– Идем со мной, – прошептала мне в лицо тень, скалясь раскалённым черепом. Кажется, мы стремительно поднимались в звездное небо. Я мельком глянул вниз и увидел, как к погосту по тракту приближается санный отряд. Фигурки уменьшались в размерах и с каждой секундой всё больше напоминали игрушечных солдатиков.
И тут заиграл бубен. Далекий звук нарастал. С первым же ударом траектория полета изменилась. Тварь яростно завопила, и мы понеслись не ввысь, а над лесом. Скорость возросла.
Бубен пел свою бесстрашную песню, наполняя глухой мир звуками.
От тени отвалился огненный череп, а потом и сама она распалась миллиардом черных точек. Я полетел вниз, отчаянно махая руками и ногами.
Белка возмущенно защелкала и прыгнула с ветки на ветку, спускаясь пониже. Беспокоил ее новый жилец под елкой. Не нравился.
Комок мягкого снега упал мне на лицо, и я открыл глаза.
Светало.
Сколько пролежал? Тело ломило. Ныло. Мышцы одеревенели. Каждая клеточка тела протестовала и умоляла меня не шевелиться. Увидел белку. Она грызла веточку и презрительно фыркала. Пальчики быстро перебирали хвою. Черные бусинки глаз иногда поглядывали на меня. Мордочка не переставала активно шевелиться, жуя и презирая.
Вдалеке раздались крики и частые винтовочные выстрелы. Солдаты выцеливали волка и громко негодовали, когда мазали. Гулкое эхо голосов и оружейной трескотни разносилось по погосту. Пугало и настораживало. Я заворочался в снегу, трамбуя его. Привстал. Напряг зрение. Слишком далеко. Увидел, как белым метеором между избушек проскочил вытянутый в прыжке волк. И растворился в лесу. На пригорке горела шаманская вежа. Полыхала огнем. Чадила черным дымом. Сигналила. Кому только? Лопарей рассаживали по саням. Брали не всех и не каждого. Были и молчаливые свидетели, которые стояли тесной кучкой и безропотно взирали на происходящее, ничего не понимая. Забили людьми двое саней. В третьих поваленным кулем лежал шаман. Солдаты, подгоняемые урядниками, торопились. Хватали из домов, что понравится, кидали в сани и рассаживались. Собирались уезжать. Старший команды прикрикнул на лопарей, свистнул своим, отдавая команду, и упал в тронувшиеся сани.
Караван растянулся на тракте, уносясь прочь с погоста.
Я сел. Упереться возможности никакой не имелось. Одна варежка улетела. Вторая грела руку. Сплюнул в открытую ладонь кровью. В голове шумело.
Что ж они все хотят моего волка убить? Ненавидят прям его! Надо бы разобраться. Прилетели, похватали людей. И умчались. Оставшиеся лопари не расходились. Стояли на месте. Словно ждали возвращения солдат.
Надо к ним. Выяснить, в чем проблема. Глубокий снег не держал, пополз.
На ходу думал, что я пил такого у костра, что потом в небе летал. Привиделось мне всё. Не мог же со мной череп разговаривать. Да и с такой высоты, если бы я упал, то разлетелся бы на кусочки. Намешали мне крепких напитков своих! Отсюда боль и недомогание.
Выбрался на наст. Зашагал. Лопари, увидев меня, засуетились. Истошно закричали, замахали руками и разбежались в разные стороны. Кто куда. Странная реакция. Не понравился мне этот дикий ужас в перекошенных лицах. Суетливость чужих движений. Вчера еще за костром пировали, а сегодня превратился во врага. В разбойника. Вот она – ненависть к русским, но не все же плохие? Я-то точно хороший. Ловить их смысла не имело. В основном дети малые, женщины старые да совсем дряхлые старики. Я покрутил головой и снова сплюнул кровью в снег. Утерся. Во рту горечь противная.
Шаманская вежа полыхала. Снег чернел вокруг от копоти и таял. Разноцветные ленточки струились по ветру, сжираемые пламенем. Побрел к веже. На ходу позвал:
– Волк! Иди ко мне, волк!
Не сдавался еще минуту. Звал:
– Волк! Ко мне!
Зверь не откликнулся. Удрал поганец, поджав хвост. Раньше сразу откликался. Да и крутился всегда под ногами. Чуял. Сколько рыбы переел. Без него грустно стало. В животе требовательно заурчало, стоило вспомнить о еде. Давно не ел. Взглядом зашарил вокруг. Сейчас бы мяса кусок. Холодного. Со снегом. Нашел только миску с красными ягодами. Наполовину втоптанную в снег. Брусника смёрзлась единым куском монолита. Жадно откусил. Зажевал. Зубы сначала заболели ото льда, потом от кислятины. С трудом проглотил. Скулы свело. Ничего больше нет? Ничего. Ладно. Остервенело вгрызся в монолит. Захрумкал, как лошадь, льдом. От сахарка бы не отказался.
И опять рискнул. И крикнул:
– Карху!
Вежа просела, завалилась на бок и заполыхала в огне. Остановился, зачарованный костром. Долго смотрел на танцующее пламя. Утирал с лица кровь. Догадался. Слепил маленький комочек снега. Приложил к разбитому носу.
– Карху, – неуверенно позвал я, прислушиваясь к сереющему дню. Безжалостное свинцовое небо молчало. И такая меня тоска накрыла, аж закрутило. Душу вывернуло! Выть захотелось. Как же я без Карху дальше жить стану? Где смысл в жизни этой? С кем я на звезды смотреть буду?
Слезы задушили. Заплакал навзрыд. Жалко себя, сил нет. Одинокая жизнь среди бескрайних снегов предстояла. Стоп. А это что еще такое?
Зовет меня далекий девичий голос или кажется? Зовет! Волнуется-то как! Требует к себе. Призывает. Помощи просит. Меня ищет! Сейчас, я сейчас!
Лыжи в снегу увидел. Торчат в сугробе. Широкие. Хорошие. Видно не пожалели, шаману в подарок принесли. Ему нескоро пригодятся.
Теперь мои будут!
Глава 15
Все мы, молодые офицеры, записались охотниками на второй штурм Плевны. Я хотел в отряд к Соболеву, но по жребию попал к подполковнику Баклонову. Сидели в траншеях, пережидая бешеный артобстрел. После каждого разрыва земля вздрагивала, и из-под щелей необработанных бревен сыпалась крошевом земля. От частой канонады душа вздрагивала струной, готовая оборваться. Черный дым струился над землей, поднимался в небо, искажая солнце. Солдатики притихли, стыдясь лишний раз посмотреть друг другу в глаза. Наши орудия работали по укреплениям врага. И хотелось верить – не зря. Ждем призыва к атаке, свистка. Рядом, пригибая голову после каждого разрыва снаряда, сидит на корточках верный Прохор. Щелкает затвором винтовки с примкнутым штыком. Серьезен. Я не сдержался. Улыбнулся. Поправил ему бескозырку солдатскую на бок. Подмигнул.
Держись, старик. Забрал у него винтовку. Загнал патрон в казенник. Оставил оружие у себя. Обратно отдал свой второй револьвер.
– Не высовывайся, Семеныч. Береги спину мою!
– Узнала бы маменька! Вот по шеям бы настучала! Наше дело – пушки! А не в штыки ходить. Всю ночь турок укрепления копал. Редуты в рост поднял!
– Наше дело – Плевна! Взять должны крепость! Не всем из пушки стрелять!
По окопу пошло оживление. Прохор засуетился, доставая из щели короткую лестницу.
– Я первый, барин!
– Славу отнять у меня решил? Назад, солдат! Кресты офицерам!
Длинная трель свистка разнеслась над траншеей, подхваченная с разных сторон, призывая к атаке. И я вылетел из окопа, теряя интерес к старику. Пули защелкали вокруг, выбивая охотников. Громыхнула первая картечная граната – заговорили пушки турок.
– Ура! – потек крик слева. Конная лава под командованием Соболева пошла в атаку, сверкая клинками. – Ура!
– Ура, – кричал я со всеми. Пулей сбило фуражку. Сбился с шага. Запетлял. Снайпер турецкий бил в голову, чтоб наверняка, и спасло меня только чудо. Второго шанса постараюсь не дать.
– Башибузуки[28]! – закричал за спиной истошно Прохор, увидев опасность раньше, чем я. В лаву ударил большой отряд свирепых дикарей, трехметровыми копьями выбивая охотников из седел. Завязалась сеча.
– Башибузуки! – кричали теперь уже со всех сторон. К нам навстречу выскакивали из траншеи визжащие пехотинцы. Солнце сверкало на стали клинков и кинжалов. Защелкали частые револьверные выстрелы. Никто патронов не жалел, стреляя друг в друга с близкого расстояния.
– Бей! – успел крикнуть офицер справа, и тут же упал, сраженный пулей.
– Ура!
Я разрядил винтовку. Принял чужой клинок на штык. Зазвенела сталь. Отбил атаку. Развернулся. Всадил штык в широкую грудь. Повернул. Прохор добил турка выстрелом в голову. Винтовку обратно вытянуть не смог. Потянул из ножен саблю, из кобуры револьвер. Вперед. В атаку. Схлестнулся на саблях со следующим башибузуком. Черный албанец с дикого аула, брызгает слюной. Вращает глазами. Свиреп. Огромен. Черен, как смерть. Халат развевается на ветру. Что не взмах саблей, то хитрый прием. Теснит. Опытный. Сильный. Не устою. Кто же выбирает противника? Щелкаю спуском револьвера, целясь в лицо. Нет патронов. Албанец свирепо хохочет и теснит, теснит! С гиканьем мимо проскочил казак на сивой кобыле и снес башибузуке голову. Обдало жарким ветром и едким потом лошади. Еле успел отскочить. Помчался казак вперед. Дальше на врага. Не успел даже крикнуть ему в след: «Спасибо!». Через секунду всадник сгинул в разрыве картечи. Всё. Смешались. Прохор часто стреляет из-за спины, разряжает свой револьвер. Двое, не добежав, падают у ног. Теперь не по плану. Раз наши передовые из кавалерии тут с нами. Теперь только одна дорога. Вперед. На укрепления. Началась мешанина.
– Ура! – потек крик, по цепочке, раскатисто.
Башибузуки дрогнули. Никогда не были настоящими солдатами. Так, карателями. В тылу. Против местных. Жестоко попытать и наказать. Но не против регулярных частей, а тем более охотников! Наверное, провинились перед пашой, и бросили часть отбивать атаку русских. На что надеялись?
В первой траншее бой был еще короче. Вытер саблю о галифе. Загнал в ножны. Стал перезаряжать револьвер.
По захваченной траншее неслось восторженным юношеским голосом:
– Слава, господа!!!
– Слава! Слава! – кричал я вместе со всеми, высовывая осторожно голову за бруствер. Тут же вжикнула пуля, выбивая фонтанчик земли. Резко присел. Пальцы продолжали набивать откинутый барабан. Откуда пришли, земля гулко тряслась – к нам шла конница. Надо закрепить захваченный участок. Усилиться. Впереди вторая траншея. А за ней укрепления и редуты. Близко подошли. Должны взять крепость. Не зря гибнем. В окоп, чуть ли не мне на голову, свалился Прохор. В руках по револьверу. Третий за поясом. Там же кинжал с богатой рукоятью в камнях. Кому – война, кому – трофеи. Выхватил у него лишний револьвер и сразу стал набивать барабан.