Кимонцы играли и затевали веселую возню. Плавали, загорали, слушали его истории, усевшись в кружок, подкалывая и перебивая, заводили споры.
Теперь он знал, что на уме у них нет ничего дурного, только жажда развлечений. Теперь и он мог над ними потешаться. Про себя.
Всего неделю назад такая ситуация оскорбляла бы и унижала его, приводила бы в ярость; сейчас он принял условия, заставил себя принять. Если угодно получить клоуна, будет им клоун. Если уж он напялил на себя шутовской колпак с колокольчиками и пестрые одежки, то пусть краски будут яркими, а колокольчики звенят звонко и весело.
Временами кимонцы бывали злы и бессердечны, однако сознательно вреда не причиняли. С ними вполне можно было поладить, если знать, как себя вести.
В тот вечер они расселись вокруг костра и болтали, в кои-то веки оставив его в покое. Элейн и Бетти нервничали, а Джим из-за этого над ними подшучивал.
– Звери к огню не подходят, – убеждал он.
– Здесь есть звери? – спросил Бишоп.
Джим ответил:
– Н-ну… Почти нет.
Бишоп прилег и уставился на пламя, слушая голоса и радуясь минутной передышке. В голову пришло сравнение: так щенок забивается в угол от компании малолетних пакостников, которые не хотят оставить его в покое.
Он смотрел на огонь и вспоминал прежнюю жизнь: выезды на природу, походы. Они так же разводили костер и устраивались вокруг. И видели старое, привычное небо Земли.
Снова костер. Пикник. Только небо чужое.
Сегодняшний костер символизировал Землю, ведь кимонцы никогда прежде не слышали о пикниках. Есть куча вещей, о которых они никогда ничего не слышали. Варварских, смешных, дурацких вещей.
Не ищи ничего масштабного, сказал тем вечером Морли. Ищи мелочи, мелкие подсказки, намеки.
Им нравятся картины Максин, а ведь те примитивны. Примитивны и не очень-то интересны. Может ли быть, что до появления землян кимонцы ничего не знали о живописи?
Есть ли вообще бреши в броне здешней цивилизации? Маленькие, незаметные бреши, как вот пикники или примитивная живопись, ради которых местные не поленились выписать к себе землян?
Где-то здесь может крыться ответ, который он ищет для Морли.
Бишоп так погрузился в раздумья, что забыл закрывать щитом свои мысли, забыл, что его мысли – открытая книга.
Голоса затихали, сходили на нет, и вот наступила торжественная ночная тишь. Скоро пора возвращаться – кимонцам по домам, а ему в отель. Интересно, где это место? Здешние расстояния измеряются быстротой мысли.
Пора подбросить в костер дров, подумал Бишоп, заставляя себя подняться.
И обнаружил, что остался один.
Они ушли и бросили его здесь.
Просто забыли.
Быть такого не может! Кимонцы наверняка прячутся поблизости, затаившись в ночной темноте. Это просто шалость, розыгрыш! Желание напугать. Сначала упомянули зверей, а затем, пока он дремал у огня, спрятались. Сейчас наблюдают за ним, копошатся в мыслях, пьют его страх.
Бишоп взял бревно и подбросил в огонь. Посыпались искры.
Он спокойно сел на место и поймал себя на том, что инстинктивно сутулит плечи: так силен, так близок был ужас одиночества в чужом и чуждом мире.
Сейчас он впервые осознал всю чуждость Кимона. До сих пор этого ощущения не возникало, разве что на несколько минут в парке, когда он провожал глазами тающий вдали катер. Впрочем, даже тогда он знал, что его встретят, проводят и позаботятся.
Вот оно. Мы всегда под надзором. О нас заботятся – отлично, щедро. Обеспечивают кров, защиту, лелеют. Вот именно, лелеют. А раз так, очень скоро Элейн и остальным прискучит игра в прятки, и они вернутся к костру.
Возможно, сказал себе Бишоп, и я должен обеспечить то, за что они платят. Изобразить испуг, звать, выкрикивать в темноту имена, сделать вид, что до ужаса боюсь хищников. Конечно, они говорили мельком, не впрямую. Якобы случайная реплика – и разговор заходит о другом. Никакого нажима. Единственное предположение мимоходом: здесь водятся опасные звери.
Уже немного успокоившийся, он некоторое время подождал. Будем рассуждать логически. Обычный поход. Палатки, костер.
Только вот здесь не Земля. Только вот здесь чужая планета на другом конце галактики.
В кустах что-то хрустнуло.
Вот и мои кимонцы. Идут, не выдержали. Поняли, что этим меня не пронять. Идут.
В кустах снова раздался хруст, а потом звук покатившегося камешка. Бишоп не шевельнулся.
Им меня не напугать.
Не напугать.
Ноздри уловили запах. Бишоп подскочил, дернулся, споткнулся, чуть не упал в огонь, лихорадочно восстановил равновесие и отпрыгнул – чтобы оставить костер между собой и зверем, запах которого учуял.
Распахнутая огромная пасть и зубы. Чудище подняло голову и клацнуло челюстями, как в рисованном мультике. Пасть с лязгом захлопнулась, из массивной глотки исторгся стонущий вой.
Бишопу в голову пришла безумная мысль: зверь не настоящий. Это часть розыгрыша. Продукт больной фантазии. Смогли же они создать почти классический английский лес, – а ведь всего-то и требовалось обставить мебелью дом! Создание зверя займет считаные секунды.
Существо подалось вперед, и Бишоп подумал: настоящий хищник должен бояться огня. Огня боятся все звери. Если я буду держаться ближе к костру, оно меня не достанет.
Он нагнулся и ухватил головню. Все звери боятся огня.
Этот не боялся.
Чудище не обратило внимания на пламя. Вытянуло шею, принюхалось.
Оно не торопилось; оно не испытывало сомнений, что добыча не уйдет.
По спине покатились струйки пота.
Зверь с неторопливой грацией двинулся в его сторону, скользя вокруг костра.
Бишоп отпрыгнул, разворошил огонь.
Зверь пригнул голову, встопорщил спину. Хвост колотил из стороны в сторону.
Вот сейчас Бишоп испугался. По коже пробежали мурашки, стало не до шуток.
Он ведь не настоящий?
Настоящий.
Никакая не шалость и не жестокая шутка. Зверь.
Бишоп напружинил ноги, готовый бежать, уворачиваться – или вступить в драку, если уж не будет выхода. Хотя против чудовища, которое смотрело на него через огонь, шансов не было, все равно – он будет сражаться до конца. А какие еще варианты?
Зверь прыгнул. Бишоп сделал рывок в сторону.
Споткнулся и рухнул в костер.
Откуда-то протянулась рука, вытащила из огня. Голос что-то выкрикнул, гневно и предостерегающе.
Потом со вселенной опять что-то произошло. Бишоп почувствовал, что распадается на части, – и вновь стал целостным.
Обожженная рука горела. Одежда тлела, и он принялся охлопывать ее здоровой рукой.
Голос произнес:
– Простите, сэр. Случившееся недопустимо.
Кимонец был высок, гораздо выше, чем те, кого Бишоп видел прежде. Под три метра, пожалуй. Или… Нет, какие три? Он был не выше, чем высокие земляне. Манера держаться, осанка, взгляд, интонации – вот что делало его гигантом.
Это первый кимонец, подумал Бишоп, по которому видны следы возраста. Посеребренные виски, изборожденное лицо – как у охотника или моряка, который вглядывается в даль.
Они стояли лицом к лицу – в комнате, от взгляда на которую у Бишопа перехватило дыхание. Он не смог бы ее описать, такое надо просто увидеть. Не комната – частица тебя, частица мира, частица всего, о чем ты когда-либо думал и мечтал. Комната не имела границ; она растворялась во времени и пространстве; в невообразимом времени и пространстве; и, однако, здесь была жизнь, здесь был уют. Здесь был дом.
А когда он кинул второй взгляд, впечатление было совсем другое. Искренность. Место, где можно жить просто и ясно; комната и ее хозяева словно проросли друг в друга.
– Я с самого начала был против, – сказал кимонец. – И теперь убедился, что не зря. Однако дети так хотели, чтобы вы…
– Дети?
– Ну конечно. Я отец Элейн.
Он произнес не «Элейн», иначе. Элейн была права: это имя ни один землянин произнести не в состоянии.
– Как ваша рука? – спросил мужчина.
– Все в порядке, – ответил Бишоп. – Просто немного обжег.
Он слышал себя словно со стороны. И не мог бы сдвинуться с места, заплати ему хоть миллион.
– Я позабочусь о компенсации, – сказал кимонец. – Поговорим об этом позже.
– Пожалуйста, сэр, – услышал Бишоп свои слова. – Прошу вас, сэр, отправьте меня в отель.
Он уловил вспышку понимания собеседника, его сострадание и жалость.
– Разумеется, – сказал высокий, – с вашего позволения, сэр…
Однажды дети захотели щенка. Обычные земные дети, совсем обычные. Они любили играть и захотели щеночка, спутника по играм. Отец возражал: какой вам щенок, вы не умеете за ним ухаживать. Но они так просили, так умоляли, что в конце концов отец принес в дом собаку – прелестного малыша, неуклюжего, с толстым мягким животиком, на нетвердых толстых лапах, с ласковым ясным взглядом, наполненным чистой щенячьей радостью.
Нет, если вы подумали, что дети его намеренно мучили, то вы ошиблись. Просто они были детьми, а дети жестоки. Они его тормошили, дергали за уши и хвост, дразнили. Однако щенка переполняла радость и любовь. Он обожал играть; что бы дети ни делали, он снова прибегал к ним. Он даже испытывал гордость: с ним возятся людские детеныши, а ведь люди – это совсем особая раса, далеко обогнавшая собак в культуре и интеллекте.
Только вот сострадания эта раса не имеет.
Однажды дети отправились на пикник, а вечером, усталые и от усталости рассеянные, ушли домой. А щенка забыли.
А что такого? Дети всегда все забывают, хоть ты что. А щенок – ну, это же просто щенок?
Буфет произнес:
– Вы очень поздно сегодня, сэр.
– Да, – тускло согласился Бишоп.
– Вам больно, сэр. Я чувствую, что вам больно.
– Рука, – пояснил Бишоп. – Обжег в костре.
Панель буфета отъехала.
– Положите руку сюда, сэр. Я залечу в два счета.
Вложив руку в отверстие, Бишоп ощутил прикосновение, легкое и осторожное.
– Ожог несильный, сэр, – сказал буфет. – Однако, полагаю, очень болезненный.