– Нет, – ответил он, – не представляю.
Дин успел забыть, какой болтушкой была Милдред. Кажется, в школе ее прозвали Трещоткой, и вполне заслуженно.
– Иногда я думаю, – тараторила Милдред, словно боялась не успеть выговориться, – что здесь на Земле мы слишком зациклены на деньгах. Воспитательницы не понимают их важности, а если и понимают, то совершенно не ценят. Должно быть, они не одни такие во Вселенной. Это заставляет задуматься, не правда ли, мистер Дин?
Еще одна раздражающая особенность Милдред – завершать любую фразу праздным вопросом.
Он не пытался отвечать. Ответ от него и не требовался.
– Мне пора, засиделся на работе.
– Очень рада встрече, мистер Дин, – сказала Милдред. – Я часто вспоминаю школьные дни, и порой мне чудится, что с тех пор миновали годы, а порой, что это было только вчера, и я…
– Да-да, действительно, очень мило. – Дин поднял шляпу и пустился наутек.
Жалкое зрелище, недовольно подумал он про себя, когда посреди бела дня тебя, солидного немолодого господина, обращает в бегство болтливая женщина.
Уже подходя к дому, он слышал, как ворчит внутри Кэрри.
– Джонсон Дин, – воскликнула она, стоило ему показаться в дверях, – немедленно за стол! Ваш ужин почти остыл. А у меня сегодня кружок. Так что руки можете не мыть.
Дин спокойно снял шляпу и пальто.
– Не такие уж они грязные. При моей работе рук не испачкаешь.
Она суетливо налила ему кофе и расправила хризантемы в вазе посреди стола.
– Поскольку сегодня у меня кружок, – Кэрри явно хотелось пристыдить его за опоздание, – посуду я мыть не стану. Просто оставьте ее на столе. Завтра вымою.
Дин покорно уселся за стол.
Внезапно он ощутил острое и необъяснимое желание спрятаться. Спрятаться от забот внешнего мира и неясного страха, который помимо его воли поселился в душе.
Мимо прошествовала Кэрри, горделиво неся шляпку на горделиво поднятой голове. Всем своим видом она давала понять, что опаздывает на заседание кружка не по своей вине. У двери она остановилась.
– Вам ничего больше не нужно? – Ее глаза быстро обежали обеденный стол.
– Ничего. – Дин хмыкнул. – Хорошего вечера. Желаю собрать как можно больше свежих сплетен.
Его любимая колкость, которая неизменно ее ранила. Детский сад, да и только, но удержаться он не мог.
Кэрри вылетела из двери, и какое-то время он слышал сердитый цокот ее каблучков.
С ее уходом дом погрузился в звенящую тишину, а вокруг обеденного стола залегли глубокие тени.
Спрятаться. Сколько лет он, Джонсон Дин, старик, отдавший всю свою жизнь школе, прятался в доме, построенном его дедом, доме с неровным полом и массивным камином, гаражом на две машины и цветочным кашпо над дверью?
Один-одинешенек.
Прятался от нависшей угрозы, почти незаметной и необъяснимой.
Одиночество понятно, его легко объяснить. Старики и подростки всегда одиноки. Подростки еще не обзавелись социальными связами, старики успели их утратить.
Общество неоднородно, рассуждал Дин. Людей разделяют возраст, профессии, уровень образования и доходов. И это еще далеко не все, различия можно множить и множить. Если бы кто-то нашел время составить список, вышло бы забавно.
Он доел ужин, вытер рот салфеткой и перешел в темную гостиную.
Дин понимал, что должен убрать со стола, а еще лучше, вымыть посуду, ведь сегодня он и впрямь провинился перед Кэрри, однако не мог себя заставить. Его терзало смутное беспокойство. Даже спрятавшись в старом доме, он не находил покоя в душе.
Хватит откладывать, сколько можно няньчиться со страхами. Он ведь знает, чего боится, даже если ему не хватает смелости самому себе признаться.
Стаффи, очевидно, просто спятил, а он навоображал невесть чего.
Дети ничуть не изменились, вот только их отметки за последнее десятилетие стали гораздо выше.
И соответственно возрос интеллект.
А еще упал интерес к спорту.
Да и правонарушители в Милвилле почти перевелись.
Дин принялся мерить шагами ковер перед громадным камином, и его потухшее жерло, откуда исходил горьковатый запах старого пепла, казалось разверстой пастью.
Старческим кулаком он ударил в дрожащую ладонь.
– Этого просто не может быть! – вскричал он, обращаясь к самому себе.
Но от правды не убежишь.
Дети в Милвилле взрослели и развивались интеллектуально раньше, чем положено.
И если бы только это.
Они быстрее избавлялись от пережитков дикости, еще присущих человеческому роду. К каковым следовало отнести и спорт, маскировавший не что иное, как инстинкт пещерного человека к соперничеству с себе подобными.
Если бы мог открыто поговорить с учениками, понять, о чем они думают!
Но это невозможно. Слишком высоки были барьеры, которые их разделяли.
Дин стар, они молоды. Он стоял над ними, они ему подчинялись. Он не мог переступить через предрассудки, на которых строилась жизнь общества.
Одно дело – признать, что происходит нечто непонятное. И совсем другое – понять причину и выработать стратегию поведения.
К тому же Стаффи мог ошибаться. Невозможно поверить, что к этому причастны Воспитательницы.
Странно, что, будучи инопланетянами, они никак не выпячивали этот факт, предпочитая жить так, словно родились в Милвилле. Они вели себя тише воды ниже травы, избегая пересудов, в то время как многие пришельцы нажили неприятности, вмешиваясь в жизнь людей и ведя себя экстравагантно.
Впрочем, неожиданно подумал Дин, то, что представляется нам экстравагантностью, с точки зрения инопланетянина может быть самым обычным поведением.
Воспитательницам повезло, что их природная склонность к воспитанию детей так вписалась в человеческую модель поведения. Они оказались идеальными няньками, и их существование в качестве полезных членов общества не подвергалось сомнению.
Многие годы они воспитывали юных милвилльцев, не вызывая ни малейших нареканий. А теперь у них своя школа, хотя, вспомнил Дин, ее открытие не обошлось без скандала – воспитательницы не придерживались утвержденных образовательных программ.
Он включил свет, решив что-нибудь почитать. Но ни одна книга на полках не привлекла его интереса. Пальцы теребили корешки, глаза скользили по названиям… Читать решительно не хотелось.
Дин подошел к большому окну и выглянул наружу. Фонари еще не горели, однако кое-где в окнах уже зажегся свет, а временами фары проезжающего мимо автомобиля выхватывали из темноты куст, клонящийся от ветра, или испуганного кота.
Это была одна из старейших улиц города. Некогда Дин мог по пальцам пересчитать всех домовладельцев: Уилсоны, Беккеты, Джонсоны, Рэндомы… Никто из них больше здесь не жил. Имена поменялись, и он больше никого не знал в лицо.
Подростки и старики, рассуждал Дин, самые одинокие создания на земле.
Он вернулся в гостиную, зажег торшер и опустился в удобное кресло, но на месте не сиделось. Дин побарабанил пальцами по подлокотникам. Хотелось встать, только ради чего? Разве что вымыть посуду, но мыть посуду тоже не хотелось.
Нужно прогуляться, решил Дин. Отличная идея, нет ничего полезнее прогулки перед сном.
Надев шляпу и пальто, он вышел из дома и, дойдя до калитки, свернул на запад.
Он был уже на полпути к цели, обойдя деловой район, когда признался себе, что направляется к дому Стайлза, куда поначалу вовсе не намеревался идти.
Дин понятия не имел, что собирается делать. Его словно подталкивала некая сила, лишая права выбора.
Старый дом стоял в окружении могучих деревьев и кустарников. Время от времени кто-нибудь подстригал траву и высаживал цветы на клумбах в благодарность за услуги Воспитательниц, которые не признавали денег.
Вероятно, они и впрямь не нуждались в деньгах, потому что им не требовалась пища, а еще они никогда не болели, во всяком случае, никто не видел их больными. Возможно, порой в старом доме было холодно, однако дров они тоже не покупали, а для уплаты налогов Лаймонт Стайлз оставил им некую сумму. По всему выходило, деньги им и впрямь были без надобности.
Давным-давно люди судачили о том, как они обходятся без пищи, затем и эти разговоры сошли на нет. Жители Милвилля решили, что повадки инопланетянина человеку все одно не понять, так нечего и пытаться.
И они, без сомнения, были правы.
Внезапно Дину пришло в голову, что дом Стайлза еще старше его собственного. В нем был всего один этаж – так строили до того, как в моду вошли разноуровневые полы.
Сквозь тяжелые занавески пробивался свет. Воспитательницы были на месте. Впрочем, они всегда были на месте, почти никогда не покидали дома, и у людей вошло в привычку самим отводить к ним детей. А дети, даже совсем крохи, и не возражали, они обожали своих воспитательниц.
Дин позвонил у входа, дождался шороха за дверью.
Дверь отворилась, и на пороге возникла одна из них. Свет падал на нее сзади, и Дин осознал, что в последний раз видел Воспитательницу много лет назад.
Однажды, вскоре после возвращения Ламонта Стайлза, Дин встретил на улице сразу трех Воспитательниц, потом они попадались ему на глаза поодиночке и на расстоянии. Время стерло первое впечатление, и сейчас его снова поразил их внешний вид: грация волшебных существ, удивительное ощущение, что ты стоишь лицом к лицу с прекрасным цветком.
Лицо, если это можно было назвать лицом, излучало такую нежность и ласку, что практически лишало черты индивидуальности. Удивительные кожистые лепестки окружали его, а тело поражало сочетанием хрупкой грации и силы. Во всем облике дивного существа сквозили простодушие и мягкость, заставлявшие забыть обо всем остальном.
Неудивительно, подумал Дин, что дети от них без ума.
– Мистер Дин, – спросила Воспитательница, – не хотите ли войти? Ваш визит – большая честь для нас.
– Спасибо.
Дин вошел, снял шляпу и услышал, как за ним закрылась дверь.
– Садитесь в кресло, – промолвила Воспитательница. – Мы приберегаем его для особых гостей.