Бишоп сидел и размышлял. Даже его родная планета имела подобный опыт: уровень культуры разных народов прежде заметно различался. И наблюдалась прямая зависимость: чем выше уровень культуры, тем больше внимание к общественным ценностям.
Есть кое-что еще.
Парапсихические способности в эволюции человечества – вопрос не завтрашнего дня и даже не послезавтрашнего; их применение в современных условиях может привести к катастрофе. Люди не готовы пока ни эмоционально, ни интеллектуально. Молодой цивилизации нельзя давать в руки такую власть; страшно подумать, к чему подобное может привести.
Так что в этом смысле кимонцы действительно взрослые, а мы подростки. Принять такое трудно.
Понимание данного факта комом застряло в горле.
Проглоти это, сказал себе Бишоп. Давай, глотай.
Буфет произнес:
– Уже поздно, сэр. Вы, наверное, очень устали.
– Мне идти спать?
– Я только предложил, сэр.
– Конечно, понимаю.
Бишоп встал и направился в спальню, подсмеиваясь над собой.
Его отправили спать – как малого ребенка.
И он послушно пошел. Даже не буркнул: «Лягу, когда захочу».
Не стал вопить, что взрослый. Не устроил истерику, не бил пятками по полу, не завывал.
Ребенку велят идти спать, – и он идет.
Может быть, это и есть решение. Может быть, именно здесь кроется ответ. Может быть, это и есть единственный ответ.
Бишоп повернул голову.
– Буфет.
– Да, сэр?
– Нет, ничего… То есть… спасибо за руку.
– Не стоит благодарности. Доброй ночи.
Возможно, это и есть ответ. Вести себя как ребенок.
А что вообще делает ребенок?
Идет спать, когда ему велят.
Слушается старших.
Ходит в школу.
Он…
Погоди-погоди!
Он ходит в школу!
Он ходит в школу, поскольку ему нужно очень многому научиться. Начинает с детского сада, – а потом первый класс, потом дальше, потом колледж. Ребенок понимает: прежде чем занять свое место во взрослом мире, ему необходимо многое усвоить.
Но я ведь уже ходил в школу! В школу, в университет. Усердно учился, сдавал экзамены; сдал самый важный, который тысячи других сдать не смогли. Прошел отбор. Меня признали подготовленным для Кимона.
Так, стоп.
Ты ходил в детский сад, и тебя признали подготовленным для первого класса.
В школе ты готовился к учебе в университете.
Ты закончил обучение на Земле – и готов для Кимона.
Возможно, на Земле ты получил докторскую степень, – здесь, на Кимоне, ты, считай, вышел из детского садика.
Монти немного владеет телепатией, как и некоторые другие. Максин способна к телепортации; наверное, не она одна.
И у них у всех просто получилось само.
Хотя и телепатия, и телекинез – всего лишь крошечная часть целого. Цивилизация Кимона овладела не только парапсихическими силами; спектр ее талантов гораздо шире.
Возможно ли, что человечество уже готово к рывку? Возможно, наше отрочество подходит к концу и мы почти созрели для следующего шага, для взросления?
Мысли кружили калейдоскопом.
Только один на тысячу успешно сдает экзамен на Земле и отправляется на Кимон. Возможно, и здесь так же: только один на тысячу прибывших оказывается готов впитать то новое, что предлагает «взрослая» цивилизация.
Однако прежде чем ты даже начнешь впитывать, прежде чем начнешь обучение, даже прежде чем ты отправишься в школу, тебе надо внутренне принять мысль, что ты многого не умеешь. Что по этой цивилизационной мерке ты ребенок. И нельзя выпячивать свою больную гордость, ставить ее щитом между собой и культурой, которая ждет от тебя понимания.
Морли, кажется, у меня есть для тебя ответ.
Однако дать его тебе я не могу. Каждый – каждый! – должен прийти к нему сам.
Безумно жаль, что родная планета пока не в силах усвоить урок.
Армии, вооружение – все это бесполезно при штурме цитадели кимонской цивилизации; бесполезно воевать с наделенными парапсихическими силами существами.
Бишоп мысленно обратился к другу: «Есть только один путь, Морли. Один-единственный – смирение».
Конечно, особая кротость землянам не свойственна. И само понятие смирения они забыли давным-давно.
Однако здесь свои правила.
И тебе придется им следовать.
Придется усвоить три главных фразы:
Сначала: «Я не знаю».
Потом: «Я хочу узнать».
И, наконец: «Я готов усердно учиться».
Возможно, думал Бишоп, нас собрали здесь именно для этого. Один на тысячу и потом снова один на тысячу. Возможно, они наблюдают и надеются, что процент станет выше. Возможно, они желают нас научить даже сильнее, чем мы хотим научиться. Возможно, они одиноки, ведь в Галактике подобных им нет.
Может ли быть, что здесь, в отеле, остаются лишь неудачники, кто не захотел даже попробовать – или попробовал и не преуспел?
А остальные – отобранные один на тысячу – где они сейчас?
Он не имел ни малейшего представления.
Ни единого ответа.
И вообще, это всего лишь предположение. Гипотеза, построенная на самообмане, на стремлении выдать желаемое за действительное.
Утром он встанет и удостоверится, что все не так.
Спустится в бар, выпьет по рюмочке с Максин или Монти – и посмеется над собой и придуманной сказкой.
Буфет сказал:
– Ложитесь лучше спать, сэр.
– Да, пора, – сказал Бишоп. – Долгий выдался день. И трудный.
– И вам захочется встать пораньше. Чтобы не опоздать в школу.
Миры Клиффорда Саймака
Пыльная зебраПеревод Е. Корягиной
Невозможно человеку справиться с вещами. Вечно они теряются, а ты бегай, все вокруг прочесывай, кричи, опять ищи, обвиняй всех подряд…
И так – в любой семье.
Предупреждаю: даже не пытайтесь узнать, куда все эти вещи пропадают и кто мог их взять. И если вам пришла идея выяснить – забудьте! Вам же лучше будет.
Вот послушайте, что со мной произошло.
По дороге из конторы я купил марки, чтобы наклеить на конверты и разослать чеки на оплату счетов.
Однако стоило мне сесть за письменный стол, как заявились Марж и Льюис Шоу. До Льюиса мне дела нет, да и он меня едва терпит, но Марж с Хелен – большие подруги; у них тотчас пошли разговоры, и Марж с Льюисом просидели у нас весь вечер.
Льюис рассказывал о том, чем занимается в своей исследовательской лаборатории у черта на куличках. Пытался я свернуть его с этой темы – бесполезно. Можно подумать, раз он так увлечен своей работой, то и всем прочим она должна быть интересна. Но я-то в электронике не смыслю и не отличу микрометра от микроскопа.
Вечер получился довольно унылый, а я – вот самое обидное! – и заикнуться об этом не моги: Хелен устроила бы мне головомойку за то, что я такой некомпанейский.
А когда на следующий вечер после ужина я пошел к себе в кабинет выписывать чеки, марки, ясно дело, исчезли.
Они лежали на письменном столе, теперь же он был пуст, если не считать кубика из строительного набора, с которым юный Билл лет семь как не играл, но части которого то и дело попадались в самых неожиданных местах.
Я оглядел комнату. Потом опустился на четвереньки – вдруг марки сдуло сквозняком – и поискал под мебелью. Ничего.
Я пошел в гостиную, где Хелен, свернувшись калачиком в кресле, смотрела телевизор.
– Я их не видела. Ищи там, куда положил.
Другого ответа можно было не ожидать.
– А Билл не знает? – предположил я.
– Его и дома-то почти весь день не было. Когда явится, поговори с ним.
– А что такое опять?
– Да всё эти их обмены. Он поменял ремень, который мы ему подарили, на шпоры.
– Не вижу ничего дурного. Когда я был мальчишкой…
– Да не только ремень! Он все меняет. А самое скверное – он всегда извлекает выгоду.
– Умный мальчик.
– Джо, если ты так на это смотришь…
– Да не я так смотрю. Весь деловой мир так считает. Когда Билл повзрослеет…
– Когда он повзрослеет, угодит в тюрьму. Он так ловко все обделывает – какой-то деляга растет.
– Ладно, поговорю с ним. – И я пошел к себе, потому что атмосфера в комнате несколько накалилась, да и чеки нужно было отправлять, марки там или не марки.
Я достал из ящика стопку счетов, чековую книжку и авторучку. Потом взял кубик, чтобы переложить его на уголок стола и освободить место. И сразу понял, что это не детский кубик.
Он был обычного размера и веса, черный, и на ощупь – из пластмассы, только куда более скользкий, чем любая пластмасса. Казалось, кубик намазан маслом, хотя он был сухой.
Я положил его перед собой и придвинул настольную лампу. Ничего особенного. На вид – обычный детский кубик. Я вертел его, стараясь понять, что же это такое. На втором круге я заметил на одной из граней небольшое продолговатое углубление – совсем маленькое, почти как царапина.
Посмотрев поближе, я понял, что углубление сделано заводским способом и внутри имеется тонкая красная черточка. Причем черточка эта слегка мигнула. Держа кубик в руках, я продолжал ее разглядывать, но мигания больше не заметил. И сама черточка как-то померкла, а может, мне вообще все померещилось, – через несколько секунд я уже сомневался, что действительно ее видел.
Вероятно, эту штуку выменял на что-нибудь Билл. Парень – тот еще жучара, но ничего плохого тут нет, да и в обменах тоже, что бы там Хелен ни думала. Мальчик просто проявляет деловую сноровку.
Я отложил кубик в сторону и взялся выписывать чеки. А на следующий день во время перерыва на ланч купил новые марки. И весь день время от времени гадал, что же сталось с первыми.
Про кубик с гладкими, словно масляными гранями я даже не думал.
Может, я про него и не вспомнил бы, но, когда я вечером пришел домой, пропала ручка.
Войдя в кабинет, я увидел ее на столе, хотя совершенно не помнил, как ее туда клал. Ну и подумал, что забыл убрать в ящик.
Я взял ее… и это оказалась никакая не ручка. Цилиндр, на ощупь как будто пробковый, но слишком тяжелый для пробки. В общем, что-то вроде маленького складного удилища, только поменьше и потяжелей.