– Мишку готовить? – спросил Михалыч.
– Нет. Незачем.
– А потом можно будет ему рассказать? Когда-нибудь.
– Не нужно. Этот… сам признается, когда будет готов. Оставь это им двоим, Михалмихалыч, так будет лучше. Дружба – тонкая материя, и есть вещи, о которых другу лучше узнать от тебя самого. Например, про скелеты в твоем шкафу.
– Тогда… До завтра?
– А почему ты так сказал?
– Не знаю… – Михалыч то ли хмыкнул, то ли просто дунул в трубку.
– А между прочим… Если завтра прямо с утра нашего художника вызовут в дирекцию, он ведь не удивится, верно? И пойдет. Отвечать за желтый цитрус, хе-хе… Что, думал, не знаю? Весь завод знает, да, наверное, весь город уже знает. Когда же вы поумнеете?
– С возрастом, – пообещал Михалыч.
– Сделай так, чтобы он никуда не ходил. Куда бы завтра ни позвали – чтобы не ходил.
– Что значит – сделай?! Как?!
– Слушай, ты машины делаешь, – сказал кадровик. – Уж такую-то ерунду сообразишь как. Пошевели тем местом, которым думаешь, – и придумай. Все, пока!
И отключился.
Он давно не чувствовал себя так мерзко. Весь этот разговор, минута за минутой, внутри нарастало отвращение – к дурацкому заводу, дурацким играм пиндосов, дурацкому положению, в котором очутился. В последний раз это было сто лет назад и в другой жизни. Тогда тоже пришлось сдать пешку, чтобы сохранить коня. Пешкой был его товарищ. И пешка уходила с доски не куда-нибудь в гаражи на левом берегу реки, водку пьянствовать с пацанами – она рисковала уйти в небытие.
Пронесло тогда, но осадок неприятный остался.
А теперь и фигуры пластмассовые, и ставки копеечные, но противно – сил нет. Почему так жаль наивных мальчишек, которых эта Семашко зовет «мои плюшевые мишки»? Наверное, и правда состарился.
А может, дело в том, что они не такие, как мы.
Они ведь лучше.
Все утро он просидел как на иголках. У него под рукой был только один человек, который подходил на назначенную роль, и будто назло, чтобы жизнь не казалась медом, этот человек третий день мотался по каким-то нелепым профсоюзным делам, ждали его на заводе только нынче к обеду.
Потом малость полегчало: доложили, что на работу не вышел Маклелланд. Сказался больным, но судя по всему, как вчера наклюкался, так по сию пору и не протрезвел. Ладно, лишь бы не допился до состояния, когда может наломать дров. А то припрется на завод и пропишет Рою Калиновски курс мануальной терапии от излишней хитрости – вот смеху будет… Сквозь крокодиловы слезы.
Дальше стало еще легче: главный инженер с утра пораньше одолжил в отделе главного технолога красотку Джейн Семашко – для мебели, и вообще он с ней флиртовал, а ее это забавляло, – и убыл согласовывать что-то с кем-то. Значит, девушка сегодня не вклинится в интригу.
Пара сборщиков, известная как Мишки-С-Веддинга, мрачно женила цитрусы у себя на посту.
К обеду приехал Вася-Профсоюз, и его прямо с проходной завернули в отдел кадров.
– Василий Иваныч, сделай вещь, – сказал кадровик.
Василий Иваныч привычно напрягся. Он всегда напрягался, когда ему в этом кабинете забывали сказать: «Присаживайся». Сейчас не предложат кофейку или чего покрепче, не обласкают, не развлекут умной беседой. Нет, сейчас придется идти и делать вещь, а не получится сделать – будешь ее рожать, а не родишь – сделают тебе кесарево без анестезии. С другой стороны, кто лучше Василия Иваныча умеет делать всякие деликатные вещи? Да никто.
Василий Иваныч гордился своей ролью при отделе кадров. Это вам не игрушечное гестапо офигевшего пшека Калиновского, это местный филиал KGB. Тут не пиндосят, тут убить могут – если захотят, конечно. А если кто тебя обидит – так заступятся, что обидчику долго икаться будет, причем уже за проходной. Василий Иваныч за отделом кадров как за каменной стеной. Он никого не боится, даже пиндосов.
Только не поймите неправильно! Вдруг вам показалось, что Василий Иваныч здесь служит, – да никоим образом. Подымай выше, он содействует. Взаимодействует. Оказывает консультативную и временами оперативную поддержку.
Когда инструктаж был окончен, Васе сесть не предложили. Но просто так, не обозначив своего мнения, Вася уйти не мог. Он ведь Профсоюз.
– Наконец-то! – воскликнул он. – Я все ждал – ну когда вы этого Малевича отправите заборы расписывать. А вы терпели, терпели…
– А я и не терпел, – сказал кадровик. – Это его пшек офигевший в резерве держал. А я просто ждал. Сейчас пшек собрался израсходовать парня – а мы сработаем на опережение.
– И сами его – в расход! – Вася едва не подпрыгнул от счастья.
Кадровик слегка поморщился.
– Пшек на стенку полезет, – сказал Вася, закатывая глаза в тихом экстазе.
– Я вышел на тропу войны, скоро гробы подорожают, – сообщил кадровик тоном заговорщика. – С этого дня только пшек захочет пустить на дело своего агента – о-па! – а агент вчера уволился. Но ты это… Никому!
– Могила, – заверил Вася и для вящей убедительности провел ребром ладони по горлу.
– Вот и хорошо. А теперь давай, входи в образ. Ты ведь у нас актер настоящий.
– Да ла-адно… – Вася аж зарделся. – Так, любитель…
– Мне виднее, – сказал кадровик строго. – Короче, Станиславский, дуй в столовую и покажи класс. А я бегу к безопасникам и подсматривать буду. Не могу пропустить ни одного твоего спектакля, ты же знаешь. И вот что… Веддинг у нас вообще много воображает, а конкретно эта бригада считает себя очень умной и офигеть какой юморной, если помнишь… Значит, ты ляпни для начала глупость какую-нибудь. Пошлятину такую запузырь, чтобы у них чувство собственного достоинства встало колом. Ты ведь это умеешь как никто. И тогда они тебя слушать будут, как соловья. Но смотри не переиграй. Тонкая работа сегодня у тебя, артист. Никому больше доверить не могу.
– Я ценю это, – сказал Вася проникновенно и вдохновенно: он уже «входил в образ».
Когда за Васей-Профсоюзом закрылась дверь, кадровик спрятал лицо в ладонях и весь затрясся. Раздались сдавленные всхлипы, переходящие в стоны.
Едва отсмеявшись, он представил, как будет плясать от счастья Пападакис, когда Вася ему проболтается, что отдел кадров начинает вышибать с завода любимых клоунов Калиновски, от которых у директора несварение желудка и бытовое пьянство, – и ржал еще полминуты.
Между прочим, так и будет. Только Малахова он удержит на заводе любой ценой. Это ведь его собственный любимый клоун.
Потом кадровик вытер глаза, достал из ящика стола плоскую фляжку виски и сунул ее в карман. Служба безопасности шла навстречу любой его просьбе, и сейчас для него картинку из столовой выведут на самый большой монитор, но поблагодарить-то людей никогда не лишне.
И он отправился смотреть, как я буду глотать наживку.
Знаете, а ведь отличный был спектакль.
Кен приехал на завод ближе к вечеру, чтобы разобраться с Калиновски без лишних свидетелей. Как говорится, фейс ту фейс. На проходной ему будто бы случайно встретился Вася-Профсоюз.
– А вы что, с ребятами своими разминулись? – удивился Вася.
Кен непонимающе уставился на него мутными глазами.
– Ах, вы еще не знаете! – Вася всплеснул руками. – Чемпионы наши, Мишки-С-Веддинга, сегодня уволились оба, какая досада… Да вон они на стоянке! Вон, глядите!.. Кого теперь на конкурс посылать, не представляю. Это безответственно с их стороны, доложу я вам!
Кен обернулся и увидел нас.
Кадровик стоял у окна в своем кабинете и смотрел, как Кен бежит через паркинг к двум красным машинам, рядом с которыми застыли две фигуры.
– Финита ля комедия, – сказал он.
– Ты ведь понимаешь, зачем Маклелланд приехал? – спросил психолог, глядя туда же через его плечо.
– Да. Я был готов к этому, парня встретили. А если что, у охраны был приказ хватать и не пускать.
– Калиновски тебе обязан теперь. Возможно, жизнью.
– Да разве это жизнь у него, – сказал кадровик.
Он подошел к столу и поднял рюмку.
– Вот у кого жизнь – у ребят. Выпьем за то, чтобы они ее не испохабили.
– Они старались, – сказал психолог. – Но куда им с тобой справиться.
– Хватит с меня. Дальше сами.
– Слушай, я только сейчас догадался… А ведь это тебя не Дональд попросил.
– Не понял, – удивился кадровик. – Ты про что?
– Тебя все просили заботиться о детях, – сказал психолог. – И Дональд тоже, конечно. Но когда пришлось выбирать, ты пожертвовал двумя русскими балбесами, которые тебе очень, очень симпатичны…
– Ты просто не знаешь. Их нельзя было выручить. Никак.
– …ради американца.
– Точнее, художника нельзя было спасти, он вылетал однозначно, а второй уходил сам, за компанию.
– Ты ведь его «ведешь». Ты уважаешь Дональда – покажи того из наших, кто не уважает Дональда, это нереально… Но парень тебе совершенно побоку. И при прочих равных ты бы сдал именно его. На свою беду, ты его «ведешь».
– Все сказал, пьянь несчастная? – осведомился кадровик. – Ну почему, почему ты так упорно добиваешься, чтобы я разозлился и выгнал тебя, а?
– Может, потому, что скоро тут долбанет? – задумался психолог. – Вспыхнет от малейшей искры. И профессиональный интерес диктует мне быть рядом с бунтующей толпой, а трусливая задница хочет, чтобы я оказался как можно дальше отсюда.
– Ты останешься со мной, – сказал кадровик. – Будем спасать детей. Их тут еще… много.
Психолог все смотрел в окно – на парковку, где далеко-далеко стояли две машинки и три фигурки на пятачке под фонарем.
– Будем, – согласился он. – Я всегда готов спрятать Семашко у себя под столом в кабинете. А вот Маклелланду, боюсь, уже ничего не поможет.
– Что еще за…
– Я ручаться так навскидку не могу. Но… он какой-то… непрощенный.
– Переведи.
– Он будет искать смерти, – сказал психолог. – И найдет.
Когда начались «события», кадровик перенервничал из-за Кена и хотел вытащить его с завода, пользуясь нами как прикрытием от возможных эксцессов. То ли недооценивал популярность Кена у заводчан, то ли надеялся, что мы удержим нашего героя, если потянет на подвиги. Я кадровику нахамил, тогда он дернул Михалыча, и тот помчался на выручку. Но сначала Михалыч все равно заехал за мной в гараж. Спектакль раскручивался по сценарию, в котором кадровик не играл ни малейшей роли. Там для таких не нашлось места, и напрасно он туда пытался влезть.