з простоволосую, без очков, шляпы и сюртука, но в доспехе и с мечом меж опущенных окровавленных ладоней. Мудрый граф с усилием расправил плечи, как распрямляется после дуновения ветра тростник. Он совсем не выглядел удивлённым.
– Ты звал меня, город… я тебе рад. Нашёл ты нам спасение?
– Нашёл, – прошептал мальчик и открыл рот, чтобы рассказать как можно короче. Но серый взгляд, так и не забытый, уже прожёг его до кончиков пальцев. В этом взгляде были пепелища, сражения, обгорелое тело, пыльная буря, красное сияние, сливающееся с золотым в тени верблюжьего силуэта. Хэндриш Олло помолчал и нахмурил брови.
– Уверен?..
– Я… – мальчик запнулся, в глазах защипало. Он почувствовал себя по-настоящему беспомощным. – Не знаю! Умоляю! Помогите! Вы же обещали…
Но углы его губ, только что улыбавшихся в приветствии, удручённо опустились, и он опёрся на меч – тяжело, как старик на трость.
– Я обещал тебе помощь и совет, если ты будешь в беде, малыш. Я не обещал тебе подсказку, предавать ли твоих друзей. Прощай. Мне пора умирать.
И граф рассыпался, и снова поднялся ветер, донеся обрывки воинственных криков и лязг мечей. Мальчик окликнул графа снова, протянул руку, чтобы поймать хоть песчинку, но они улетели прочь. А вслед за этим впереди раздались знакомые громкие голоса:
– Зан!
– Зан!
– Ты в порядке, малыш?
Трое бежали к нему, за ними неспешно следовал чёрный верблюд. Мальчик сделал глубокий вдох и пошёл навстречу. Вместе с этими голосами он ясно слышал другие. Родные.
Они всё ещё пробивались из песка.
Да. Солги им, мальчик-город. Солги, и пусть они поскорее уснут.
15. Сколько спят упавшие звёзды?
Он хотел попросить прощения, сказать, что испугался. Он готов был повторять это всем, лишь бы они ни о чём не догадались, но ему не пришлось. Даже Рика, потрепавшая мальчика по плечу, ничего не спросила. Им казалось, что они всё поняли. И, разумеется, они простили побег. Другое не простят, но он запрещал себе об этом думать.
Кара крепко обняла его и надолго прижала к себе. Он ответил, хотя никогда раньше так не дрожал от её прикосновений. Харэз, проходя мимо, пристально вгляделся в него, и привычный взгляд исподлобья – в противоположность объятьям звезды – обдал жаром. Мальчик старательно улыбнулся и даже не потупился.
– Я просто подумал, что скоро, как тот город… – залепетал он.
Не слушая, Харэз отвернулся, что-то пробормотал верблюду, шлёпнул его по шее. Тот подогнул ноги и послушно опустился. Харэз влез в седло.
– Поедешь со мной?
Мальчик немыслимым усилием выдержал второй взгляд и отказался. Всё-таки тот, кто так смотрел сверху вниз и так устрашал самыми ласковыми фразами, хорошо его обучил: выдержки и решимости прибавилось. На верблюда села Рика, и удалось даже не посмотреть на её мерцающий красным кулон.
Пустыня – тёмная, сонная – наползла вновь. Они проехали ещё отрезок пути, петляя, не ориентируясь ни по каким звёздам, хотя небо уже усыпалось ими. Возможно, они даже вернулись немного в сторону кратера. Остановились. И снова, почти привычно, Харэз сотворил из воздуха оранжевый костерок. Кара уже ярко светилась, широко зевала. Мальчик прилёг с ней рядом, и она не выказала никакого удивления, только накрыла его плащом и вместо «спокойной ночи» щёлкнула по носу. В сумраке он всё смотрел и смотрел на её лицо, пока не перестали подрагивать белёсые ресницы и не выровнялось дыхание.
Шли минуты – в бессмысленном безмолвии, бессильном бездействии. Прошёл час, и второй, и третий. Казалось, в бурю время летело намного быстрее. Мальчик, как и тогда, не двигался, закрывая иногда глаза, но чаще глядя в тёмное мерцающее небо. Думая или не думая, он не знал сам. Голова гудела. Сердце ныло.
Он обернулся. Рика тоже спала. Судя по положению Харэза, по его замершей правой руке, и он решил подремать. До них было около десятка шагов. И тогда мальчик медленно достал из-под накидки, лежащей вместо подушки, подаренный Озёрной графиней кинжал.
Только-только получив его, мальчик даже не присматривался: он не так чтобы любил оружие, разве что луки и рогатки. Теперь же перламутровая рукоять со вставками голубой эмали покорно легла в ладонь, и стало видно, что тонкий клинок волнообразно искривлён. По нему тянулась витиеватая надпись. «Настоящему другу».
Мальчик сел, осторожно вытянул руку, и лезвие коснулось приоткрытых губ звезды, а потом, дрогнув, – её горла.
– Открой глаза, Кара.
Он произнёс это тихо и вкрадчиво, но она услышала. Проснулась, немного дёрнулась – и замерла, ощутив острое лезвие точно над воротом кольчуги. Как всякий воин, поняла, что это, быстро. Глаза расширились, их сонное выражение изменилось и стало хмурым. Пока лишь хмурым. Так смотрят на жука, заползшего на тебя без приглашения.
– Зан, ты чего? – пробормотала она. – Несмешная шутка, прекрати. Ты…
– Сколько ты проспала с момента, как упала, Кара? – оборвал он. Не стоило давать ей совсем прийти в себя.
– Зан… – Она заморгала. Снова осторожно пошевелилась, сдувая с лица волосы.
– Отвечай! – почти рыкнул он, и она даже шарахнулась немного, поморщилась – недоумённо, уже сердито.
– Я не знаю. – Она опять безнадёжно скосила глаза на лезвие. – Зан, объясни…
– Сколько ты проспала? – повторил он. – Сколько вы спите, упав?
– Долго, – напряжённо отозвалась она. – Я же говорила. Может быть…
– Двести пятьдесят лет, столько примерно?
Снова она хотела дёрнуться, отстраниться, но осталась на месте. Взгляд, по-прежнему лишённый страха, скользнул по его лицу строже, требовательнее.
– Зан. Объясни сейчас же, кто тебя покусал.
Не понимала. Да… она ничего упорно не понимала, но сжалась и шире распахнула глаза, когда мальчик спросил о главном, что раздирало его изнутри:
– И вы всегда уничтожаете что-то или кого-то, когда врезаетесь в планету? Ведь так?
Поняла – или начала понимать. Открыла рот, закрыла, и её всю перекосило от ужаса. Нижняя челюсть задрожала, глаза опять расширились. У ключиц мерцнуло чёрное пятнышко.
– Мы стараемся спускаться в безлюдных местах, а я… я… – она запнулась, и впервые голос изменил ей, сорвавшись сдавленным визгом: – Зан, убери нож! Сейчас же! Я не выбирала, падать мне или нет и где падать, я же говорила, что не знаю ничего, меня…
– Ты любила Звёздного чародея? – в который раз оборвал он, и новое чувство – не боль, а злость – опалило до кончиков волос. – Да? Поэтому он носил твой портрет?
Другой рукой он выпростал из-под рубашки медальон, стащил с шеи и распахнул. Но и на эту вещь Кара посмотрела с изумлением – настоящим. И всё же кое-что выдало её: краска, выступившая на щеках и особенно заметная в молочно-белом свете, который излучала кожа. Мир дрогнул. Расплылся. Очевидное «да». Пальцы мальчика крепче сжались и на рукояти оружия, и на медальоне. Он держался из последних сил, почти рычал. И снова чувствовал себя вовсе не обманутым ребёнком, нет… Раздавленным взрослым.
– Ты с ума сошёл? – прошептала Кара, когда воздух между ними стал невыносимо густым. Взгляда она не отводила, но говорила запинаясь: – Я… нет, я любила не его, я едва его помню, я же говорила, я…
– Это из-за тебя мои люди оказались под песком, – выдохнул он. Сердце саднило, но больше он не мог с уверенностью сказать, что это боль его жителей и башен. Кажется, это была его собственная, человеческая боль. И она, вроде бы крошечная, неважная в сравнении с прежней, мучила столь же невыносимо. – Из-за тебя. Это из-за тебя всё…
Кара теперь тряслась вся. Она, точно споря с чем-то внутри себя самой, сжала зубы, замотала головой и попыталась отползти в сторону. Чернота у её груди омерзительно шевелилась, как раздавленная мышь. Как там? Звёзды чернеют от злости? Зависти? Подлости?
– Я не спустилась бы! – наконец прохрипела она. – Если бы знала! Я… Хар…
Мальчик зажал ей рот раньше, чем имя прозвучало бы полностью. Кинжал оцарапал Каре шею – и та послушно застыла. Наклоняясь ниже, мальчик прошептал:
– Ты зовёшь его… – Губы сами растянулись в кривой улыбке. – И как бы после этого я верил тебе, Кара? Ты…
Ему глядели в глаза. Ему невыносимо прямо, смело и с жалостью глядели в глаза. Всё ещё с жалостью. Которую он всё больше ненавидел.
– Зан, не надо! – сдавленно пробормотала Кара. – Не говори так, я никогда…
Она будто подавилась: захрипела и… всхлипнула. Глаза наполнились слезами быстро, и эти слёзы заискрились, как вся она, даже ярче. Они жемчугом побежали по щекам, и мальчик вдруг ощутил, что они жгут кожу на руке. Жгут хуже пламени.
Невольно он отдёрнулся. Тут же Кара с силой пихнула его, отбросив на несколько шагов. Вскочила, выпрямилась, снова открыла рот, наверняка чтобы позвать Харэза… Мальчик не знал, что заставило его так поступить. Замахнувшись, он швырнул медальон ей в грудь, и… крика не раздалось.
Стоило синему камню соприкоснуться с кольчугой, как – это было ясно видно – десятком маленьких лапок медальон впился в ровное плетение. Кара покачнулась. Серебристо-белый свет её стал меркнуть, почти сразу погас вовсе. Кара распахнула рот, будто пытаясь вдохнуть воздуха, схватилась за ключицы, посмотрела на мальчика… и бесшумно осела на песок, а потом упала и больше не двигалась. Чернота свернулась вокруг медальона крохотным змеёнышем.
Приблизившись, мальчик убедился: Кара дышит, пусть хрипло, надсадно. Подобрал кинжал, занёс и, вздрогнув, испугавшись самого себя, опустил. Нет… нет. Сейчас важнее другое, а потом… о потом думать не стоило. Мальчик убрал своё оружие, наклонился и извлёк из ножен Кары белый меч. В отличие от хозяйки, он ещё светился, правда слабо. Неважно, главное, он был длинным. Идеально для того, что́ предстояло сделать.
Рика спала мирно, полулёжа и немного поджав острые колени. Её волосы почти закрыли лицо, бледную руку она откинула в сторону. В складках плаща мирно блестел красный огонёк. Сердце. Надежда. Цена. Будущее. Мальчик замер и простоял над ней, кажется, с полминуты – вглядывался в шрамы, пересекавшие щёки и нос, очень старался найти хотя бы самое блеклое подтверждение словам, уверенно брошенным хранителем.