– Давайте все-таки насчет Спектакля.
– Спектакль надо продолжать.
– Но как? Один персонаж отсутствует! Вы же понимаете, чем это чревато. Весь Спектакль может полететь в тартарары. Это будет даже хуже, чем его отмена! Почему бы не переждать несколько дней и не начать все с чистого листа? Новая история, новые действующие лица…
– Нельзя! Каждый из нас уже идентифицировался со своим персонажем. Сделал персонаж частью себя. Мы все ведем двойную жизнь, Байярд. У каждого из нас раздвоение личности. Это нам необходимо для продолжения существования. Никто уже не сможет остаться с собой один на один.
– Вы хотите сказать, что Спектакль для нас – это спасение от безумия?
– Пожалуй. Хотя я не стал бы так драматизировать. В нормальных обстоятельствах мне бы в голову не пришло настаивать на его продолжении. Но наша ситуация далека от нормальной. Каждый из нас лелеет в душе ужасающих масштабов комплекс вины. Спектакль – возможность дать выход эмоциям, сбросить напряжение. Он дарит нам темы для бесед, не позволяет забиться в угол наедине с саднящей совестью, обеспечивает нам каждодневную дозу юмора – как комикс в газете, хохма, уморительный анекдот.
Лодж вскочил и принялся мерить шагами комнату.
– Не зря я утверждаю, что это позиция! – объявил он. – Если не сказать «глупое позерство»! Для комплекса вины нет никаких оснований. И все же они цепляются за этот комплекс, словно он один сохраняет в них человечность, словно это последняя связь с внешним миром и другими людьми. А потом приходят ко мне и хотят говорить об этом – как будто я могу что-то сделать! Наверное, всплеснуть руками и сказать: «Ну, раз так, давайте все бросим». Можно подумать, передо мной не стоит никакой задачи! Они говорят, что мы тянем руки к священной силе, что сотворение жизни – результат божественного вмешательства, и любые попытки простых смертных повторить это – богохульны и кощунственны. И ведь на этот аргумент есть вполне логичный ответ, но логики они не видят или не хотят видеть! Может ли нечто божественное выйти из-под рук человека? Если жизнь имеет божественную природу, человеку не сотворить ее в лаборатории. Сколько бы он ни старался, не поставит он производство жизни на конвейер. Но! Если мы все-таки исхитримся создать настоящую жизнь в пробирке на основании химических реактивов и собственных знаний, это станет подтверждением того, что нет в божественном вмешательстве никакой необходимости. А раз божественная сила не является обязательным условием создания жизни, нет никаких оснований считать нашу работу кощунством!
– Они ищут выход, – ответил Форестер примирительно. – Кто-то из них действительно верит в свои слова, а кто-то просто боится ответственности – моральной ответственности. Они пытаются представить, каково это, до конца своих дней нести на совести такой груз. Тысячу лет назад в той же ситуации оказались ученые, открывшие расщепление атома. Они выполнили свою задачу и содрогнулись. Они потеряли сон. Их мучили кошмары. Они понимали, что выпускают в мир чудовищные силы. Так и мы сейчас понимаем, что делаем.
Лодж вернулся за свой стол и сел.
– Дайте мне подумать, Кент. Может, вы и правы. Не знаю. Я слишком многого не знаю.
– Я еще вернусь, – сказал Форестер и осторожно прикрыл за собой дверь.
Спектакль представлял собой бесконечную мыльную оперу, викторианский роман, доведенный до немыслимых границ абсурда. В нем было что-то от Страны Оз, повороты сюжета нередко происходили вопреки всякой логике, приключения героев продолжались уже очень давно, а финал даже не брезжил на горизонте.
Если посадить группу людей на изолированный и тщательно охраняемый астероид, если запереть их в лабораториях и заставить решать некую задачу – день за днем, день за днем, – неплохо бы принять какие-то меры, чтобы они не сошли с ума.
Для этого вполне годятся книги и музыка, фильмы, игры, танцевальные вечера – все старые добрые средства, к которым испокон веков прибегало человечество, отвлекаясь от бед и невзгод.
Но однажды настает момент, когда эти забавы перестают справляться со своей функцией, когда их становится недостаточно. Тогда приходится искать что-то новое – еще не опробованное, свежее, революционное и в то же время очень простое. Занятие, в которое будут вовлечены все участники отрезанной от мира группы. Совместная деятельность, настолько захватывающая, что позволит ненадолго позабыть о себе и своих проблемах.
Так и родился Спектакль.
В стародавние времена в домах европейских крестьян и первых поселенцев в Северной Америке отец семейства вечерами забавлял детей игрой в тени. Поставив напротив голой стены свечу или лампу и сев между ними, он изображал руками фигуры. Причудливые тени этих фигур на стене превращались в кроликов, слонов, всадников на конях, медведей и все такое прочее. Целый час, а то и больше, люди, птицы и звери сменяли друг друга на стене – кролик жевал клевер, слон помахивал хоботом и ушами, волк выл на холме, – а детишки сидели, не дыша, и любовались чудесами.
Позже, с появлением кино и телевидения, комиксов и дешевых пластиковых игрушек, тени на стене перестали быть чудом, и такие развлечения ушли в прошлое.
Если взять принцип устройства театра теней и добавить к нему тысячу лет развития технологий, вы получите Спектакль.
Знал ли придумавший его давно забытый гений о театре теней или нет, теперь неизвестно. Однако принцип работы Спектакля был тот же, пусть изменился подход: теперь фигуры не складывались из пальцев, а создавались силой мысли. И это уже были не монохромные и одномерные слоны и кролики, а объемные и цветные персонажи – любые, какие только в состоянии придумать разум, который у человека куда гибче рук.
Экран, куда проецировались персонажи, представлял собой триумф электротехники. У него были блоки памяти, многие ряды акустических трубок, селекторы цвета, телепатические антенны и прочие достижения прогресса, но все же основная работа ложилась на аудиторию. Материал для спектакля поставлял разум зрителей – они придумывали персонажей, управляли ими, сочиняли для них реплики. Весь реквизит и декорации также являлись плодами коллективной фантазии.
Поначалу Спектакль был довольно сумбурным, а персонажи сырыми во всех смыслах: их действиям недоставало логики, а им самим – нередко рук и ног. Реквизит и декорации являли собой плоды нескоординированных усилий всей группы. Иногда в небе возникали сразу три луны, причем в разных фазах. Иногда на одной половине экрана шел снег, а на другой яркое солнце заливало пальмы.
Однако время шло, и Спектакль совершенствовался. Персонажи мало-помалу приобрели законченную форму, обзавелись характером и полным набором конечностей, стали иметь вид настоящих живых существ. Декорации уже выглядели как результат совместного творчества, призванный создать задуманную атмосферу, а не как судорожные попытки девяти участников по отдельности заткнуть белые пятна на экране.
Само развитие сюжета сделалось плавным и непрерывным – но при этом никто из девятерых никогда не знал точно, как все сложится дальше.
В этом заключалась прелесть Спектакля. Каждый персонаж мог в любой момент изменить ситуацию по своему усмотрению, и остальные должны были реагировать, менять поведение и выдавать соответствующие реплики.
В какой-то мере это превратилось в столкновение характеров – каждый участник искал выгоду для своего персонажа и старался защитить его от опасностей. По сути, Спектакль стал бесконечной шахматной партией, в которой каждый играл против восьмерых противников.
И конечно, никто не знал, где чей персонаж. К шахматной партии добавилась оживленная игра в угадайку, постоянные остроты и шуточки – и все это шло группе на пользу: отвлекало от ежедневных забот и печалей.
Каждый вечер после ужина девять человек собирались в театре, вспыхивал экран, и на нем оживали девять персонажей: Беззащитная Сиротка, Усатый Злодей, Правильный Юноша, Красивая Стерва, Инопланетный Монстр и все остальные.
Девять человек – мужчин и женщин. И столько же действующих лиц.
Но теперь осталось только восемь, потому что Генри Гриффит умер. Умер прямо за лабораторным столом, с блокнотом под рукой. Спектакль лишится одного персонажа – того, что принадлежал покойному. И Лодж гадал, какого именно.
Явно не Беззащитной Сиротки, это совсем не в духе Генри. Он, скорее, мог выдумать Правильного Юношу, Нищего Философа или Провинциального Хлыща.
«Стоп, – остановил себя Лодж. – Только не Провинциального Хлыща. Провинциальный Хлыщ – это я».
Он снова задумался о том, кто за кем стоит. Красивая Стерва – наверняка Сью Лоуренс. Чопорная и практичная Сью, настолько далекая от этого образа, насколько можно представить. Как-то Лодж подразнил Сью, высказав ей свои предположения, и она несколько дней с ним почти не разговаривала.
Форестер настаивает, что Спектакль нужно продолжать. Возможно, он прав. Они приспособятся. Бог свидетель, эти люди ведут Спектакль каждый вечер на протяжении многих месяцев, они могут приспособиться к чему угодно.
Спектакль ведь действительно сумасбродный. У него нет и не может быть финала. Даже логичного финала одного эпизода – эпизоды просто не успевают достичь логического завершения. Едва в сюжете намечается явное направление, какой-нибудь шутник ставит палку в колесо и пускает действие по другим рельсам. Лодж подумал, что при таком раскладе исчезновение одного персонажа не станет непреодолимым препятствием.
Он встал из-за стола и подошел к большому панорамному окну. Снаружи простирался унылый безлюдный пейзаж астероида. Внизу были куполообразные крыши исследовательского центра, а дальше – черная каменная пустошь до самого горизонта. С северной его стороны над щербатыми скалами виднелась искра – занимался рассвет. Скоро взойдет крошечное местное солнце размером не больше наручных часов и прольет скудные лучи на крошечный камень, затерянный в космосе. Лодж смотрел, как разрастается искра, и думал о Земле, где рассвет означал утро, а закат – вечер. Дни и ночи на астероиде были такие короткие, что ориентироваться на них не имело смысла. Поэтому утро и вечер у работающих здесь людей наступали в установленный час вне зависимости от положения солнца. Нередко все ложились спать, когда светило было в зените.