– Вот как! – сразу оживился старик. Конечно, ему скоро пароход покупать, считает каждую копейку. – Что скажете, доктор?
– Дорогой мой, Петр Кузьмич, вы, как малое дитя, право слово. Чудес нет и их не бывает! Сколько дней мы его искали? Сколько, я спрашиваю? То-то! Посмотрите на него! Сейчас мы видим агонию! Перед нами тот момент, когда смерть стоит в изголовье больного! Странно, что он вообще говорит разумно.
– Да, я понимаю. Но думаю, раз выжил, несмотря на ваши заверения об обратном, может, дать ему шанс? Всё-таки мы тело искали, а нашли живого человека. Как же теперь?
– Не довезем, Петр Кузьмич, – быстро и авторитетно заявил доктор. – Больше скажу, отвечая на ваш прямой вопрос, медлить нельзя! Надо резать. Теперь он не в руках Бога, а в руках опытного специалиста.
– Еще как можно медлить, – тихо возразил я. – Попробуйте только прикоснитесь ко мне пилой своей адской. Непуганые северные люди! Сразу стреляться начнем без барьера!
– Нечего тут браниться. Не надо мне грозить! Я доктор, пуганный не раз и не два! Однако живой до сих пор, как видите. Да что ж вы так переживаете, голубчик! Я же вам ноги буду резать, а не голову! За вами что, ухаживать некому? Да с вашими деньгами в любой инвалидный дом возьмут, но рано об этом говорить! Не победили мы еще болезнь. Не одолели заразу!
– Рассуждаете, как мещанин, – сказал я и поморщился. – Куда мне без ног?! Несите мне револьвер, сейчас я вашу болезнь разом одолею.
– Бредит что ли? – наклонился к плечу доктора старик. – Может кровь ему пустить надо?
– Может и надо. Неспокойным каким стал, – согласился доктор.
И тут я вспомнил.
– Сделайте милость, господа, дайте мне наган и позовите Прохора.
Доктор снял очки. Протер их белым платком. Посмотрел на старика градоначальника, тот качал головой чему-то своему, отстранённый от мира. Словно вышел в астрал. Доктор прокашлялся деликатно и спросил:
– Сударь, о каком Прохоре вы говорите?
– О моем. О дядьке своем. Старике. О том, с кем я прибыл сюда.
Доктор покарябал щеку. Внимательно посмотрел на меня. Поднял перед лицом моим руку, растопырил пальцы.
– Сколько видите пальцев?
– Два.
– А сейчас?
– Два.
– И сейчас два?
– Конечно. К чему вопросы?
– Ни к чему, сударь. Первый раз я показывал один палец, во-второй раз – четыре, в последний раз ладонь была растопырена, и я показывал все пять пальцев.
– Что это значит? Какое это имеет отношение к Прохору? К моим ногам? К револьверу? К вашей чертовой бруснике?! – утомил меня доктор и сейчас мне хотелось в него несколько раз выстрелить.
– Я бы так не заводился на вашем месте, сударь. Не в том вы состоянии! Перед операцией надо беречься! Дело в том, сударь, что к нам вы прибыли один.
Снова в палате повисла тишина. Это какое-то безумие. Меня залихорадило, и мир завертелся. Я хрипло рассмеялся, сказал:
– Быть такого не может. Неужто я сам чемоданы носил!
– Однако, я говорю вам правду. Я всегда говорю правду. Я – доктор.
– Да идите вы прочь, со своей правдой! Убирайтесь отсюда, господа. Не желаю вас видеть! Стреляться надумаете, так я всегда готов и к вашим услугам – никуда не уйду – знаете, где меня искать.
– Пойдемте, Петр Кузьмич. Больному надо остаться одному, – сказал доктор. – Ему вдруг стало хуже.
– Вы видели? – оживился старик. – Видели? Что это за колдовство? Обезумел? Может связать его? Или батюшку позвать? Лежал пластом, а тут дрыгаться начал! Никак бес вселился!
Господа пошли к выходу, не обращая на меня внимания.
– Может и связать. Батюшка вряд ли поможет. Я знаю, что это. Вашему городу очень повезло иметь такого грамотного многопрофильного доктора, как я. Авторитетно могу заявить, что перед нами яркий пример полярного психоза[10], – доктор ткнул пальцем вверх, заостряя внимание градоначальника. – Вам, Петр Кузьмич, не имеющему должного образования и не разбирающемуся в медицинских терминах, должно быть понятнее, если я назову это состояние больного – мерячкой[11].
– Мерячка?! Бог ты мой! Откуда?! Ему теперь что, всё мерещится?! – старик встревожился не на шутку и всплеснул руками. Дешевые театралы! Что за пьеса тут разыгрывается с моим участием? А может Оленька приехала и разыгрывает сценарий, а господа ей подыгрывают? Она у меня очень любит литературу и театры и, точно знаю – меценат нескольких. Сговор? Розыгрыш? Но позвольте, ведь со всем неуместная карнавальная шутка! Мне бы сознание своё мутное удержать в себе, не то, чтобы роль играть.
– Точно так. Откуда? Извольте! Достаточно любого полярного сияния, когда происходит видимый аспект магнитного возмущения. Вот и тронулся головкой. Теперь можно ожидать чего угодно. Они же буйные. Если в море, то за борт бросаются. Если на суше, – доктор покосился в мою сторону и примолк на секунду, затем продолжил, – может и на непонятном языке говорить, но это цветочки – феномен изучается. Надумаете спросить у местных саамов[12], так назовут это эмериком[13] или легенду расскажут.
– Какую еще легенду?
– Сказку свою. Больно до них они охочи. Никогда не заканчивается.
– Я тоже сказки люблю! – оживился старик. – И чтоб подлиннее была!
– А я нет, – отрезал доктор, – вредны они очень, как и гречневая каша на молоке. Извольте послушать. Для вас краткий пересказ. Под звездой Полярной, есть невидимый для живых людей замок, куда улетают души умерших. Там живут они в печали, а когда наскучит им, то открывают окна! Представляете? Я нет. Это же противоречиво! Какие в замке окна? Там бойницы! Вернемся к сказке. Чудесный свет струится из окон на облака, и те вспыхивают огнями разноцветными, и так появляется северное сияние. Души мертвых зовут к себе души живых, тех самых, что одержимы эмериком. Таких, как мой безнадежный больной, – доктор кивнул на меня головой.
– Страшная сказка! – старик вытер пот со лба. – Как теперь до кабинета дойти? А спать потом? Мертвые живых зовут! Страсти! Голубчик мой, и что люди?
– Люди? Люди идут на зов.
– Батюшки, свет. Страх Господний.
– В принципе, – продолжал вещать доктор, довольный эффектом, – не плохая теория, объясняющая полярный психоз. Эти саамы на самом деле бросают свои вежи, оленей и детей и уходят в неизвестном направлении и никогда не возвращаются.
– Так на небо же идут! Вестимо куда! – вскричал старик. – Что за напасть такая?! Уж не заразный ли этот эмерик? А ведь я хотел ему давать револьвер, позволить умереть, как дворянину.
– Как сказать, – доктор улыбнулся с превосходством, – местный фольклор. Эмерик – это обычный шаманский насыл. Как и полярный психоз, он плохо лечится, но со временем проходит сам. Больной ничего не помнит потом. Револьвер давать не надо – постреляет нас. Сейчас санитаров приглашу. Свяжем. Буйного нам только не хватало. А завтра днем резать буду. Чего тянуть?
Двери закрылись, и я прикрыл рот.
Оленька в этой пьесе так на сцену и не вышла.
Глава 7
Полный безразличия, я рассматривал свою перебинтованную правую руку, когда в палате появился радостный и счастливый поручик Лавлинский. Влетел, исторгая запахи пшенки и валерьянки. Одетый в белый халат, он нес перед собой на вытянутых руках пожелтевшие от времени ремни. Пышные усы лихо топорщились, открывая белоснежные зубы в приветливой улыбке. Курчавый чуб подрагивал при каждом пружинистом шаге.
Совершенно счастливый идиотский вид. Гвардеец, одним словом.
– Хорошо, что вы пришли, сударь, – кивнул я ему, ничуть не удивляясь. – Сделайте милость, поручик, убейте меня.
Гвардеец перестал улыбаться.
– Я не могу, барин. Это же каторга сразу.
– Полно вам, сударь, а это не каторга? – прошептал я, делая круг рукой. – Тут ананасов нет. Молока – и того нет.
– Молоко есть! – сказал здоровяк и заулыбался. – Оленье. Жирное. Полезное. Хочешь, барин, принесу? У меня все каюки знакомые! И я это. Санитар. Из простых мы, рязанских. Поручиком никогда не стану, – белобрысый детина опечалился ровно на секунду. – Даже если война.
– Печально, – вздохнул я.
– Нисколько! Связать бы вас надо, ваше благородие. Уж ты не серчай, сердечный, я не со зла. Места на тебе живого нет, но мы уж как-нибудь.
– Постой.
– Да, барин? Молочка?
– А имя-то у тебя есть, санитар?
– А то как же. Имя, оно даже у собаки есть. Или быка, например. Гришкой меня мамка звала, пока в армию не забрали. А тут имен, барин, нет, сам знаешь, одни звания. В армии человеком стал – санитаром, женился. Опять же у спирта служим. Хорошо! – здоровяк подмигнул мне. Утешительно. Подбадривающе. Как человеку без шансов. Я хрипло кашлянул. Запершило в горле. Сглотнул комок.
– Мне бы, Григорий, револьвер.
Санитар замер и перестал прикладывать ремень в пазы кровати. Шмыгнул носом. Утерся грязным рукавом.
– Убийство задумал, барин?
– Можно и так сказать. Поможешь?
– Что ты, барин, меня всё к каторге подводишь. В доктора нашего стрелять удумал?
– Нет. Пускай детишек лечит. В себя.
Гришка покосился на дверь.
– Тут, барин, дело такое двухстороннее, – санитар покрутил большой рукой в воздухе, делая замысловатые пируэты, и поиграл бровями, показывая, насколько всё серьезно. Я знал, что рязанские мужики непростые, ждал продолжения и дождался.
– У меня трое детей, а коровы нет. Дорогая корова, если хорошую покупать.
– Сколько она стоит? – спросил я, подготавливаясь к закланию имения под Воронежем и к долгой переписке с поверенным. Жаль, времени нет.
– Семь рублей! – выдохнул Гришка и облизнулся. – Можно, конечно, за пять купить, но много хуже будет. Понимаю. Деньги большие, но и я каторгой рискую. Так что, барин, думай.
– Семь рублей найду, – заверил я санитара и перешел к самому главному. – А что твои каюки, смогут меня отвезти?