Декер безнадежно махнул рукой:
– Что это вообще такое?
Уолдрон тихо ответил:
– Неизвестно. Пока неизвестно, по крайней мере. Позже, может быть, мы и разберемся, только толку от того? Микроб. Или вирус. Что-то поедает обработанное железо в составе сплавов. Железную руду оно не трогает. В противном случае здесь давно не было бы никаких залежей.
– Если так, – сказал Декер, – мы накормили эту заразу досыта впервые за много, много лет. Возможно, за тысячелетия. Здесь нигде нет обработанного металла. Как же этот организм выжил? Что он ел все эти немыслимые годы? А если не ел, то как сумел сохраниться?
– Это не обязательно организм, – сказал Уолдрон. – Возможно, что-то такое в атмосфере. Почему нет?
– Мы брали пробы и делали замеры, забыл?
И только когда вопрос уже сорвался с языка, Декер понял, какие они глупцы. Брали пробы атмосферы, да, – но как можно выявить то, с чем никогда не сталкивался? У любого исследователя очень скудная измерительная линейка – ограниченная совокупным опытом человечества. Человек способен защитить себя от очевидных угроз – и от тех, которые в состоянии вообразить. А неизвестным и невообразимым ему противопоставить нечего.
Декер поднялся. Джексон все еще стоял у столба, рядом с беспомощным роботом.
– Помните первый день экспедиции? – сказал он биохимику. – И наш разговор в кают-компании. Вот и ответ.
Джексон кивнул:
– Помню, сэр.
Внезапно Декер осознал, что на базе стоит оглушительная тишина, лишь только порывы ветра прилетают из-под крон деревьев и хлопают полосатой тканью навеса.
И первый раз за все время экспедиции он ощутил в воздухе чуждый запах чужого мира.
Детский садПеревод В. Лопатки
Он встал еще до рассвета, спустился мимо древнего покосившегося амбара, перебрался через ручей и зашагал вверх по лугу, заросшему невысокой травой и летними цветами. В сыром от росы воздухе еще висел ночной холодок.
Он гулял до рассвета, потому что рассветов ему было отпущено совсем мало. Когда-нибудь боль нахлынет и уже не отступит. Любая прогулка могла стать последней, и он ловил каждую мелочь: слезинки росы на взметнувшихся вверх лепестках шиповника, птичьи трели в зарослях кустов у канавы.
У тропы, что вилась сквозь кусты у оврага, он увидел машину. И сперва разозлился. Эта штука была непривычной, даже нелепой, а его сердце и мысли в тот момент были готовы принимать лишь самые обыденные вещи. Обыденная, привычная земная жизнь – вот чего он искал на заброшенной ферме, где собирался провести остаток дней.
Он стоял на тропе и разглядывал диковинную машину, чувствуя, как капельки росы на лепестках и утренние птичьи трели уходят на задний план и оставляют его один на один с этим странным предметом, словно сошедшим с витрины магазина бытовой техники. Причем интуиция подсказывала, что перед ним не заблудившаяся в лесу посудомойка, а нечто невиданное и неслыханное.
Машина сияла, но не поверхностным металлическим блеском и не глянцем парадного фарфора. Свет шел словно изнутри. Она была прямоугольной, размером где-то метр на метр с небольшим на полметра. Ни ручек, ни кнопок, ни выключателей.
Он зачем-то подошел и погладил ее теплую поверхность. Ничего не произошло – по меньшей мере в тот момент. В глубине мерцающего металла или какого-то похожего материала ему почудилась невиданная мощь.
Он убрал руку и шагнул назад.
Машина щелкнула. Всего раз, и он понял, что это не просто так – не потому, что она щелкала при работе или когда включалась. Она щелкнула, чтобы привлечь внимание, чтобы показать: я готова выполнить свою задачу.
И чувствовалось, что в чем бы ни заключалась эта задача, машина выполняла ее эффективно и бесшумно.
И тут она снесла яйцо.
Даже потом, после долгих размышлений, он так и не понял, почему именно «снесла».
Яйцо было из зеленого нефрита с белесыми прожилками и изысканной резьбой, в которой угадывались странные знаки.
Он стоял на тропе и разглядывал яйцо, на мгновение забыв о том, откуда оно взялось, поглощенный красотой камня и мастерством резчика. Он сразу понял, что никогда не видел ничего подобного. Он предвкушал, как его пальцы скользнут по поверхности камня и сколь сложной и выразительной окажется резьба.
Он поднял яйцо и нежно сжал его в ладонях, вспоминая экспонаты, с которыми работал в музее. Но музей вдруг оказался полузабытым воспоминанием в тумане прошлого, хотя он ушел оттуда меньше трех месяцев назад.
– Спасибо, – сказал он. И сразу подумал, что очень странно благодарить машину.
Машина безмолвно застыла.
Наконец он ушел – обратно на старую ферму, что стояла на холме над амбаром. Положил яйцо на обеденный стол и не спускал с него глаз, пока готовил завтрак. Он растопил печь и подбросил щепок, чтобы огонь разгорелся побыстрее. Поставил чайник, достал из буфета посуду и накрыл на стол. Затем пожарил бекон и, пока тот сушился на бумажных салфетках, разбил в сковородку два последних яйца.
Он ел, не отрывая глаз от находки, восхищался рисунком и гадал, что могут означать резные знаки. А еще он задумался, сколько такая вещь могла бы стоить. Наверняка много. Впрочем, цена его не слишком волновала.
Резьба его озадачила. Он никогда не видел такого рисунка и не читал ни о чем подобном. В узорах ему виделась красота, сила и какой-то особый характер – все то, что отличает изделия богатой и развитой культуры от дешевых безделушек.
Он не услышал, как по ступеням крыльца поднялась девушка, и поднял голову, лишь когда она постучала по дверному косяку. Девушка стояла в проходе, и он вдруг понял, что она чем-то похожа на это нефритовое яйцо. Яйцо было зеленым и прохладным, а она – бледной и хрупкой, но в ее глазах сквозила мягкая глубина нефрита. Вот только глаза эти были голубые.
– Здравствуйте, мистер Шэй, – сказала девушка.
– Доброе утро, – ответил он.
Это была Мэри Маллет, сестра Джонни.
– Джонни собрался на рыбалку с мальчишкой Смитов, а меня отправили отнести молоко и яйца.
– Спасибо, хотя не стоило. Я бы сам к вам потом прогулялся. Полезно для здоровья.
Он тут же пожалел о сказанном. В последнее время он слишком часто думал, что для здоровья полезно что-нибудь делать или, наоборот, не делать. На самом деле доктора ясно дали понять: надежды не осталось.
Он пригласил Мэри войти, а сам поставил молоко в контейнер со льдом. Он обходился без электричества – а значит, и без холодильника.
– Ты завтракала?
Мэри кивнула.
– Ну и отлично, – усмехнулся он. – Готовлю я паршиво. Ты же знаешь, я тут ненадолго.
Он снова пожалел о своих словах. Довольно уже плакаться.
– Какая красота! – воскликнула Мэри. – Откуда это у вас?
– Яйцо-то? Странная история… Я его нашел.
Она протянула руку:
– Можно потрогать?
– Конечно.
Мэри зажала яйцо в ладонях – совсем как он тогда, на тропе.
– Вы правда его нашли?
– Не совсем. Мне его подарили.
– Друг?
– Не знаю.
– Разве так бывает?
– Бывает. Я как раз хотел тебе показать, откуда оно. Пойдешь со мной?
– Конечно, если не очень далеко. Я немного спешу – надо помочь маме закатывать персики.
Они вместе спустились мимо старого амбара, перебрались через ручей и зашагали по лугу. Он подумал, на месте ли еще машина и вообще, не привиделась ли она ему.
Машина была на месте.
– Какая диковинная штука! – воскликнула Мэри.
– Вот-вот. Диковинная.
– Что это, мистер Шэй?
– Не знаю.
– Вы говорите, яйцо вам подарили. Получается…
– Именно так.
Они подошли поближе и стали разглядывать машину. Мэри провела пальцами по ее поверхности.
– На ощупь ничего такого. Как фарфор или…
Машина щелкнула, и на траве появился флакон.
– Это тебе, – сказал Питер.
– Мне?
Питер поднял флакон и протянул Мэри. Шедевр неизвестного стеклодува играл и переливался на солнце всеми цветами радуги.
– Я думаю, это духи.
Мэри вытащила пробку.
– Прелесть.
Она вдохнула и протянула флакон ему. И правда – прелесть. Мэри вернула пробку на место.
– Послушайте, мистер Шэй…
– Не знаю. Понятия не имею.
– И не догадываетесь?
Он покачал головой.
– Вы ее просто нашли?
– Я гулял…
– И она вас здесь ждала?
– Не совсем…
А ведь если подумать, все так и было. Не он нашел машину, а нашла его.
– Ждала или нет?
– Пожалуй, да. Получается, что она меня ждала.
Может быть, и не его, а любого, кто пройдет по тропе. Машина ждала, что ее найдут. Ждала возможности сыграть свою роль.
Машину оставили здесь специально.
Питер стоял на лугу рядом с Мэри Маллет, дочерью фермера. Все было как всегда: травы, кусты и деревья, жаркий воздух пронзали сухие трели сверчков, а где-то вдали позвякивал колокольчик. В его голове вдруг сверкнула мысль – жуткая и леденящая, будто черная пустота космоса или бескрайнее время. Он ощутил, как нечто чужое, холодное тянется к теплой Земле и ее обитателям.
– Пойдем отсюда, – сказал Питер.
Они вернулись к ферме и остановились у ворот.
– Наверное, следует что-то сделать? Рассказать кому-то? – спросила Мэри.
Он покачал головой:
– Мне надо немного подумать.
– Подумать, что можно сделать?
– Полагаю, никто и ничто не сможет с этим ничего поделать.
Питер проводил Мэри взглядом и вернулся в дом.
Он выкосил траву, потом занялся цветами. С цинниями все было в порядке, а вот астры никак не желали расти. И еще проклятые сорняки. Как он ни старался, сорняки все равно пробирались на грядки.
После обеда стоит сходить на рыбалку, полезно для… Питер резко оборвал эту мысль.
Склонившись над грядкой, он ковырял землю совком и размышлял о машине.
Зачем она там?
Почему машина щелкает и дарит подарки, если ее погладить?
Это рефлекс, как у собаки, которая виляет хвостом?
Благодарность за то, что человек ее заметил?