Пока я пытался прийти в себя, из кустов вылез скунс и направился прямо ко мне. Я хотел его отогнать, но он ничуть не испугался. Вилял хвостом и всем своим видом демонстрировал, что очень мне рад. Подошел вплотную и давай тереться о меня и мурлыкать, как кошак.
Я замер. Даже моргать перестал. Надеялся, что он уйдет, если не буду шевелиться. Скунсы давно живут под моей хибарой, года три, не меньше, мы с ними неплохо ладим, но все-таки никогда не водили прямо уж тесной дружбы. Я их не трогал, они меня не трогали, и все были довольны.
Однако этот радостный звереныш, видимо, решил, что я ему друг. Наверное, был так сильно благодарен за то, что я спас его от собак. Он ходил вокруг меня и терся, а потом вообще залез мне на колени, поставил лапы на грудь и заглянул в глаза. И мурчал при этом так, что аж весь вибрировал. Вот так уперся лапами мне в грудь, смотрел в глаза и мурчал – то тише, то громче, то быстрее, то медленнее, и уши у него стояли торчком. Он как будто ожидал, что я замурлыкаю ему в ответ, и все это время не переставая вилял хвостом.
Наконец я набрался смелости и очень осторожно погладил его по голове. Он вроде не возражал. Так мы и сидели довольно долго – я его гладил, он мурлыкал и совсем не собирался на меня нападать. Я осмелел и столкнул его с колен. Не с первой попытки, но встал на ноги и пошел обратно на заднее крыльцо. Скунс потрусил за мной.
Я сел на прежнее место и взялся за бутылку – после всего пережитого требовалось привести себя в порядок. Едва я приложил горлышко к губам, как из-за деревьев на востоке вылетел самолет и пронесся над нами. Все, конечно, подпрыгнуло и затряслось.
Я выпустил бутылку, схватил ружье – но куда там, самолет был уже далеко. Я отложил ружье и стал браниться.
Вот только накануне я пообещал полковнику, что если этот их самолет еще хоть раз пролетит над моей хибарой, я буду стрелять. И я не шутил!
«Нехорошо это, – сказал я полковнику. – Человек решает уйти на покой, строит себе хибару, живет в ней спокойно и никого не трогает. А потом правительство берет и ставит военную базу в двух милях у него под боком, и больше нет никакого покоя, и самолеты летают так, что того и гляди сшибут с крыши трубу. Иногда вообще среди ночи, и тогда человек вскакивает с постели по стойке «смирно», прямо босыми ногами на холодный пол».
Полковник был очень любезен. Разложил мне все по полочкам: зачем нам нужны военные базы, как эти самолеты охраняют наших сограждан, как он старается выбирать маршруты таким образом, чтобы причинять поменьше беспокойства нам, окрестным жителям.
Я заявил ему, что самолеты пугают скунсов, и он не засмеялся, а выразил сочувствие, и еще припомнил, как мальчишкой ловил скунсов в Техасе. Тут я ему объяснил, что скунсов я не ловлю, что я с ними вроде как вместе живу, и что они мне уже прямо почти родные, и ночью, если сон не идет, я слушаю их возню под хибарой и радуюсь, что я не один, а делю свой дом с другими Божьими тварями.
Но он все равно отказался пообещать мне, что самолеты над моим участком летать перестанут. Тогда я пообещал ему, что начну по ним стрелять.
Полковник вынул из ящика книжку и прочел мне закон, который запрещает стрелять по любым самолетам, но я, конечно, ничуть не испугался.
И вот на тебе! Устроил засаду на самолет – а он проскочил мимо именно в тот момент, когда я решил промочить горло!
Тут я вспомнил про бутылку и сразу отвлекся от всех этих мыслей. Бутылка журчала! Закатилась далеко под лестницу так, что не дотянешься, и там булькала. Я от этого звука чуть с ума не сошел. Наконец, улегшись животом на землю, я сумел ее подцепить, но было уже поздно, все вытекло. Зашвырнул я бутылку на двор и понуро сел на ступеньку.
Из темноты появился скунс. Залез на крыльцо, уселся рядышком. Я рассеянно погладил его, а он замурчал. Я как-то даже сразу и забыл про бутылку.
– Чудной, – говорю, – ты скунс. В жизни не слыхал, чтобы скунсы мурчали.
Так мы с ним и сидели. Я ему изложил про хибару, самолеты и полковника от начала до конца – как человек порой делится наболевшим с какой-нибудь бессловесной зверушкой, если других собеседников нету. И даже иногда если есть. Я его уже совсем не боялся и очень радовался тому, что наконец-то один из них пожелал завести со мной дружбу. Воображал себе, что, может, теперь они не откажутся в хибаре у меня пожить, а то что ютиться под полом-то…
А потом я представил, какие глаза будут у парней в кабаке, когда они про все это услышат. И понял, что они не поверят ни одному слову, хоть чем я им поклянись. Тогда я решил прихватить с собой живое свидетельство. Сгреб скунса под мышку и говорю:
– Идем-ка со мной. Ребятам тебя покажу.
По пути я наткнулся на дерево, запутался ногой в обрывке ржавой проволочной сетки, но до Старушки Бетси все же дошел.
Бетси, конечно, не самая новая и не самая лучшая машина на свете, зато ее надежности кто хочешь позавидует. Мы много пережили с ней вместе и прекрасно друг друга понимали. У нас с ней вроде как уговор – я ее кормлю и начищаю ей бока, а она возит меня, куда мне нужно, и всегда доставляет обратно. Человеку рассудительному большего от машины и не требуется.
Я поздоровался с моей старушкой, погладил ее по капоту, устроил скунса на переднем сиденье и сам сел за руль. Заводиться Бетси сперва не хотела. Не было у нее настроения никуда ехать на ночь глядя. Я долго заговаривал ей зубы, как капризному ребенку, и наконец она зафырчала, вся трясясь и хлопая крыльями. Я включил сцепление и вывел ее на дорогу.
– Едем не спеша, – предупредил я ее. – Копы тут где-то, говорят, радар поставили, нечего нам рисковать.
Бетси аккуратно и никуда не торопясь доставила меня до кабака. Я припарковал ее, сунул под мышку скунса и пошел к своим.
За стойкой стоял Чарли, и народу было полно: и Джонни Эшленд, и Тощий Паттерсон, и Джек О’Нил, и еще полдюжины человек.
Я поставил скунса на стойку, и он радостно пошел им навстречу, как будто только и мечтал познакомиться. А ребята его как увидали, так сразу и попрятались кто под стол, кто под стул. Чарли ухватил бутылку за горлышко и пятится в дальний угол.
– Эйза! – орет. – А ну убери отсюда эту зверюгу!
Я ему:
– Да ты не бойся. Он не кусается.
– Кусается не кусается, все равно пусть проваливает!
И все галдят хором:
– Убери его! Пусть проваливает!
Ух я на них разозлился! Чем им помешал такой милый скунс?!
Но ясно было, что убеждать бесполезно, пришлось нести скунса назад к Бетси. Нашел я джутовый мешок, сделал из этого мешка ему гнездо и велел ждать, а сам пошел к ребятам.
Просидел я с ними дольше, чем предполагал, потому что меня заставили рассказать все с самого начала и то и дело задавали вопросы, и потешались надо мной, и всё ставили мне выпивку, а самому даже не дали за деньгами полезть. В общем, когда я вышел, то не сразу сообразил, где стоит моя Бетси, а когда вспомнил, был вынужден как следует напрячь мозги, чтобы рассчитать до нее маршрут с поправкой на ветер. Некоторое время я боролся со стихией и гравитацией, но наконец подобрался к моей старушке достаточно близко, чтобы протянуть руку и схватиться за борт.
Дверь поначалу никак не поддавалась, потом я не мог нашарить в кармане ключ, потом нашел, да уронил на пол, а когда полез за ним, завалился на сиденье, и там было так хорошо и уютно, что мне совсем расхотелось вставать. В общем, пока я лежал и размышлял, не поспать ли так до утра, Бетси сама завела мотор. Я засмеялся. Моя старушка была возмущена моим поведением и решила ехать домой без разговоров. Такая вот у меня была машина. Прямо как жена.
Она сдала назад, развернулась, притормозила перед выездом на дорогу, убедилась, что нет других машин, и покатила себе восвояси.
Я лежал и в ус не дул. Бетси я доверял как себе. Мы с ней столько пережили, она у меня такая умница, хотя раньше все-таки никогда не ездила сама по себе. Пожалуй, даже удивительно, что такого еще не случалось.
Человека окружает много всякой техники, однако ближе собственного автомобиля не бывает ничего. Человек и машина знакомятся, узнают друг друга, и между ними вырастает привязанность. Совершенно естественно наступает этап, когда машине становится можно доверять, как верному коню или псу, и хорошая машина в этом смысле ничуть не хуже пса или коня.
Так я размышлял, блаженно развалившись на сиденье, а Бетси уже подвезла меня к самому дому. И еще не успела толком замедлить ход, как вдруг взвизгнули тормоза и открылась дверь.
Я попытался встать, но быстро у меня это не получилось. Кто-то распахнул дверь с моей стороны, ухватил меня за шкирку и вытащил наружу.
Этот кто-то был в форме полиции штата, рядом с ним стоял еще один коп, а чуть позади – патрульная машина с красной мигалкой. Я удивился тому, что не заметил погони, а потом вспомнил, что ехал лежа и не смотрел на дорогу.
– Кто был за рулем?! – рявкнул коп, не выпуская моего загривка.
Ответить я не успел, потому что в этот момент его напарник заглянул в Бетси, отлетел на три метра и завопил:
– Слэйд! У него там скунс!
– Только не говори мне, что машину вел скунс.
– Ну, скунс, по крайней мере, трезвый…
– Вы мне скунса не трожьте, – говорю. – Это мой друг. Он никого не обижал.
И рванулся к Бетси. Мой воротник выскользнул из рук Слэйда, я рухнул грудью на сиденье, схватился за руль и попытался втащить себя внутрь. И тут Бетси взревела и понеслась. Гравий так и брызнул из-под колес и застучал по борту патрульной машины пулеметной очередью. Бетси снесла штакетник, заложила поворот и унеслась прочь напролом через сиреневые кусты.
Я, конечно, свалился.
Лежал там в ошметках сирени, а она выехала на дорогу и скрылась с глаз. Все-таки моя машина сделала все, что могла. Пыталась спасти меня, и я сам виноват, что не удержался. Теперь она мчалась к свободе. И шансы у нее, похоже, были неплохие – мотор оглушительно ревел, и скорость она развила просто крейсерскую.