– Я надеялся, что никто не заметит.
– Многие заметят, Бишоп. Не смогут не заметить, очень уж явно ты излучаешь. Однако пусть это тебя не тревожит. Мы все здесь друзья. Объединились против общего врага, так сказать. Если тебе нужен займ…
– Пока нет, – отказался Бишоп. – Если что, я тебе скажу.
– Мне. Или любому другому. Мы все друзья. Никуда не денешься.
– Спасибо.
– Совершенно не за что. А сейчас давай одевайся. Я посижу здесь, подожду. Вместе спустимся, и я тебя представлю. Все ждут.
– Здорово, – сказал Бишоп. – А то я чувствую себя чужим.
– Вот уж нет. Точно зря. Мало кто приезжает, все хотят узнать новости с Земли. – Монти покрутил бокал. – Так что там Земля?
– В смысле?
– Ну, Земля на месте, само собой. Дела там как? Что новенького?
До сих пор у него не было возможности разглядеть отель. Крутить головой, когда под ногами гора собственного багажа, не очень удобно. А потом служащий переправил его в номер.
А сейчас… сейчас он смотрел. Волшебная страна. Поющие фонтаны, арки радуг, сверкающие колонны из стекла, игра света: все это переливалось, отражалось в гранях и сверкало, и вестибюль казался огромным. Бесконечным. Однако если ты хотел организовать дружескую встречу и чтобы никто не помешал, достаточно было мысленно «оцепить» кусочек территории. Этого хватало, как ни странно.
Игра отражений и одновременно прочность и надежность; красота, ощущение родного дома – кто от такого откажется? Средоточие настолько совершенной магии, что можно было забыть о мире, о его тяготах и несовершенствах – и просто гордиться своей принадлежностью к этому невероятному месту.
На Земле ничего подобного не было. На Земле и не могло быть ничего подобного: ведь для возведения «Ритца», как полагал Бишоп, требовалось нечто большее, нежели человеческое умение проектировать, создавать архитектурные эскизы и строить. Ощущение волшебства, очарование магией, искристая суть этого места жили не снаружи, а внутри рассудка.
– О, тебя пробрало, – сказал Монти. – Обожаю смотреть на лица вновь прибывших, когда они впервые сюда заходят.
– Со временем пройдет, – сказал Бишоп, сам себе не веря.
Монти покачал головой:
– Не пройдет, дружище. Со временем перестанет так сильно потрясать, но никуда не исчезнет. Человеку не прожить столько, чтобы подобное место стало казаться заурядным.
Он поужинали. Столовая была старинной, торжественной, в ней ощущалась даже некоторая потусторонность; обеденный зал наводил на мысли о веках и расстояниях. Не хотелось громко разговаривать и греметь посудой. Официанты-кимонцы сновали туда и сюда, готовые обслужить или порекомендовать редкое блюдо, которое непременно стоит попробовать.
Пока Бишоп ужинал, Монти успел заказать себе кофе. Около них притормаживали; люди здоровались и начинали расспрашивать о Земле – будто бы случайно, между делом; однако жадные взгляды выдавали, что случайности здесь не было вовсе.
– Они помогут тебе освоиться, – сказал Монти. – И не нервничай! Здесь все радуются, когда прибывает пополнение.
Бишоп и впрямь почувствовал себя как дома – даже больше, чем ему доводилось в прежней жизни; словно он действительно начал осваиваться и привыкать. Он и не ожидал, что это произойдет так быстро. Хотя что здесь странного: именно с этими людьми он мечтал оказаться рядом. Бишоп чувствовал исходящую от них магнетическую силу и гадал, с кем именно ему суждено сойтись ближе, подружиться.
Когда выяснилось, что платить за еду и напитки не надо, а нужно просто подписать счет, он испытал невероятное облегчение. Все сразу стало ярче, праздничнее: ведь даже один ужин способен был пробить брешь в его более чем скромных запасах.
После ужина Монти ввинтился в толпу, а Бишоп вскоре обнаружил, что сидит у барной стойки и смакует напиток, который порекомендовал ему бармен-кимонец.
Из ниоткуда возникла девушка, вспорхнула на соседний стул и поинтересовалась:
– Что пьешь, дружище?
– Не знаю, – ответил Бишоп и ткнул пальцем в сторону бармена. – Попроси у него такое же.
Бармен услышал и взялся за шейкер.
– Ты новичок.
– Точно.
– Тут не так уж плохо, – сказала девушка. – В смысле, если об этом не думать.
– Не буду, – пообещал Бишоп. – Вообще никаких мыслей.
– Ничего, приспособишься. Скоро и в их потехах начнешь участвовать. Скажешь: какого черта, да пусть хоть усмеются. А потом наступит день…
– О чем ты? О, вот и коктейль.
– Придет день, говорю, когда мы состаримся и больше не сможем их развлекать. Старое им приестся, а новые фокусы будут нам уже не по силам. Взять, например, мои картины…
– Слушай, – не выдержал Бишоп, – о чем ты вообще? Я ничего не понимаю!
– Давай поговорим через неделю, – сказала девушка. – Просто спроси Максин. Ровно неделя, запомнил? До встречи, чистюля.
Она вспорхнула со стула и исчезла. Оставив на стойке нетронутый бокал.
Он поднялся в номер и долго стоял у окна, отстраненно глядя на однообразный пейзаж, освещенный луной. В голове стучала и пульсировала только одна мысль: свершилось. Он здесь, в невероятном месте в обществе невероятных людей. Свершилось.
Годы, годы труда, бдений над книгами, годы суровой аскезы… Не зря! Все-таки не зря!
Как все ново. Как чисто.
Течение мыслей прервал буфет.
– Не желаете испробовать проживатель, сэр?
Бишоп резко развернулся.
– Простите…
– Третья комната, – подсказал буфет. – Это довольно забавно.
– Проживатель?
– Именно. Выбираете интересующее событие и проживаете его.
Прямо сказочки про Алису, честное слово.
Буфет заверил:
– Это совершенно безопасно. Можно прервать в любой момент.
Бишоп поблагодарил, зашел в третью комнату и уселся в кресло.
Что же заказать?
Историю?
Отчего нет? Он многое знает, всегда испытывал к истории интерес. Читал дополнительную литературу, даже прослушал несколько курсов.
И Бишоп нажал кнопку.
Панель на противоположной стене засветилась, и на ней возникло лицо кимонца, золотисто-бронзовое, классически-красивое.
Среди них вообще некрасивые бывают?
– Историю какого рода, сэр? – спросил кимонец на экране. Увидел замешательство Бишопа и пояснил: – Галактика, Кимон, Земля – почти любое место по вашему желанию.
– Земля, пожалуйста.
– Что именно?
– Англия. Четырнадцатое октября тысяча шестьдесят шестого года. Место под названием Сенлак.
Ни комнаты, ни кресла больше не было; Бишоп стоял на склоне холма. Солнечный осенний день красил деревья золотом и киноварью, небо лучилось синевой.
Кричали люди.
Склон зарос травой, кое-где уже высохшей, пожелтевшей. А внизу, на равнине, все пестрело от конницы. Солнце сверкало на шлемах всадников, отражалось в щитах; ветер развевал стяги с леопардом.
Четырнадцатое октября, суббота; на вершине холма за сдвинутыми щитами стояла дружина короля Гарольда. Сегодня, еще до заката, решится судьба Англии.
Тайллефер, вспомнил Бишоп. Менестрель Иво Тайллефер сейчас понесется вниз по склону на авангард войска Вильгельма, распевая во весь голос «Песнь о Роланде» и вращая в воздухе мечом – так, что тот превратится в сверкающее колесо. Менестрель Иво Тайллефер поскачет вниз и увлечет за собой остальных.
Вот норманны пошли в атаку. А где же Тайллефер? Ни вращающегося над головой меча, ни высокого сильного голоса. Только хриплый рев и крики людей, несущихся навстречу смерти.
Всадники мчались прямо на Бишопа; он лавировал, пытался бежать, но оторваться не мог. Они ближе… ближе… со всех сторон. Мельтешение блестящих копыт и выше чьи-то ноги; копья, мечи, ножны. Красные, желтые, зеленые плащи, доспехи, одновременный рев множества глоток. Все кружило, менялось местами, будто в калейдоскопе, возникало из ниоткуда и исчезало. Отряд прошел через него, над ним – словно и не заметив.
Несущиеся во весь опор кони подняли ветер.
Он оцепенел. Сердце молотом билось в груди.
С вершины холма доносились хриплые крики «Вон! ВОН!!!» и звон стали. Вокруг поднималась пыль, где-то слева визжала подыхающая лошадь. Из пыли возник человек и устремился вниз по склону. Он шатался, падал, поднимался и снова бежал, и Бишоп видел, как из пробитых доспехов течет кровь и капает на мертвую траву.
Кони промчались с холма вниз; некоторые с пустыми седлами; они неслись, вытянув шеи, гривы развевались на ветру, из пасти стекала пена.
Вот кто-то обвис в седле, потерял равновесие; нога застряла в стремени, и обезумевшая лошадь потащила его дальше.
На вершине холма радостно вопили саксы, и сквозь оседающую пыль Бишоп видел груды тел, валяющихся у стены из щитов.
«Долой отсюда! – мысленно завопил Бишоп. – Как мне выбраться? Да заберите же меня!»
И оказался в своей комнате.
Оказывается, не было никакого Иво Тайллефера. Никто не пришпоривал коня, не крутил над головой меч, не пел. Сказание о Тайллефере – всего лишь фантазия переписчика, пожелавшего украсить скучную прозу жизни.
Там просто умирали люди. Кони волокли их, обвисших в седле, вниз по холму. Они падали из седел и гибли под копытами. Они ползли к своим, даже если жить им оставалось всего несколько минут, и в горле хрипел уже не рык, а слабый плач.
Пошатываясь, Бишоп вышел из комнаты.
– Спать, сэр? – спросил буфет.
– Пожалуй, – ответил Бишоп.
– Хорошо, сэр. Я запру дверь и обо всем позабочусь.
– Очень любезно с вашей стороны.
– Привычка, сэр. Угодно что-то еще?
– Нет-нет. Спокойной ночи.
Буфет отозвался:
– Спокойной ночи.
Утром он пошел в агентство по трудоустройству, которое находилось тут же, в вестибюле отеля.
Там сидела только девушка-кимонка, высокая, статная блондинка – и при этом такая грациозная, что впору обзавидоваться самым миниатюрным землянкам. Она словно сошла со страниц античного мифа, подумал Бишоп: светловолосая богиня, естественная и прекрасная. На ней не было струящихся античных одеяний, но ведь могли бы быть? Взгляд она радовала в любой одежде.