При слове «волки» его предательски замутило. Что это за звери, он знал. Зверинца у него не было, но даже картинки в книгах казались жуткими: серая шерсть, пылающие глазищи, зубищи размером с мечи… Снаружи кто-то завыл. Наверняка всё отразилось у мальчика на лице, потому что Рика презрительно скривилась и, расправив плечи, отрубила:
– Нет? Тогда захлопни пасть, когда хоть кто-то пытается быть полезным.
– Сама захлопни! – огрызнулся он, хотя понимал: ответ слабоват.
– Эй вы! – Звезда высунула из-под пледа нос и одну светящуюся руку. – Хватит гавкаться! Или «бродячая наёмница» вас обоих выкинет! И если Материку и может что-то не понравиться, то это ваша ругань! Как дети…
Это подействовало: Рика опустила занесённую явно для затрещины ладонь. Мальчик на всякий случай отодвинулся подальше, откинулся на спинку сидения, вжался в него. Убедившись, что они успокоились, Кара вздохнула, ненадолго задумалась и произнесла:
– Мне кажется так. Если Материк захочет, чтобы мы его нашли, и если он правда так мудр, как сказал чёрный, он даст нам знаки, хоть какие-то. Если не захочет, искать бессмысленно. И пока мы ищем вслепую… – она опять зевнула, – почему не делать этого хоть с какими-то удобствами? Я вся в траве, я голодная, так могу я хоть поспать?
Легенда что-то согласно пробубнила. Но мальчик просто так успокоиться не мог.
– А ты вообще сильно хочешь домой, Кара? – Он даже не знал, почему спросил напрямик. – Ты ведь ни разу этого не сказала сама.
И правда, она говорила о доме многое… но не это. С интересом, но почти без тоски. А ну как она ещё не нагулялась по Поднебесному миру? А ну как её возвращение терпит? Неделей больше, неделей меньше, правда ведь! Но продолжать расхотелось: на смуглых щеках Кары вспыхнул румянец досады. Она засопела и спряталась назад в кокон.
– Ты правда ужасно вредный, Зан! – Голос так и звенел. – И слишком много болтаешь! Ну зачем бы я с тобой пошла, если бы не хотела домой?
– Извини! – Он сразу сдался: так она с ним ещё не говорила. – Я просто подумал…
– За себя думай! – влезла с удовольствием Рика. – А мы как-нибудь сами.
Уже обе соседки – та, что высовывалась из-под пледа, и та, что скрестила на груди руки, – обиженно, даже злобно косились на него. Девчонки, ух… ну всегда они друг за друга! Почему так? Плохо быть в меньшинстве. Найти бы ещё спутника-мальчика, что ли?
– Дядюшка Рибл не будет останавливаться? – спросил он, просто чтобы перевести разговор. К счастью, получилось: легенда слабо покачала головой.
– Он довольно часто пропускает ночёвки. Торопится.
Тем временем Кара, пробормотав что-то о приятных снах, вся пропала в шерстяном гнезде. Мальчик осмотрелся, обшарил салон и протянул Рике второй нашедшийся здесь же плед, но она отказалась:
– А ты?
– Да бери. – Если честно, очень хотелось как-то примириться. Даже помёрзнув. Но Рика твёрдо покачала головой:
– Мне не нужно. Меня он не согреет. Меня вряд ли вообще что-то согреет.
Сдавшись, он не стал отвечать и просто накрылся: ему-то пледа было достаточно, чтобы перестало так знобить. Какое-то время они ехали в тишине. За окном, которое нечем было зашторить, темнели росчерки деревьев. Мальчик попробовал считать их: ему не спалось. Не убаюкивало звяканье колокольчика, не убаюкивали свист и тихие песни дядюшки Рибла, звучащие почти нежно, несмотря на прокуренный голос. Сердце сжималось.
– Слышишь, о чём он, город?
Он отвёл взгляд от окна. Рика тоже не спала. Мальчик заметил, что алый кулон на её груди светится ярче, а шрамы, наоборот, немного побледнели. Или показалось?
Он опять прислушался. Дядюшка Рибл пел о Ширкухе. О том, как он горел на костре, но даже там просил прощения у погибших городов, просил, пока мог говорить, а потом обратился в пепел. И о том, что эта казнь была незаслуженной, но как тяжело найти правду…
– Он не верит. Он один из немногих не верит. Я не поэтому его люблю, но всё-таки.
Легенда произнесла это совсем тихо и прикрыла глаза. Мальчику нечего было ей сказать. Он всё ещё видел, что шрамы побледнели. Наваждение не исчезало.
Дядюшка Рибл затянул следующую песню и спел, кажется, ещё две, прежде чем вдруг подумалось: тяжело вот так, ночь напролёт, быть возницей. Тарантас остановился: видимо, чтобы лошади попили. Послышалось тонкое журчание родника. Мальчик воспользовался остановкой, осторожно пролез к дверце, открыл её и выпрыгнул на траву.
Лошади правда пили, сунув морды в студёный поток. Возница, стоя на коленях рядом, умывался и отфыркивался. Прервавшись, он вздохнул, начал устало тереть широкий лоб.
– Совсем… кляча, – пробормотал он в пустоту.
– Дядюшка Рибл! – позвал негромко мальчик.
Тот вздрогнул и обернулся, сразу натянув сочувственную улыбку:
– Ты, малыш? Что, не привык дремать на колёсах? Ничего не поделаешь, дорога-то дрянная. Знаешь, лет двести назад у моего прапрапрапрапрадеда был самый настоящий паровоз для таких перевозок. Вот, наверно, времена были… в сам Город-на-Холмах он ездил.
– Здорово.
Мальчик ведь знал все заезжавшие к нему паровозы. Если бы постарался, вспомнил бы человека, похожего на этого. Но сейчас было не до того.
– Вы устали, – с запинкой сказал он. – Научите меня править лошадьми, и я посижу. Пока вы пойдёте отдохнёте.
Дядюшка Рибл внимательно посмотрел на него. Он постарался в ответ глянуть поувереннее и даже расправил плечи. Ну он же не слабак! И не глупый! Хватит уже носиться с одним собой, дома… дома он ведь вёл себя не так, всё время помогал своим, нисколько не боясь и не уставая.
– Я смогу! – уверил он. – Мне только показать!
Дядюшка Рибл явно колебался и наконец склонил голову со слабой благодарной улыбкой:
– Ладно. Только давай так. Ты поправишь, а я рядом подремлю, и ты, если что, буди меня. Дороги ещё много и развилок нет, но мало ли, волки или ещё что.
Волки. Мальчик опять вздрогнул, но решительно закивал.
Вскоре тарантас опять тронулся. Колокольчик зазвенел ближе и теплее, фонарики уютно зазолотились. Постепенно мальчик понял, что править лошадьми не так тяжело. Он раньше видел, как это делают, и справлялся почти спокойно. А синее бархатное небо стелилось над головой, и снова кричали птицы. Уже не те, что провожали путников днём.
– Ты хороший мальчуган, и откуда такой взялся… – Дядюшка Рибл наблюдал сонно, но с таким теплом, что сердце почти совсем перестало ныть.
– Издалека, – осторожно ответил он. Он очень боялся сказать что-то, что не сойдётся с враньём Рики, ведь та наверняка наврала много. Но дядюшка Рибл был доволен и таким скромным ответом. Печально спросил:
– Сестрёнку любишь? Хорошая…
Здесь проще было кивнуть.
– И несчастная. Хотя сегодня-то повеселее. Чего, разлучили вас в детстве?
– Вроде того, – с прежней осторожностью подтвердил мальчик.
– А зачем вы идёте туда, в Пятую? Не лучшее место.
– Там много умных людей, может, кто-то нам поможет, – вздохнул он. Надежда была зыбкой, но он цеплялся за неё изо всех сил. – Мы просто не знаем, что делать дальше.
Дядюшка Рибл помолчал, посмотрел в небо, потом – в сторону, где кудрявился зелёный кустарник, и наконец сказал:
– Может, и верно. Может, и поможет. Всё лучше сюда, чем в Первую… там чахнет народ, а с ним и графиня. Хотя что я тебя обманываю, малыш, все сейчас чахнут.
– Чахнут? – Стало опять холодно от этого безнадёжного слова.
Дядюшка Рибл теперь смотрел только вперёд и говорил скорее про себя:
– Плохо людям без тех городов, что остались в песке. Это же представь, как на дереве росли всегда яблоки, а потом вместо них выросли только огрызки, да так и остались. Даже стихия давно не бунтует. Ни песок, ни буря… нечего им уничтожать. Они тоже чахнут. Болен мир. Страшно болен.
Озноб не уходил. Сжались пальцы, удерживающие вожжи, в глазах начинало щипать. Он представил вдруг весь мир большим больным животным, брошенным на произвол судьбы и свернувшимся в клубок. Его, утешая, потрепали по волосам:
– Ладно-ладно. Может, я старый, вот и не вижу ничего хорошего. Огрызки… в них же тоже косточки есть, посадить можно, а там и новые деревья.
Мальчик тяжело сглотнул.
– Вырастут нескоро. И… вдруг заболеют?
– А надо ухаживать. Беречь. – Дядюшка Рибл поудобнее устроился на своём месте, закутался в плащ и прикрыл глаза. – Ладно… я подремлю. Немножко.
Больше и не о чем было говорить, но было о чём подумать. Возница скоро заснул. Вокруг шныряла ленивая, лоснящаяся синяя ночь; мальчик правил лошадьми и размышлял о яблоках и зверях, пока – через несколько часов, когда он уже сам остановил тарантас, – его не сменила на козлах Рика. Шрамы на её лице снова были безобразными и чёткими.
Я видел, как девочка, спровадив клюющего носом мальчика, обошла лошадей и ласково погладила каждую по морде. Это была совсем другая легенда, и я следил за ней с интересом. Такую себя она немного открывала только людям вроде дядюшки Рибла. Но в ту минуту она ведь не подозревала, что за ней будут наблюдать.
Она снова тронула с места голубой тарантас, а возница даже не проснулся – наверное, не спал уже несколько ночей. Девочка, которую звезда назвала Рикой, мрачно и настороженно смотрела вперёд. Мимо проносился лес, всё не редеющий и не редеющий. А потом я услышал новый звук, и то, что могло бы быть моим сердцем, дрогнуло.
Волки. Выли волки. Я ведь тоже знал: их много на этом пути.
Они выли не сзади и не из боковых кустов – их плачущий голодный рык доносился спереди. Рика закусила губу и посмотрела в сторону. Возница всё ещё спал.
Волки не ждали – они сами спешили навстречу. Рика слышала только вой, а я, наблюдая, слышал ещё стук лап и даже свист воздуха, который рассекали длинные молотящие хвосты. Волков было не меньше полудюжины, и они, серые, крупные, вырвались из-за поворота в тот же миг, когда девочка остановила лошадей и замерла.
Я успел понять, что Рика довольно храбра, всё же она – легенда о Герое. Но никому ведь не просто оставаться храбрым в темноте, среди смеющихся и скалящихся чудовищ. Она боялась, и, хотя сама могла просто исчезнуть, это даже не пришло ей в голову. Другие так спастись не могли, а лошади бы сразу понесли – они уже рыли землю копытами. Поэтому поначалу легенда оцепенела под бессмысленными жадными взглядами жёлтых глаз, но только на миг: вот уже схватилась за ножи, оскалилась не хуже голодных хищников.