Старик, вместо того, чтобы заряжать оружие, стал причитать. Достал бинт, начал перевязывать мне предплечье.
– Не время, Семеныч, – крикнул я, скаля зубы. Упрямый Прохор продолжал крутить марлю. Боли не чувствовал. Сжимает рука рукоять револьвера и ладно.
– Слава, господа! – закричал тот же звонкий голос.
– Слава! Слава! – отозвались все хором. Мало нас осталось для сильной атаки, но чувствуется, что все в запале. Должны показать геройство, да и конница поддержит, если не растопчет. Свисток разнесся призывной трелью к атаке.
– Ура!
Вылетел из окопа. И даже не выстрелил ни разу, услышал пронзительный свист летящего снаряда. Понял, что мой. По звуку определил. Закрыл глаза. Вдохнул гарь…
…Открыл глаза, несусь прямо на дерево! Успел сманеврировать. Тяжелые лыжи слушались нехотя, но катили с горки знатно. Аж свист в ушах стоял. Он-то и нагнал чужие виденья, вызывая непонятные, но явные картинки. Мне бы к Карху скорей. Зовет меня к себе. Сердце учащенно забилось, представляя встречу…
…Какие валенки тебе надо, Ванечка?! – спрашивала белокурая красавица. Она стояла, уперев руки в бока, и явно забавлялась происходящим. Я хмурился. Сердился. Сидел в драповом пальто. Мял кожаные коричневые перчатки.
– Да ясно какие.
– Мне не ясно!
– Ты посмотри, в чем я обут? – я задрал лакированный нос сапога. Сам невольно залюбовался французской моделью. Опомнился. – Мне для лыж валенки нужны. Ноги померзнут. Крепление одевать надо.
Девушка рассмеялась.
– Тогда и мне валенки нужны?
– Конечно! Или княгини в валенках не ездят?! Мы же на лыжах собрались кататься. Или нет?..
…Я пригнулся, отворачиваясь от еловой ветки. Что еще привиделось? Откуда такие чудеса приходят в голову? Покосился на свои оленьи сапоги. Крепление сидит ладно. Да, так и надо. А в том сне лыжи какие-то не такие, тонкие. Ботиночки фигурные. Неправильное виденье. И Карху моя брюнетка, а не белобрысая. Вот вспомнил о ней и сразу, моментом! Карху – красивая. Карху одна такая. Карху очень плодовитая. Карху суп вкусный умеет готовить. Скоро на звезды будем смотреть. Только ты и я. Откуда это? Я в сердцах скинул рукавицу в снег. Одна была, и ту выкинул. Пожалел. Холод сразу защипал.
Скатился с горы на тракт. Не теряя скорости, стал быстро нагонять обоз. Выходит, правильно срезал. Не подвел расчет.
Солдаты на последних санях оживились. Сбавили скорость. Команда разнеслась над караваном, и олени стали замедлять бег.
– Гляди-ка, приблудный.
– Не всех забрали что ли?
– Да, к нам едет. Не мимо.
Я минул последние сани. Поравнялся с пленными лопарями. Некоторое время скользил рядом, смотря на Карху. Гейду улыбнулась. Растянула разбитые в кровь губы, обнажая белоснежные зубы. Потом резко снял лыжи. Пробежался рядом с санями и прыгнул между лопарями, которые в ужасе шарахнулись от меня, давая место.
Карху стала руками растирать мои уши. Греть в ладонях. Взгляд у нее изменился. Потеплел. Большие черные глаза увлажнились. С нашими санями поравнялись другие. Оттуда зычно спросили:
– Эй, дикий! А что паленый такой?
Я обернулся на голос. Хотел ответить уряднику, как подобает на дерзость, но тут взгляд уперся в соседа его. Избитый шаман, связанный веревками, скалился кровавым ртом в беззвучном смехе. Он просто заходился от него. Плакал от смеха. Кривлялся в гримасах. Изнемогал от приступов. Таким довольным старика я еще не видел. На шею надет пробитый бубен. Заплывшие глаза распахнулись на миг. Время остановилось. Снежинки замерли в воздухе. И я с интересом посмотрел на ближнюю, поражаясь узорчатым граням. Дивно красивая! Настоящая ювелирная работа! Природа – непревзойденный мастер, неповторима и ни с чем не сравнима. Никто так не сможет. Никто… Нойд кашлянул, привлекая внимание. Поймал цепко взгляд и сразу дунул в мою сторону. Закружил рой снежинок. Все они вихрем влетели в меня.
– М-м-м-м, – протянул я уряднику, вытирая лицо.
– Что?
– М-м-м-м-м, – протянул я снова, но теперь уже больше для себя. Удивился. Не было слов. Пропал голос. Украли. Звук один. Чтобы ни хотел сказать. Из гортани шел один звук. В голове зазвенело. Пополз туман, глуша и размывая разумные мысли.
– Понятно, – сказал урядник. Посмотрел на Карху. Вздохнул грустно и вожделенно. – Твой что ли?
– Не мой, – фыркнула гордо гейду, вскидывая голову. Да что ж за девка такая? Еще и плечами повела! Уже ведь и губы разбитые. А неучёная нисколько. Темпераментная. Эмоциональная. Из тех, что не молчат никогда. Куда только скромность подевалась?
– Да я вижу, что немой! Ладно, лишь бы не шибко больной на голову. Авось, сгодится. Погнали! – крикнул вознице. – К вечеру чтоб в остроге быть уже, а то заночуем в снегах.
Сани понеслись с урядником вперед. Нойд беззвучно скалился в диком приступе смеха, смотря точно на меня. Не мигая, таращился. Пугал. И даже, когда сани порядком отдалились от нас, всё так же продолжал смотреть на меня и зло гримасничать. Хорошо у него получалось. Страшно. Как снега мне за шиворот кинул. Передернулся весь от внезапного холода. Что его так рассмешило? Чуть живой, а веселится! Нашел время.
Не пойму. Неприятно как-то стало.
Хотел спросить у Карху, но сразу забыл, стоило взглянуть в ее счастливые глаза. Влюблённые что ли? Торжественные? Расплакаться от счастья готова? Героем своим восхищается, то есть мной? Чего торжествовать? Ну, пришел я. Ну, с вами я. Так ведь по-другому и быть не могло. Не знаю почему. Позыв внутренний. Извините, барышню одну в беде оставить никак не могу. Не по чести. Правильные слова выплыли в сознании сами собой, выбитые золотом на черном монолите мрамора. И… похоронили мой разум окончательно. Теперь я улыбался, как дедушка.
– Ты ко мне привязался, сайвугадче. Я вижу. Дышать стал. Теперь в тебе дедушкина песня по-настоящему заиграла. Я слышу. Люди слышат. Видят тебя. Дедушка счастлив. А я теперь точно стану нойдом, – тихо и уверенно сказала девушка и закачалась в блаженном трансе. – Моё время приближается.
А потом взглянула на мои синие в кровавых подтеках руки, поискала в санях свои варежки и отдала мне.
От улыбки сводило мышцы лица.
Как же больно от беззвучного смеха.
Глава 16
Допрос состоялся в узкой келье. В углах потолка – мохнатые комки серой паутины, а сам камень со следами сажи и копоти. Зловещее место. Неухоженное и нежилое. В холодном помещении даже необтесанные скамейки не прогрелись. Худой дьякон торопился. Смотрел на нас сурово, часто грел руки у печки, которая находилась у него под боком. А от нас отделялась большим столом. Я любовался каменной укладкой стены, разглядывая торчащий в щелях губчатый ягель. И сидел за Карху, укрытый ее мужественной спиной, слушая дьякона вполуха. Поначалу монах очень воспротивился, когда ему в келью ввели двоих местных туземцев. Выяснил, что христиане, подобрел и разрешил блаженному присутствовать на беседе, понимая, какой уход и досмотр нужен за больным.
– Имя?
– По крещению Евдоха Медведева.
– Евдокия, значит. А мужа твоего как зовут?
– По крещению Михаил. Он спокойный у меня. Добрый. Ласковый. Ручной. Если будете просто его «м-м-м» звать, отзывается сразу. Реагирует на звук. Только в ладоши не хлопайте – пугается.
– Блаженный?
– Очень!
– То есть?!
– Шибко блаженный.
Дьякон нахмурился и вздохнул.
– Как долго вы проживаете в Медвежьем погосте?
– Так всегда.
– Запишем, – монах тряхнул длинными сальными волосами. Я попытался вмешаться в разговор и сказать, что меня Иваном Матвеевичем зовут, а не Михаилом. И пускай только попробует меня звать «м-м-м-м». Уж я ему такого не спущу. Забью розгами.
Вышло просто:
– М-м-м-м.
Дьякон покосился в мою сторону. Вздохнул. Откинулся на длинную спинку деревянного стула. Сложил ручки на груди. Затеребил крест серебряный.
– Точно ли вы крещеные? Ну-ка, Михаил, перекрестись. Проверим, как ты веру нашу почитаешь.
Я перекрестился. Зашевелил губами, читая «Отче наш». Дьякон прослезился. Закрестился. Стал помогать мне, подсказывая тихо слова. Справились. Долго дознаватель утирал слезу да сморкался. Терпеливо ждали, что скажет сердечный. И он заговорил фальцетом, не сразу справляясь с визгливыми нотками в голосе:
– Удивительны дела твои, Господи. Блаженный говорить не умеет, а молитвы читает – по губам вижу. Кто вас учил, крестил?
– Так монахи. Пришлые. Святые люди. В детстве было. Не помню я имен. А маменька померла рано и не успела передать имена великие. Много чего не успела передать, – Карху натурально шмыгнула носом, всплакнув. – Папки не было отродясь. Не у кого теперь спросить.
– Рожденные в грехе, – дьякон устало покачал головой, – от чертей. Черных и окаянных.
– Нет, – спокойно возразила ему Евдоха, сводя строго брови, – от купца. Светлого и кудрявого. Неизвестно, от которого из двух. Они поодиночке не ездят. Боятся.
– Ты мне тут крамолу не наговаривай! – рассвирепел монах, скрывая стыд и похоть, – слушать мне такое не угодно.
– А что угодно? – Евдоха повела плечами, точно, как шальная ведьма.
– Отвечай на вопросы мои правильно! Шаман ваш с кем приехал?
– Шаман? Кто это? Слова-то какие вы, батюшка, страшные говорите. Шаманов нет давно. Всех извели.
– Ты мне зубы не заговаривай! Доподлинно известно, что в ваш Медвежий погост приехал шаман и извел нашего монаха Матвея, который имел миссию святую. Пострадал брат за веру праведную. А изверг приехал не один! Врагов веры найдем так или иначе и будем изводить теперь мы!
– Слова-то какие страшные вы всё говорите. Не ведомо мне ничего. Женщина я простая и скромная. Не понимаю ничего.
– Скромная! – сразу оживился дьякон, сбавляя тон и напор. Почесал кадык, заросший рыжей щетиной, испачканными чернилами пальцами. Глупо расплылся в улыбке, блаженно щурясь, что-то представляя. И натолкнулся на мой взгляд. Я поперхнулся, выглядывая волком из-за спины Карху. Монах сразу посуровел, заскрипел гусиным пером. Старательно.