Мои мама и дедушка не предлагали мне сыграть, но надеялись, что я не откажусь от такой возможности. Я не касался клавиш одиннадцать дней. В обычной ситуации подскочил бы к роялю. Но тут не попросил перенести меня с инвалидной коляски на скамью. Сослался на крайнюю усталость и этим никого не удивил.
Врачи заявили, что верхняя половина моего тела сохранила полную работоспособность и все положенные ей функции. После момента пробуждения в палате реанимации, когда мне показалось, что я не чувствую рук матери, которые сжимали мою, не было у меня оснований подозревать, что мои руки потеряли в чувствительности или координации. Но в первый день дома, со всеми этими набалдашниками, я боялся проверить правильность заключения врачей.
Полагал, что утром решусь. Пусть для этого мне и придется собрать волю в кулак.
В первую ночь в моей новой спальне я лежал в темноте, повторяя по десять раз мантру, которую придумал сам: «Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»
Во втором десятке я сделал упор на первое слово: «Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»
Потом на третьем: «Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»
В четвертом произносил имя с презрением: «Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»
Не знаю, сколько сотен раз я прошептал эти слова, но заснул с ними на языке.
Несомненно, моя мама ужаснулась бы. А может, и нет.
Утром я поднялся первым. К тому времени, когда мама спустилась вниз, я уже набрал полную ванну горячей воды, вымылся и оделся, что далось мне не без труда. Она нашла меня за кабинетным роялем, пытающимся играть и осваивающим стержни с набалдашниками.
– Поставь, пожалуйста, эти удлинители, – попросил я.
Она не стала выражать одобрение проявленной мною самостоятельности, но потом я услышал, что она поет на кухне, готовя завтрак.
Когда дедушка Тедди спустился вниз, мы втроем позавтракали за кухонным столом, а потом он сел рядом со мной за рояль, чтобы показать, как можно управлять педалями с помощью зубов и подбородка.
Он еще не возобновил работу в универмаге, и я полагал, что он просидел бы со мной все утро, если бы не предстоящая ему поездка в наш прежний дом, чтобы привезти миссис Лоренцо и ее вещи. Она согласилась заботиться обо мне, делать лечебную гимнастику и все необходимое. Ей досталась моя прежняя спальня наверху, жалованье положили небольшое, но помимо крова она получала еще и стол.
После отъезда дедушки я еще какое-то время практиковался, ощущая нарастающее раздражение, но в какой-то момент, случайно подняв голову, увидел пересекающего улицу Малколма. Тут же перебрался со скамьи на коляску и открыл дверь, когда он позвонил.
– Где твой топор? – спросил я.
– Я предпочитаю называть его саксофоном, – ответил он, глядя на меня сверху вниз, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.
– Как бы не так.
– Правда, предпочитаю.
Возможно, он знал, как дедушка Тедди модернизировал «Стейнвей», но, если не знал, мне хотелось, чтобы какое-то время он этих изменений не видел.
– Давай посидим на крыльце, – предложил я.
Этот июльский день выдался таким жарким и влажным, что не летали птицы и не жужжали пчелы. Казалось, слышно, как скворчит жарящаяся земля.
– Как ты? – спросил я.
– Лучше.
– А твои предки?
– И что, мои предки?
– Просто спросил.
– Старик все время говорит о повышении. Кем ты становишься, уйдя из бригадиров токарей? Королем токарей?
– А мать?
– Она теперь курит в постели. Наверное, скоро я сгорю во сне. Меня это не тревожит.
– Не надо так говорить.
– Ладно, не буду.
– Если будешь, ты мне здесь такой не нужен.
– Тогда вышвырни меня со своего участка.
– Может, я так и поступлю.
– Ты видишь тот микроавтобус, припаркованный рядом с домом Яблонски? – спросил он через какое-то время. – Знаешь, что это?
– «Форд».
– Мама и дедушка не говорили тебе, что это?
– Я и без них знаю, что это «Форд».
– Это полицейская охрана.
– И кого они охраняют?
– Твой дом. На случай, если появится твой старик или все эти безумцы, с которыми он трется.
– С чего ты это взял?
– В тот день, когда я приходил в больницу, до того, как твоя мама заметила меня в коридоре, она разговаривала с копом, и я подслушал его слова. Микроавтобус здесь с тех самых пор.
Лобовое стекло тонировали. Так что я не видел, кто сидел в кабине.
– Почему они не сказали мне? – спросил я.
– Вероятно, не хотели тебя пугать. Меня не волнует, испугаю я тебя или нет.
– Теперь меня испугать не так-то легко.
– Поэтому меня это и не волнует.
Возможно, мама догадалась, что пока я не хочу показывать Малколму модернизированный кабинетный рояль. Она принесла на крыльцо сумку-холодильник с четырьмя бутылками колы и тарелку печенья.
Какое-то время мы сидели, наблюдая, но из микроавтобуса никто не вышел.
– Не могут они оборудовать там туалет, – прокомментировал Малколм.
– Может, у них катетеры, как в больнице.
– Копы не такие продвинутые.
– Может, и такие, если приехали из Манзанара.
– Что такое Манзанар?
Я пересказал все, что почерпнул из библиотечной книги.
– Иногда я думаю, что это хорошо, быть белым, – изрек он.
– Иногда?
– Большую часть времени я бы предпочел быть самоанцем. Ты понимаешь, с Самоа.
– Почему?
– Эти парни обычно ростом в шесть футов и четыре дюйма, весят триста фунтов, но двигаются так плавно, словно в прошлой жизни были танцорами. Я хочу быть огромным, сильным, но при этом грациозным.
– Может, в следующей жизни ты станешь клейдесдалем[54]. В любом случае, самоанцы выглядят для меня белыми.
– Для тебя все выглядят белыми. И что, по-твоему, эти копы в микроавтобусе говорят про нас?
– Что за пара выродков.
– Я верю, что ты экстрасенс.
Мы посидели еще какое-то время, а потом Малколм засобирался домой.
– Не приходи до понедельника, а там прихвати с собой топор.
– Почему до понедельника?
– Выходные я проведу за роялем, набирая форму.
– Прихватить саксофон, да?
– Прихвати топор.
– Если нужна картошка, то говорить надо кар-тошка.
– Вали отсюда.
Он спустился по пандусу, сделал шаг по дорожке к тротуару, обернулся.
– Чел, я рад, что ты вернулся.
– Я еще не вернулся, – ответил я, – но вернусь.
Потом я посидел на крыльце в одиночестве. Через час из-за угла в западном конце квартала выехал микроавтобус и припарковался позади «Форда», стоявшего перед домом Яблонски. Автомобили ничем не отличались один от другого. Через минуту-две первый микроавтобус уехал. На дежурство заступила очередная смена.
Может, таков закон природы: твоя жизнь может падать вниз до какого-то предела, а потом начинается подъем. В качестве примера могу привести себя. Я не умер при взрыве, только потерял подвижность ног, и это стало моей нижней точкой падения. Подъем начался – и для меня, и для моей семьи, – когда выяснилось, что я могу самостоятельно справлять малую нужду, то есть писать, как писал всю жизнь, только теперь сидя. Вот и в ту пятницу пришли хорошие новости.
Маме позвонил агент, который раньше особо не хотел заниматься ее делами, а тут предложил прослушивание в «Бриллиантовой пыли». Речь шла об одном из самых шикарных ночных клубов города, и мама предположила, что ее приглашают на два вечера в неделю, понедельник и вторник, когда посетителей меньше всего. Агент ответил, что нет, речь идет о пяти вечерах в неделю, место ведущей солистки, в сопровождении оркестра из четырнадцати человек. Клуб сменил хозяина, и теперь они хотели выглядеть еще шикарнее.
– Они хотят отойти от шаблона, и я уверен, что у тебя получится. Они хотят услышать «Обнимая тебя», «Скрип-скрип-скрип», «Трубач буги-вуги»[55].
В тот вечер, за обедом, маму вдруг осенило. Она положила вилку, лицо ее помрачнело.
– О нет. А вдруг все это из-за Тилтона?
Дедушка оторвался от лазаньи с курицей, которую привезла с собой миссис Лоренцо.
– Тилтон-то тут при чем?
– Отвратительный тип, – миссис Лоренцо покачала головой.
– Эти взрывы получили национальную известность, – ответила моя мама. – Он в бегах. Может, мне предложили эту работу, потому что я – бывшая жена преступника. Может, они рассчитывают, что найдется множество идиотов, которые думают, что я – Бонни своего Клайда.
– Ненавижу этот фильм, – вставила миссис Лоренцо, – за исключением Джина Хэкмена.
– «Бриллиантовая пыль» не нуждается в дешевой рекламе, – твердо заявил дедушка. – К своей музыке они относятся серьезно. И потом, вполне возможно, что ты все-таки нужна им на понедельник и вторник.
– Возможно, – но в голосе мамы слышались сомнения. – И как в таком месте вообще узнали обо мне?
Дедушка раздраженно вскинул руки.
– Они увидели тебя в «Слинкис» или где-то еще и поняли, что по уровню ты гораздо выше. Не следует забывать про ангела-хранителя.
В субботу она поехала на прослушивание, ожидая, что ей будет аккомпанировать один пианист, но ее ждал весь оркестр: музыкантов попросили прийти раньше. Управляющий, Джонсон Оливер, очевидно, не считавший, что путь на работу в клубе лежит через его постель, дал ей аранжировки трех песен, которые предстояло исполнить, и предложил, не спеша, ознакомиться с ними в тихом уголке. «Разберитесь с нашим подходом к музыке, а потом парни подстроятся под вас».
Она запела, они подстроились, и, по ее мнению, никогда она не пела так хорошо. К тому времени, когда она добралась до «Трубача», по меньшей мере, двенадцать человек высыпали из кухни, чтобы послушать. Когда закончила, разразились восторженными криками, аплодировали даже музыканты.