то будет, если Джейк однажды застукает его со своей женой? И все, больше ничего не успел. Ладно, позже доведу дело до ума – ведь его напугать проще простого.
Так оно все и шло.
Это была тяжкая работа, и временами я ощущал, что взвалил на себя непосильный груз. А потом садился и напоминал себе, что должен: ведь зачем-то же мне дана эта сила? Так что буду трудиться, пока могу.
Для себя лично я эту силу не использовал. Ни капли не взял – только во благо людей.
Думаю, в нашем городке я осчастливил всех.
Помните, как мы искали в своем плане невидимые изъяны? Мы тщательно исследовали его, пункт за пунктом – и ничего не нашли. И все-таки было страшно: вдруг на практике что-нибудь обнаружится? Теперь я могу доложить: один изъян есть.
Точность наблюдений и вовлеченность несовместимы. Как только наблюдатель входит в чужой разум, его умения становятся доступны носителю – и моментально оказываются фактором, выводящим объект наблюдений за пределы нормы.
Боюсь, у меня складывается искаженное представление о культуре этой планеты. Раньше я не был склонен прерывать эксперимент; однако теперь убежден, что пускать дело на самотек больше нельзя. Пора перехватить контроль над ситуацией.
Берт, сейчас он честный малый, самый счастливый человек в мире. Даже потеря клиентов – а они все обозлились, когда он объяснил, с какой стати возвращает им деньги, – его нисколько не тревожит. Про Бена точно не знаю: он сбежал сразу после того, как Джейк навел на него охотничье ружье. Зря он все-таки явился к Джейку признаваться и просить прощения. Переусердствовал, это все говорят. Жена Джейка тоже дала деру, и поговаривают, что вместе с Беном.
Как все-таки все отлично устроилось, я очень доволен. Горожане совершают только честные поступки, никто никого не дурачит. Никаких азартных игр, никакого алкоголя. Маплтон, вероятно, самое праведное место в Соединенных Штатах.
А все потому, что сначала я искоренил зло в себе: перестал убивать людей, которых ненавижу, и принялся творить для них добро. Оттого все так замечательно и сложилось.
Одно непонятно. Во время моих ночных прогулок из домов доносится отчего-то гораздо меньше счастливых мыслей, чем раньше. Это странно. Иногда даже бывает, что целыми ночами мне приходится трудиться в поте лица, вселяя в горожан радость. Вы скажете: как же так, честные люди – счастливые люди? Только ведь они не всегда были честными, поэтому чистой совести им мало, и они все норовят урвать еще чего-нибудь.
За себя я тоже немного переживаю. Не из эгоистичных ли соображений я творил добро? Возможно, просто хотел искупить убийство Альфа и банкира Пэттона? К тому же я осчастливил лишь горожан, остальным блага не досталось. Неправильно это.
Почему в выигрыше должны быть только те, кого я знаю лично?
Спасите! Вы меня слышите? Я в ловушке! Я не могу управлять своим носителем – и освободиться от него тоже не могу! Никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайтесь использовать особей этой расы! Никогда!
Помогите!
Вы меня слышите?
На помощь!
Всю ночь я не спал, думал – и понял, как будет правильно.
Меня пронзило ощущение собственной важности и ничтожности одновременно. Я избран, я всего лишь инструмент. Инструмент Добра. И кто заступит мне дорогу – тот враг. Теперь я знаю: наш городок – полигон для испытаний; место, где я должен научиться использовать дарованную мне силу.
Теперь наступает срок главного испытания. И я не боюсь. Я готов вычерпать себя до последнего донышка.
Ма откладывает деньги на похороны, копит по грошику.
Я знаю, где она их прячет.
Там совсем немного. Однако мне хватит, чтобы добраться до столицы.
Настала пора потрудиться для человечества.
Большой дворПеревод М. Клеветенко
Хайрам Тейн проснулся и сел в кровати.
Таузер лаял и царапал пол.
– А ну тихо, – велел ему Тейн.
Уши у пса встали торчком, но занятия своего он не прервал.
Тейн протер глаза, запустил руку в воронье гнездо волос на голове и решил было снова зарыться под одеяло, но попробуй усни в таком шуме.
– Что тебя забирает? – спросил Тейн без всякого раздражения.
– Гав, – ответил пес, возобновив свои труды.
– Если хочешь на улицу, просто отодвинь дверь, как всегда. Будто не знаешь.
Таузер перестал лаять и осел на пол, наблюдая, как хозяин встает.
Тейн натянул рубашку и брюки, решив обойтись без тапок.
Таузер проковылял в угол, прижался носом к плинтусу и шумно принюхался.
– Что, мышь? – спросил Тейн.
– Гав, – с нажимом отвечал Таузер.
– И стоило поднимать шум из-за мыши? – слегка удивился Тейн. – Не узнаю тебя, совсем ты с катушек слетел.
Летнее утро выдалось ясное и погожее. Солнечные лучи падали в открытое окно.
Отличный денек для рыбалки, подумал Тейн, но тут же вспомнил, что сегодня собирался смотреть старинную кровать из клена, о которой услышал по дороге в Вудмен. Наверняка заломят двойную цену. Если так пойдет, скоро доллара честного не заработаешь. А все потому, что каждый встречный мнит, что разбирается в антиквариате.
Тейн встал и направился в гостиную.
– Рядом, – велел он собаке.
Таузер последовал за хозяином, по дороге обнюхивая углы и останавливаясь, чтобы облаять пол.
– Совсем спятил, – сказал Тейн.
Точно, крыса. Дом ветшает.
Он отодвинул затянутую сеткой дверь, и Таузер выскочил наружу.
– И забудь ты про того сурка, – напутствовал его Тейн. – Гиблое дело. Сколько ни рой, из норы ты его не вытянешь.
Таузер скрылся за углом.
Тейн заметил, что вывеска перед домом покосилась. Должно быть, отстегнулась цепочка.
Босыми пятками он пересек дорожку и лужайку, еще мокрую от росы, чтобы поправить вывеску. Так и есть, цепочка. Видать, ветер или не в меру шаловливый мальчишка. Хотя вряд ли; в отличие от других, например банкира Стивенса, Тейна редко донимали малолетние озорники.
Он отошел назад. Вот теперь ровно.
На табличке большими буквами было выведено: «Мастер на все руки», а чуть ниже, буквами поменьше: «Чиню все подряд».
Внизу значилось: «Покупаю и продаю старинные вещи».
Давно пора, подумал Тейн, повесить две таблички: одну для мастерской, другую – для торговли подержанными вещами. Когда-нибудь нарисую парные и развешу по разным сторонам дорожки. Для симметрии.
Он обернулся и посмотрел на лес Тернера через дорогу. Вид был чудесный. Небольшой лесок на краю городишка, где обитали птицы и кролики, сурки и белки и где поколения местных мальчишек из Уиллоу-бенда возводили игрушечные крепости.
Рано или поздно найдется делец, который купит такой лакомый кусок и начнет возводить на месте леса дома или чего похуже, и тогда из жизни уйдет что-то очень важное, словно отрежут кусок его детства.
Из-за угла дома вынырнул Таузер. Пес двигался боком, поминутно обнюхивая стены, уши стояли торчком.
– Точно, рехнулся, – заключил Тейн и вошел в дом.
Шлепая по полу босыми ногами, он прошел на кухню, наполнил кофейник водой, поставил на плиту и зажег газ.
Затем включил радио, забыв, что оно не работает.
Когда приемник не издал ни звука, он вспомнил и раздраженно щелкнул выключателем. Так и живу, подумал Тейн: чужие вещи чиню, а до своих руки не доходят.
Он вернулся в спальню за тапками и заодно заправил кровать.
Плита на кухне остыла, конфорка под кофейником была холодна.
Тейн пнул плиту ногой, снял кофейник и подержал ладонь над конфоркой. Спустя несколько секунд ладонь ощутила тепло.
– Так-то лучше, – произнес он вслух.
Когда-нибудь этот способ перестанет действовать и придется чинить. Наверняка просто отошел контакт.
Тейн вернул кофейник на плиту.
Снаружи что-то звякнуло, и Тейн вышел посмотреть.
Бизли, хортоновский садовник, шофер и мальчик на побегушках, разворачивал хлипкий фургон на дорожке к дому. Внутри восседала Эбби Хортон, супруга Г. Генри Хортона, самого влиятельного жителя городка. В багажнике, перевязанный веревками и наполовину прикрытый алым с розовым покрывалом, стоял гигантский телевизионный приемник, хорошо знакомый Тейну. Приемник устарел лет десять назад, но до сих пор был самым дорогим из всех телевизоров в Уиллоу-бенде.
Эбби, властная и суетливая матрона, вылезла из фургона.
– Доброе утро, Хайрам, – поздоровалась она. – Сможете починить?
– На свете нет ничего, чего я не смог бы починить, – отвечал тот, с тоской разглядывая перевязанного монстра. Ему было не впервой иметь с ним дело, и он понимал, что предстоит повозиться.
– Ремонт может обойтись дороже покупки, – предупредил он Эбби. – Вам стоит задуматься о новом телевизоре. Этот безнадежно устарел и…
– Вот и Генри так говорит, – перебила она. – Генри хочет купить цветной, а я не могу расстаться с этим. Вы же понимаете, это не только телевизор, в нем есть встроенный радиоприемник и проигрыватель, а дерево по стилю гармонирует с мебелью, и, кроме того…
– Да знаю я, – сказал Тейн, уставший слушать одно и то же.
Бедняга Генри. Что за жизнь! Весь день пилит своих подчиненных на заводе вычислительных машин, а вечером его пилит эта мегера.
– Бизли, – скомандовала Эбби, ну точно сержант на плацу, – полезай наверх и распакуй телевизор.
– Будет сделано, мэм, – отвечал тот – долговязый, неуклюжий и туповатый парень.
– Да смотри не поцарапай!
– Будет сделано, мэм.
– Давайте я помогу, – предложил Тейн.
Вдвоем они влезли в багажник и начали развязывать старое чудище.
– Он тяжелый, – предупредила Эбби. – Вы там поаккуратнее.
– Будет сделано, мэм, – отвечал Бизли.
Телевизор и впрямь оказался невероятно тяжелым и громоздким, однако Бизли и Тейн внесли его на задний двор, подняли на веранду и опустили по ступеням в подвал под бдительным орлиным взором Эбби.
Подвал служил Тейну мастерской и одновременно антикварной лавкой. В одной половине располагались верстаки, инструменты и коробки со всякой всячиной, между которыми были навалены кучи хлама. В другой размещалась коллекция скрипучих кресел и покосившихся кроватных стоек, трюмо и туалетных столиков, древних комодов, ведерок для угля с облезшей позолотой, неподъемных каминных экранов и прочего хлама, купленного по случаю за гроши.