– Я все понимаю, Боб. Тебе незачем оправдываться.
Дин запнулся, размышляя, уместно ли будет сказать то, что вертелось на языке, и наконец решился:
– Если обещаешь не говорить тренеру, я признаюсь, что согласен с твоим выбором. Приходит время, когда футбол начинает раздражать.
– В самую точку, сэр! – расплылся в улыбке Мартин.
За столиком их было четверо: Рональд Кинг, Джордж Вудс, Джуди Чарльстон и Донна Томпсон. Хорошие ребята, подумал Дин, как на подбор. Все четверо медленно потягивали газировку, стремясь растянуть удовольствие.
Они улыбались ему, а Джордж Вудс отодвинул для него кресло. Дин присел. Боб поставил перед ним чашку.
– Вы очень добры, – сказал Дин, удивляясь, отчего он так смущен. Разве это не его воспитанники, которых он видел в школе каждый день и стремился приобщить к знаниям, не его дети, которых у него никогда не было?
– Нам нужна ваша помощь, мистер Дин, – сказал Рональд Кинг. – Мы обсуждали Ламонта Стайлза. Он единственный из наших земляков, кто летал к звездам, и мы подумали…
– Возможно, вы были знакомы, мистер Дин? – спросила Джуди.
– Был, – медленно ответил Дин. – Я знал его, но не так близко, как Стаффи. Они дружили в детстве. Я постарше их обоих.
– Каким он был? – спросила Донна.
Дин откашлялся.
– Ламонт Стайлз? Он был самым отчаянным парнем в городе. Учился плохо, дома не жил, творил что хотел. Если случалось какое-то безобразие, будьте уверены, к этому приложил руку Ламонт. Люди говорили, что ничего путного из него не выйдет, а поскольку каждый встречный норовил влезть ему в душу, Ламонт принимал все близко к сердцу…
Дин говорил и говорил, ему задавали вопросы, Рональд Кинг сходил к стойке за еще одной чашкой кофе.
От Стайлза разговор перекинулся на футбол. Кинг и Мартин повторили то, что сказали тренеру. Побеседовали о школьном самоуправлении, обсудили ионный двигатель, который был у всех на устах.
Дин не только говорил, но и слушал, задавал вопросы, и время летело незаметно.
Внезапно свет моргнул, и Дин удивленно поднял глаза.
Джуди рассмеялась.
– Они закрываются. Нам пора.
– Ясно, – сказал Дин. – Часто засиживаетесь тут до закрытия?
– Нет, – ответил Боб Мартин. – Уроков много задают.
– Помню, как в былые времена… – начал Дин и внезапно осекся.
Действительно, это было с ним много лет назад. И случилось снова, сегодня вечером.
Пять лиц смотрели на него. Смотрели вежливо, доброжелательно и с уважением. Но было в их взглядах что-то еще.
Беседуя с ними, Дин забыл о своем возрасте. Ребята отнеслись к нему как к равному человеческому существу, а не как к старику, который заслуживал уважения из-за прожитых лет. Они приняли его в свой круг, и он стал одним из них. Они разрушили барьер не только между учениками и учителем, но и между старостью и юностью.
– Я на машине, – сказал Боб Мартин. – Хотите, подброшу вас до дома?
Дин поднял с пола шляпу и медленно встал.
– Не стоит, я лучше пройдусь. Нужно кое-что обдумать, а думается лучше всего на ходу.
– Приходите еще, – предложила Джуди Чарльстон. – Может быть, в пятницу вечером?
– Почему бы нет, спасибо за приглашение, – ответил Дин.
Чудесные дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Добрее и воспитаннее, чем обычные взрослые. Ни наглости, ни снисходительности, словно они и не дети вовсе, и в то же время исполнены идеализма и честолюбия – верных спутников юности.
Рано повзрослевшие, лишенные цинизма…
Возможно, это и есть та монета, которую платят Воспитательницы, похищая их детство? А что, если речь не идет о воровстве? Если Воспитательницы всего лишь сохраняют то, что берут?
В таком случае они предлагают детям взамен новую зрелость и новое равенство, а взамен берут то, чему и так суждено сгинуть, чему человечество не нашло применения, но без чего не может жить эта странная инопланетная раса.
Они забирают юность и красоту и сохраняют в своем доме про запас. Сохраняют то, что человечество способно хранить лишь в памяти. Собирают и удерживают мимолетные мгновения, которыми их дом набит до отказа.
Ламонт Стайлз, мысленно вопрошал Дин через годы и расстояния, знал ли ты об этом? Что было у тебя на уме?
Возможно, ты хотел преподать урок самодовольному городишке, который сделал тебя великим? Или привез их в тайной надежде, что больше никто и никогда не скажет местному мальчишке, что из него не выйдет ничего путного?
Впрочем, и это не все.
Донна потянула его за рукав:
– Пора, мистер Дин, здесь нельзя оставаться.
Вместе они вышли из кафе, пожелали друг другу спокойной ночи, и Дин зашагал по улице, как ему казалось, бодрее, чем обычно.
А все оттого, думал он на полном серьезе, что за эти два часа я и вправду помолодел.
Дин энергично шагал по улице, почти не хромал и совсем не чувствовал усталости, но боялся признаться в этом самому себе – обычно люди стыдятся подобных мыслей. Надежда жива, пока теплится где-то в груди, однако стоит облечь ее в слова, и вот уже разочарование маячит за ближайшим поворотом.
Дин шел в сторону, противоположную дому, несмотря на то что было поздно и обычно в этот час он уже лежал в постели.
Миновав заросшую кустарником лужайку, он увидел, что свет еще пробивается из-под опущенных портьер.
На крыльце он остановился, пораженный внезапной мыслью: а ведь есть еще Стаффи, и я, и старина Эйб Хоукинз… Нас много.
Дверь отворилась. На пороге стояла Воспитательница, гордая и прекрасная, и ничуть не удивленная. Словно ждала его прихода.
Две другие сидели у камина.
– Не хотите ли войти? – спросила она. – Мы очень рады, что вы вернулись. Дети уже ушли, нашей беседе никто не помешает.
Он вошел и сел в кресло, аккуратно примостив шляпу на колене.
И снова в воздухе послышался топот детских ножек, и время остановилось, и зазвучал вокруг детский смех.
Дин сидел и качал головой, размышляя. Воспитательницы ждали.
Как трудно порой найти верные слова.
Он вновь ощущал себя нерадивым второклассником у доски.
Они ждали, ждали терпеливо, понимая, ему нужно время.
Он должен найти верные слова. Должен заставить их понять.
Нельзя говорить необдуманно. Его слова должны звучать естественно и логично.
Но откуда взяться логике?
В том, что старикам, подобным ему и Стаффи, нужны воспитательницы, не было никакой логики.
Кто там, в толще скал?Перевод О. Битова
Он бродил по холмам, вызнавая, что видели эти холмы в каждую из геологических эр. Он слушал звезды и записывал, что они говорили. Он обнаружил существо, замурованное в толще скал. Он взбирался на дерево, на которое до того взбирались только дикие кошки, когда возвращались домой в пещеру, высеченную временем и непогодой в суровой крутизне утеса. Он жил в одиночестве на заброшенной ферме, взгромоздившейся на высокий и узкий гребень над слиянием двух рек. А его ближайший сосед – хватило же совести – отправился за тридцать миль в окружной городишко и донес шерифу, что он, читающий тайны холмов и внимающий звездам, ворует кур.
Примерно через неделю шериф заехал на ферму и, перейдя двор, заметил человека, который сидел на веранде в кресле-качалке лицом к заречным холмам. Шериф остановился у подножия лесенки, ведущей на веранду, и представился:
– Шериф Харли Шеперд. Завернул к вам по дороге. Лет пять, наверное, не заглядывал в этот медвежий угол. Вы ведь здесь новосел, так?
Человек поднялся на ноги и, показав жестом на кресло рядом со своим, ответил:
– Я здесь уже три года. Зовут меня Уоллес Дэниельс. Поднимайтесь сюда, посидим, потолкуем.
Шериф вскарабкался по лесенке, они обменялись рукопожатием и опустились в кресла.
– Вы, я смотрю, совсем не обрабатываете землю, – сказал шериф.
Заросшие сорняками поля подступали вплотную к опоясывающей двор ограде. Дэниельс покачал головой:
– На жизнь хватает, а большего мне и не надо. Держу кур, чтоб несли яйца. Парочку коров, чтоб давали молоко и масло. Свиней на мясо – правда, забивать их сам не могу, приходится звать на помощь. Ну и еще огород – вот, пожалуй, и все.
– И того довольно, – поддержал шериф. – Ферма-то уже ни на что другое не годна. Старый Эймос Уильямс разорил тут все вконец. Хозяин он был прямо-таки никудышный…
– Зато земля отдыхает, – отвечал Дэниельс. – Дайте ей десять лет, а еще лучше двадцать, и она будет родить опять. А сейчас она годится разве что для кроликов и сурков да мышей-полевок. Ну и птиц тут, ясное дело, не счесть. Перепелок такая прорва, какой я в жизни не видел.
– Белкам тут всегда было раздолье, – подхватил шериф. – И енотам тоже. Думаю, еноты у вас и сейчас есть. Вы не охотник, мистер Дэниельс?
– У меня и ружья-то нет, – отвечал Дэниельс.
Шериф глубоко откинулся в кресле, слегка покачиваясь.
– Красивые здесь места, – объявил он. – Особенно перед листопадом. Листья словно кто специально раскрасил. Но изрезано тут у вас просто черт знает как. То и дело вверх-вниз… Зато красиво.
– Здесь все сохранилось, как было встарь, – сказал Дэниельс. – Море отступило отсюда в последний раз четыреста миллионов лет назад. С тех пор, с конца силурийского периода, здесь суша. Если не забираться на север, к самому Канадскому щиту, то немного сыщется в нашей стране уголков, не изменявшихся с таких давних времен.
– Вы геолог, мистер Дэниельс?
– Куда мне! Интересуюсь, и только. По правде сказать, я дилетант. Нужно же как-нибудь убить время, вот и брожу по холмам, лазаю вверх да вниз. А на холмах хочешь не хочешь столкнешься с геологией лицом к лицу. Мало-помалу заинтересовался. Нашел однажды окаменевших брахиоподов, решил про них разузнать. Выписал себе книжек, начал читать. Одно потянуло за собой другое, ну и…
– Брахиоподы – это как динозавры, что ли? В жизни не слыхивал, чтобы здесь водились динозавры.
– Нет, это не динозавры, – отвечал Дэниельс. – Те, каких я нашел, жили много раньше динозавров. Они совсем маленькие, вроде моллюсков или устриц. Только раковины закручены по-другому. Мои брахиоподы очень древние, вымершие миллионы лет назад. Но есть и виды, уцелевшие до наших дней. Правда, таких немного.