– Значит, она… хотела к нам вниз?
Материк не ответил. А впрочем, мальчик догадывался и сам, смутно, но догадывался. И мог ведь догадаться ещё в день встречи, на заброшенном полустанке…
– Она любила кого-то, а кто-то любил её?
И снова не было ответа. Мальчик обречённо сомкнул на медальоне пальцы, и, казалось, всё внутри стало таким же мёртвым, как синий прозрачный камень.
– Он невиновен в наших бедах… Ширкух.
Это вопросом не было. Но Материк кивнул.
– Я хочу, чтобы ты ещё кое на что посмотрел. Подойди к гробнице.
Палец, украшенный тяжёлым золотым перстнем-когтем, указал на стеклянную коробку, и крышка её сама со скрипом поехала в сторону. Жуткий, высокий, скребущий звук напоминал тот, после которого рвётся струна расстроенной скрипки.
Мальчик сделал несколько нетвердых шагов. Поднялся на две песчаные ступени, и рыжие цветы прильнули к его ногам. Их сладостно-гнилостный запах уже не казался таким отвратительным в сравнении с другим, ударившим в нос.
На красном песке, наполовину погружённое в него, лежало обугленное тело. Казалось, вся кожа – тонкий лист горелой бумаги, местами рваный, местами смятый, а местами – у губ и на веках, на шее и между ключиц – почему-то меньше тронутый пламенем и просто запузырившийся розоватыми волдырями. Пахло пеплом и снова мясом, но уже не гнилым, а запечённым, с пряными травами и кислыми красными ягодами вроде тех, которые собирала Кара в давнюю ночёвку. Мальчик сдавленно вскрикнул. Потому что мясо медленно, с хрипом и присвистом дышало.
– Последний Песчаный чародей пожелал принять смерть, виня себя в том, что опоздал к тебе и твоим братьям, – сказал Материк. – Я, разумеется, не мог допустить этого.
– Он… – В глазах потемнело, тошнота накрыла с головой.
– Всё ещё жив. Если разбудить его и исцелить, он сможет вернуть пески туда, где им и место, в самые глубины. И остановить войны, которые развязали эти глупцы.
Мальчик смотрел на неподвижное тело. Могучее и крепкое, оно ещё хранило на себе обрывки одежды и вплавленные прямо в плоть звенья кольчуги. Мир плыл, во рту горчило. И всё сильнее охватывал озноб. Дрожащие руки потянулись к обожжённому лицу.
– Почему тогда ты… не воскресил его сам? – шепнул он.
Материк приблизился, взял его за локоть и отвёл, а крышка, проскрежетав, снова закрыла гроб. Затем, с ногами сев на трон и сложив пальцы шпилем, Материк опустил на них острый подбородок и безмятежно улыбнулся. И только глаза его всё ещё горели… злобой?
– Я не хотел. Я редко чего-то хочу, это слишком просто. Но если уж ты попросишь…
– Я прошу! – спешно произнёс мальчик.
Он подумал о своих людях, ждущих спасения. Об умирающих братьях. О Рике, которая избавится от шрамов, и наконец – о Каре, но эта мысль сплеталась из такого множества противоречий, что он скорее её прогнал. Кара, глупая Кара, сколько она врала, зачем и…
– Я прошу! – повторил он отчаяннее. – Очень!
Материк окинул его новым взглядом, будто взвешивая и оценивая. И не находя ценным.
– Это всё равно не так просто, даже для меня. Ведь для этого надо кое-что сделать, город. Впрочем, тебе это, думаю, по силам.
– Что, что?
Он готов был услышать и принять что угодно. Что надо умереть. Вынуть сердце. Стать каменным или превратиться в песок. Это не имело значения: крики и стоны в груди стали громче, туда более не надо было класть руку, чтобы звук отдался в ушах, в голове, в сводах… может, Материк тоже слышал. Слышал, но ему было всё равно. Он осмотрел свои острые ногти, пару раз качнулся, будто изображая маятник, и наконец небрежно бросил:
– Девчонка. – Он неопределённо обрисовал что-то в воздухе, на миг разомкнув руки. – Та, которая путешествует с тобой. У неё на шее есть такая красная висюлька. Там жизнь Ширкуха, его память и его чародейство. Так вот, возьми её и раздави.
Ближний язычок пламени в подсвечнике тревожно дёрнулся. Мальчик посмотрел на него, потом на глядящее свысока существо. Оно улыбалось, и только сейчас стало видно: зубы тоже острые, как у хищника. Дрожь почти заставила колени подогнуться.
– Но ведь это… – залепетал он.
– Её сердце. Да. – Материк поднял брови. – И да, не нужно так смотреть, я не сообщаю очевидных вещей. Когда ты это сделаешь, легенда умрёт. На её месте должна будет появиться новая, но, думаю, тебе это не важно. Как и никому.
Что-то неумолимо тянуло вниз, почти толкало, но меньше всего на свете он хотел падать этому существу в ноги. Знакомые голоса и шуршание песка уже не смолкали; мальчик, охнув, прижал к вискам руки. Наконец он всё-таки упал, даже завалился – но не на колени в подобии раболепного поклона, а на бок. Материк лениво наблюдал за ним.
– Боишься, что она первой тебя прикончит?
– Я… – Он задыхался не от страха. От разочарования. От неверия.
«Кто говорил, что я добр…»
– Она тебе никогда не нравилась, разве нет? – Материк немного наклонился, положив теперь руки на колени. Даже смотреть на него было больно, больнее, чем на сияющую Кару.
– Есть другой путь… разве нет? – Это ведь не могло быть так. – У тебя много путей!
Мальчик спросил это, не способный даже оторвать головы от холодившего висок пола, не то что встать. Но Материк снисходительно щёлкнул пальцами – и в живот точно вонзился крюк, болезненным рывком приподнял и поставил на ноги. Мальчик застонал, опять сгибаясь, а шум в ушах заполонил вкрадчивый, ледяной голос:
– Ты пришёл к мудрецу просить совета и теперь споришь? Ты всё знаешь сам? Так уходи! – И губы, презрительно изогнувшись, произнесли знакомое слово: – Слабак.
Как он хотел броситься, ударить, хотя бы возразить – но остался на месте, промолчал и опустил голову. И тогда с ним снова заговорили, и снова тон был совсем другим. Усталым. Мягким. Человечным. И бесконечно уверенным.
– Она несчастна, Город-на-Холмах. – Казалось, Материк даже вот-вот встанет потрепать его по плечу. – Ещё немного лжи, и она всё равно не проснётся однажды. Но тогда всё останется прежним, и ты умрёшь следом, и люди, останется одна бестолковая звезда, из-за которой…
– А Смерть? – выпалил мальчик, потому что Харэз, точнее, мысли именно о Харэзе ещё не позволили ему сломаться окончательно. Тот учил иначе. Учил…
– Кто?.. – Материк сощурился, словно припоминая. Потом рассмеялся и фыркнул. – А. Этот. Да, да, он большая проблема. Планетарного, скажем так, масштаба.
– Он не проблема, он, кажется, хочет помочь… – начал было мальчик, но Материк оборвал его таким хохотом, что каждый звук словно падал на пол металлическими шариками.
– Помочь?! Помочь, Город-на-Холмах? Прошу, не будь таким глупым! Та его шутка про коллекционирование голов куда меньше шутка, чем ты надеешься. Он идёт с вами не просто так. И если не поторопишься, скоро он тебя… скажем так, удивит.
Дыхание перехватило. Мальчик прикрыл глаза: голова кружилась сильнее, чем после бесконечных боёв. Боёв со Смертью, учившим его выживать. Смеявшимся. Подбадривавшим. Одними губами он повторял лишь: «Нет, нет…» – но его оборвали:
– Да. Уж поверь, Кара боится его не зря; странно лишь то, что вы ещё живы. Он будет тебе мешать, и тогда не церемонься с ним. Многих спасёшь, не себя одного. Самое главное… – Материк помедлил. – Не слушай его болтовню и не давай ему приблизиться ко мне. А в идеале…
Слова не нужно было продолжать – они читались в хищной гримасе. От них снова щипало глаза и сжималось горло. Вымарать их из рассудка уже не получалось.
– Я понял, – сдавленно сказал мальчик, упираясь взглядом в рыжие цветы под гробом. Они закрывали венчики, будто собираясь отойти ко сну. Вопросов были ещё сотни, горькие сотни, но силы кончались, а смысл – выспрашивать, выторговывать, молить – терялся. Время там, наверху, бежало. И с губ сорвалось безропотное, жалкое: – Отпусти меня.
В темноте блеснула довольная улыбка.
– Запомни. – Материк чеканил слова, как монеты. – Кулон. Девчонка. А убив Смерть, ты выиграешь время всем нам.
Он снова хлопнул в ладоши и рассыпался, за ним и остальное: тело в стекле, цветы, факелы, огонь и вода. Песок, в который всё это превратилось, всколыхнулся вокруг мальчика, оплёл и потащил вверх. Не дыша, сжимая губы и закрывая уши, он зажмурился. В эту мучительную минуту хотелось задохнуться.
Когда он открыл глаза, вокруг была тихая ночная пустыня. Всё тот же свет Небесной Матери лился сверху, особенно ярко мерцало голубое кольцо. Мальчик посмотрел на цепь своих обрывающихся следов и пошёл назад. Внутри было по-прежнему же пусто, и всё, на что он тратил последние силы, – не думать. Нет, нет, нет. Он не мог, просто не мог. А впрочем, думать было и не о чем, кроме одного: послушать хранителя или нет.
Разве не обрадуется Рика, зная, что её Герой вернётся и вновь станет Героем? Разве нет?
– Нет. Её ведь не будет.
Холодную правду бросил в окружающем безмолвии смутно знакомый, сильный, мелодичный голос. Он напоминал о ком-то, но о ком? Мальчик содрогнулся и огляделся. Никого рядом. Мысли вновь овладели им, утяжеляя каждый и без того нетвёрдый шаг.
Так что же Кара? Разве не будет она рада, что её ошибку исправят? Может… он даже простит её? А может, она и не лгала? Вдруг просто забыла, как любовь сбросила её вниз? Вдруг, узнав, что натворила в Долине, она станет корить себя? Тогда он точно её простит, и… всё будет как раньше. Лучше. Намного лучше, а цена – одна лишь стекляшка и девушка, которую он с собой даже не звал. Не друг. Мало ли таких и похожих в его стенах? Мало ли их лежит под песком, живых и настоящих? Но…
– Пожертвовал бы прежний ты хотя бы одним существом во имя общего блага? Пожертвовал бы?
Теперь, резко остановившись, мальчик вспомнил этот бесплотный голос. Он принадлежал Мудрому графу. За голосом вспомнилось что-то ещё.
«Можешь прийти ко мне или позвать меня… может, тебе понадобятся другие советы».
Мальчик позвал, откуда-то точно зная: его услышат. И его услышали, песок рядом снова сдвинулся, сгустился. Небольшая струйка поднялась и сложилась в знакомую фигуру, на этот ра