормушки. Кормушек в огромном, ярко освещенном зале было много. Они стояли в несколько длинных рядов через равные интервалы друг от друга, и вокруг каждой стоял оживленный цыплячий писк.
— Вот здесь живут наши малыши, — экскурсовод плавно взмахнула рукой, — если сравнивать их с людьми, то цыплятки — это такие ж детсадовцы, как и вы.
— А мы через год пойдем в школу, — гордо произнесла самая бойкая из девочек.
— Верно, мы все вырастаем, — с улыбкой согласилась экскурсовод, молодая приятная женщина, работавшая на птицефабрике Гурвина специалистом по связям с общественностью, — детишки подрастают и идут в школу, затем становятся совсем взрослыми и начинают работать, как ваши родители. А хотите посмотреть, как работают курочки?
Оксана заранее зажала уши. Дружное «Да-а-а!» было неизменным ответом на ее стандартный вопрос. Через двойную шлюзовую дверь вся группа детсадовцев, сопровождаемая воспитателем и несколькими особо любопытными мамочками, вслед за экскурсоводом перешла в соседнее, столь же огромное помещение. В отличие от предыдущего оно было заполнено двухъярусными рядами металлических клеток. В каждой клетке сидела курица, высунувшая голову в щель между решетками и усиленно клевавшая находившийся в лотке корм.
— Здесь живут взрослые курочки, — объяснила Оксана, они много кушают и поэтому каждый день дают нам очень вкусные что? Кто мне скажет?
— Яички, — разом отозвалось несколько голосов.
— Правильно, — Оксана привычно улыбнулась, — курочки дают нам яйца. Кто-нибудь знает, что из них можно приготовить?
— Иишницу! — первым выкрикнул пухлый светловолосый мальчишка. — А еще мой папа любит куриные бедрышки. У вас их тоже курочки дают?
Улыбка исчезла с лица экскурсовода, она растерянно взглянула на воспитателя группы.
— Нет, Вадик, бедрышки курочки дают в другом месте, — вмешалась воспитательница. — А мы с вами, если захотим, сможем купить сегодня самые свежие, только что снесенные курочками яички. Денежки ведь все с собой взяли?
— А зачем курочкам денежки? — продолжал задавать сложные вопросы неугомонный Вадик.
— А денежки нужны для того, чтобы купить курочкам корм, а еще — чтобы платить зарплату людям, которые за ними ухаживают, — послышался из-за спины родительниц веселый мужской голос.
— Григорий Александрович, — расплылась в улыбке Оксана. — Знакомьтесь, дети, это Григорий Александрович. Это он построил эту замечательную птицефабрику, самую большую в нашей области.
Дети удивленно рассматривали мужчину, который в одиночку сумел построить такое огромное здание. С не меньшим интересом Гурвина рассматривали мамочки детсадовцев. Вся женская половина Засольска знала, что Гурвин уже три года как развелся, и теперь, несмотря на свой не самый молодой возраст, он считался лучшим женихом города.
— А тебе, раз ты такой любопытный, — Григорий Александрович присел перед Вадиком и потрепал мальчишку по голове, — я могу подарить настоящего цыпленка.
— Здорово! — обрадовался Вадик, остальные дети завистливо загудели.
— Только ты на всякий случай спроси у родителей, разрешат ли они тебе держать цыпленка дома, — рассмеялся Гурвин, — если да, то пусть они позвонят Оксане. И мы завтра же привезем его тебе прямо домой. Ксюша, дай молодому человеку визитку, — скомандовал Григорий Александрович и, отвесив вежливый поклон расплывшимся в улыбках мамочкам, удалился.
Гурвин еще не успел выйти из цеха, когда к нему подбежал пожилой мужчина в расстегнутом белом халате и начал что-то объяснять, бурно жестикулируя. Выслушав мужчину, Гурвин нахмурился и поспешил вслед за ним в соседнее помещение.
— И что тут у нас? — Гурвин хмуро смотрел на группу растерянных сотрудников.
— Так ведь это, Григорий Александрович, — суетливо отозвался один из них, — электричество на забойную линию не подается, глушить птицу нечем.
— А на тепловой обработке? — уточнил Гурвин. — Ошпаривать можем?
— Можем, — кивнул работник, — дальше все можем, и ошпарить, и общипать, все исправно работает.
— Дежурный электрик где? — Гурвин повернулся к стоящему рядом с ним директору фабрики.
— Так вот беда, — развел руками директор, — не вышел он, похоже, опять запил. А сменщика мы вызывать не стали, думали, обойдемся один день.
— Так и чего мнемся? — возмутился Гурвин. — Машину за вторым электриком посылай живо.
— А с убоем как? — уточнил директор, нервно поправляя очки.
— В смысле — как? — рассердился Гурвин. — Начинайте, у нас ночью отгрузка в область.
— Тока же нет, глушить птицу нечем, — неуверенно объяснил свое замешательство директор фабрики.
— И что с того? — Гурвин холодно смотрел на пожилого человека. — А как раньше жили, без электричества? Птица же уже вся на линии, в зажимах?
Отстранив директора, Гурвин шагнул вперед. Сотни птиц висели вниз головой, ожидая своей участи.
— И что вы стоите? — прикрикнул Гурвин на рабочих. — Берем ножи и работаем. Или забыли, как это делается?
Он схватил с металлического стола один из лежащих на нем длинных узких ножей. Ухватил ближайшую из висевших на конвейере птиц левой рукой за шею и, приоткрыв ей клюв, правой он быстрым движением ввел нож в раскрытое горло курицы и проткнул место соединения яремной и мостовой вены.