а Нозава хочет вовсе и не поблагодарить Лукаса, а нанять его для совершения нового убийства? Она, в конце концов, деловая женщина, королева химчисток и автомобильных моек, а по твердому убеждению профессора, самыми безжалостными людьми на этой планете были именно бизнесмены.
Довольный элегантной логикой своих рассуждений, успокоенный тем, что нашел оптимальный выход из очень непростой ситуации, доктор Мейс-Маскил смешал себе графин мартини.
В воскресенье утром, мастерски победив похмелье комплексом витаминов В и гидроксидом магния, он пребывал в тревоге, и не потому, что вечером позволил себе расслабиться. Нет, его интуиция настаивала, что он принял неправильное решение. Какой бы ни была причина, по которой Сецуко Нозава хотела связаться с Лукасом, если она упомянет Мейс-Маскила, ее вариант их встречи будет первым, услышанным Лукасом, и потом возникнут определенные трудности при попытке втюхать ему версию, выставляющую профессора в положительном свете.
Добив похмелье тремя сырыми яйцами и ложкой соуса «Табаско», смешанными со стаканом апельсинового сока, доктор Мейс-Маскил провел утро и немалую часть второй половины дня, сочиняя историю своей встречи с Сецуко Нозавой, которая могла произойти в параллельном пространстве.
В эти выходные мистер Накама Отани смог взять под наблюдение только два дома из трех, принадлежавших «Семейному фонду Дрэкменов» в Чикаго: девятиэтажное офисное здание в районе, известном как «Треугольник», в котором обосновались, главным образом, частнопрактикующие врачи – офтальмологи, дерматологи, гастроэнтерологи и другие, а также восьмиэтажный многоквартирный дом класса «люкс» в Бингмен-Хайтс всего с восемью квартирами: по одной на этаж. Второй адрес представлялся более многообещающим, чем первый, хотя нигде он не засек хотя бы одну из пяти подозрительных личностей.
В понедельник мистер Отани взял отгул и к семи утра обосновался рядом с третьим домом, одним из старинных особняков на улицах, примыкающих к Прибрежному парку, четырехэтажным, из известняка, с бронзовыми оконными рамами и плоской крышей с парапетом по периметру. В первой половине века в этом доме проводились званые обеды: мужчины во фраках, дамы – в вечерних туалетах, их привозили сначала кареты, потом – лимузины. Теперь здесь, похоже, проживали воры, бандиты и безумные бомбисты.
В выходные мистер Отани вел наблюдение из припаркованного автомобиля, не самого удобного места, учитывая июльскую жару. Но этот дом фасадом выходил на Прибрежный парк, так что прежних неудобств он не испытывал: расположился в тени черноплодной рябины. На скамье рядом с ним лежала сложенная газета, книга Трумена Капоте «Хладнокровное убийство», холщовая сумка с крекерами, шоколадными батончиками и револьвером «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра модели «Чифс спешл». Мистер Отани прихватил и бинокль, но доставать его из холщовой сумки собирался лишь в случае крайней необходимости.
Сидя на подстилке, которую принес с собой, в туфлях для бега, в бермудских шортах и яркой гавайской рубашке, он более всего напоминал человека, который взял на работе отгул, чтобы посвятить день литературе и природе.
Люди, проходившие по вымощенной дорожке, не обращали на него никакого внимания, пока не появилась она, загорелая и сверкающая здоровьем, вышедшая на утреннюю пробежку в коротеньких белых шортах и желтом топике, с длиннющими стройными ногами. Мистер Отани никогда не забывал лица, и ее лицо тоже осталось в его памяти, хотя виделись они более полугода тому назад, болтали в ночном клубе в канун Нового года, перед тем, как к ней присоединился Тилтон. И, разумеется, он видел ее на фотографиях участников антивоенного митинга у Городского колледжа. Аврора Делвейн.
Он перехватил брошенный на него взгляд. Поскольку сидел в глубокой тени, мог бы взять книгу и проигнорировать ее, если бы не заметил, что губы Авроры начали изгибаться в улыбке. И тогда, чтобы не вызывать подозрений, он взял инициативу на себя, позвал:
– Эй. Привет! Отличный день, правда? Помните меня?
Она его помнила, отчасти потому, что мистер Отани при необходимости мог показать себя обаятельным собеседником, отчасти из-за его нетипичной для японо-американца внешности. Ростом в шесть футов и два дюйма, весом в двести фунтов, с ручищами, словно у баскетболиста, он не мог сойти за неприметного японца, даже сидя в тени черноплодной рябины.
Он поднялся, когда она подошла к скамье.
– Новый год. Вы его нашли?
– Нет. Этот сучонок меня бортанул. Простите мой французский. Он – давняя история.
На праздновании Нового года мистер Отани не стал клеить мисс Делвейн. Во-первых, жил с женой душа в душу. Во-вторых, мисс Делвейн ждала моего отца и едва ли с энтузиазмом встретила бы приставания. Поэтому он прикинулся геем, чья «половинка» опаздывала на обед. Этот прием он использовал неоднократно. Женщинам геи, похоже, нравились, в их компании они чувствовали себя комфортно. Может, такая новизна – мужчина, который не собирается приставать – развязывала им язык, и они болтали с ним, как с подружкой.
– Я даже не спрашиваю, появился ли ваш мужчина, – продолжил мистер Отани. – Ради того, чтобы быть с вами, он бы полз целую милю по горячим углям.
Пока они говорили, она переминалась с ноги на ногу, возможно, для того, чтобы оставаться в тонусе, а может, не могла устоять перед искушением подразнить его подпрыгивающей грудью, даже зная, что он – гей. Авроре нравилось, когда ей говорили комплименты, и она с удовольствием заводила мужчин.
К счастью, торчать рядом с ним все утро она не могла. Еще с минуту поговорив о погоде, вернулась на тропинку и продолжила пробежку.
Он сел на скамью, взял книгу и начал читать, действительно читать, ни разу не посмотрев на дом напротив. Пятнадцать минут спустя Аврора Делвейн появилась вновь, завершив очередной круг. Он поднял голову на звук ее шагов, она помахала рукой, он ответил тем же. Она выбежала из парка на тротуар, перебежала улицу в неположенном месте, посреди квартала. Поднялась по ступеням и исчезла за дверью дома, принадлежащего «Семейному фонду Дрэкменов».
Мистер Отани посмотрел на часы. 7:24. Он провел на посту менее получаса.
Собрать вещи и ретироваться представлялось идеей не из лучших. Его легенда – человек, который решил провести в свое удовольствие летний день, устроился на любимой парковой скамье в тени со всем необходимым, чтобы остаться здесь на все утро. Если у женщины возникли подозрения, они могли наблюдать за ним из дома, может, через бинокль, если он у них был. И если бы у них сложилось впечатление, что он не тот, за кого себя выдает, они могли покинуть этот дом и обосноваться на новом месте, которое он не знал. А так через пару часов он мог собрать вещички и уйти, словно пришло время поменять тень на скамью под солнцем.
Мистер Отани открыл термос и налил себе чашку ледяного чая.
Книга Капоте захватывала, и он углубился в чтение.
Уверенный, что сумеет во второй половине дня открыть официальное расследование, он полагал возможным получить ордер на обыск уже к вечеру.
Даже придумав историю, которую счел совершенно убедительной, доктор Мейс-Маскил тянул все воскресенье с тем, чтобы снять трубку и позвонить своему лучшему ученику. Он вновь смешал графин мартини, но вовремя осознал опасность и вылил содержимое в раковину на кухне, не сделав ни глотка.
Спал он плохо, несколько раз просыпался от кошмара. Что именно ему снилось, он не помнил, в памяти отложились только окровавленные молотки и мачете, отрубающее головы.
Из кровати он выбрался еще до зари, надел халат, сунул ноги в шлепанцы и, волоча ноги, побрел на кухню, чтобы сварить кофе.
Истинно верующий в Идею, не сомневающийся, что в прошлой жизни он был революционером и великим воином, профессор отказывался признавать, что просто боится позвонить своему бывшему студенту. Всякий раз при шаге в сторону телефонного аппарата руки начинали трястись, а губы дрожать, словно у него внезапно развилась болезнь Паркинсона.
Но стыд все-таки сокрушил его ужас, когда он вдруг ощутил собственный запах и осознал, что не принимал ни душ, ни ванну после встречи с этой женщиной в химчистке во второй половине среды. Он провел в собственном доме четыре с половиной дня, а в памяти от этого времени не осталось совсем ничего.
Подкрепившись несколькими чашками черного кофе и булочкой с ореховым маслом и джемом, он пошел в ванную, примыкающую к большой спальне, и рискнул глянуть на себя в зеркало на обратной стороне двери. Волосы – помело ведьмы. И если бы ему требовалось уехать на неделю, он мог не брать с собой чемоданы: все бы уместилось в мешки под глазами. Зубы в пятнах и каких-то наростах. А запах…
Он почистил зубы, потом почистил их еще раз. Долго стоял под душем, пустил очень горячую воду, какую только мог вытерпеть. Вымыв волосы, высушил их феном, а потом тщательно уложил. Эта преждевременно поседевшая львиная грива вызывала у некоторых женщин мысли об отцах и греховном сексе. И в постели они никак не могли насытить свою страсть. Когда доктор Мейс-Маскил вновь посмотрел в зеркало, то увидел полубога.
Надев чистое белье и свежую одежду, он прошел в свой кабинет, сел на обитый кожей стул за стол из тика с поверхностью из черного гранита, потянулся к телефонному аппарату и удовлетворенно отметил, что руки не трясутся. Он уже три года пользовался кнопочным телефонным аппаратом, но никак не мог к нему привыкнуть. Без вращающегося диска телефон казался каким-то ненастоящим, а доктор Мейс-Маскил терпеть не мог подделок.
Он набрал недавно полученный номер, в надежде, что Лукас не снимет трубку, но услышал знакомый голос: «Кто говорит?»
– Это Роберт Донат, – представился профессор именем актера, который сыграл главную роль в фильме 1939 года «Прощайте, мистер Чипс». Действие фильма разворачивалось в английской школе-интернате для мальчиков. Главный герой – учитель латыни, поначалу неуклюжий и неловкий, потом становился всеобщим любимцем.