Вадим спал плохо, постоянно просыпался, у него зуб на зуб не попадал. Забылся лишь под утро. С рассветом их растолкали и выпроводили из каменоломен, ни слова не сказав.
— Твою ж мать! Вот же еб! — Ходок со всей дури вмазал по торчащему из земли камню.
Леон снова сошел с тропы, долго топтался, поправляя ботинок, подкатил штаны и сказал:
— Попал в дерьмо — не чирикай.
— Эй вы там, а ну живее! За минуту не свалите — стреляю! — донеслось сверху.
— Хоть жилетку, суки, отдайте! — завопил Ходок и получил затрещину от Леона.
Насупился, запыхтел, но смолчал, только косяки исподлобья бросал. Когда чертовы пещеры остались позади, он снова заладил:
— Теперь стопудово пиздец. Без жрачки. Без оружия. Без теплой одежды… Ну, мы лоханулись! Надо было сразу валить, как Сандра растяжки увидела. Бля, как детей! Раздели, разули… Бля-я-я-я…
Вдруг Леон резко развернулся и направил пистолет промеж глаз Ходока. Тот аж рот разинул.
— Заткнись, а? Достал уже. Мне тоже тошно.
Ходок мгновенно заткнулся и посерьезнел.
— Еще ты сопли не жевал! — Леон сунул пистолет за пояс.
— Откуда? Тебя же тоже обыскали! — Сандра не удержалась, бросилась ему на шею. — Ты гений! Куда ты его спрятал?
— В траву, — ответил Леон. — И карту — тоже. Идем. Вдруг эти сумасшедшие передумают.
Вадим его даже зауважал. Надо же, думать умеет. Соображает ведь иногда. Это хорошо, на рукомашестве и дрыгоножестве далеко не уедешь.
Ходок хихикнул. Закинул голову и беззвучно рассмеялся. Лицо у него было безумное и злое.
Двигались цепью вдоль заболоченных берегов. Ноги увязали в тине. Камыш рос так густо, что сквозь него приходилось продираться. В спертый воздух взлетали тучи вспугнутых комаров, мошек и какого-то неведомого гнуса. От укусов лицо распухло и неимоверно зудело. Взвизгнув, прямо из-под ног драпанула речная крыса, по размерам больше похожая на вьетнамского поросенка.
— О, с голоду не подохнем, — радостно заметила Сандра.
— Какого хрена мы месим грязь, — снова заладил Ходок, замыкающий шествие. — Нельзя, что ли, лесом идти?
— Леон, — крикнула Сандра из зарослей, — можно я его ударю?
Ответа Вадим не услышал, но Ходок больше не причитал. Шумел раздвигаемый рогоз, качались над головой его коричневые головки, похожие на факелы. Камыш, камыш, камыш… Когда закрывались глаза, перед ними стоял частокол из стеблей камыша.
— К берегу, — наконец скомандовал Леон.
Уселись на лужайке, заросшей лютиками. Ну и рожи у всех! Без того маленькие глазки Ходока заплыли, нос опух, мясистые губы еще больше раздулись. Коса Сандры растрепалась, кудряшки сбились в воронье гнездо. Даже Леон утратил безупречность, волосы повисли сосульками, нацепляли пух и траву, рукав рубахи разошелся по шву.
Июльское солнце грело лысую макушку, после подземельной сырости клонило в сон. Вадим стянул кожаные полусапожки, вылил грязную жижу, пошевелил коричневыми пальцами с ногтями, украшенными траурной каймой.
— Пить хочется, — прохрипел он.
— Нужно найти родник, — отозвалась Сандра. — И пожрать не помешало бы.
Леон ощупал карманы. Ругнулся и сунул в зубы ветку.
— Что жрать-то будем? — спросил Вадим.
Девушка пожала плечами:
— Если бы был огонь, набили бы жаб… или крыс. Леон, что у нас сейчас в лесу съедобного?
— Земляника, черника, грибы.
— Но грибы надо жарить!
— Ты шо, не все, — зазвучал Ходок. — Есть гриб, оранжевый такой, молочай называется. Его сырым едят. Помню, в детстве только ими и спасался. Иначе дуба дал бы. Правда, срачка потом… но это мелочи.
— Значит, Миха идет за грибами, — резюмировал Леон.
— Я — по землянику, — вызвался Вадим, он с детства помнил, сколько в черничнике комаров.
— Сандра, не отходи от него далеко. Вдруг потеряется, — проговорил Леон, вынул нож из ботинка, снял рубаху и отрезал оба рукава.
Внутри будто щелкнула пружина. Несколько дней ее сжимали, сжимали, и вдруг — р-раз! И Вадим сорвался. Он не кричал и не брызгал слюной, приблизился к Леону и бросил ему в лицо:
— Слушай, мне надоело. Да, я не умею стрелять в живых людей. У нас это никому не нужный скил, я вряд ли двадцать раз подтянусь на перекладине… Но не надо относиться ко мне как к имбецилу! Кто такой имбецил, понятно?
— Растешь, а я думал, ты безнадежен, — Леон улыбнулся — второй раз по-человечески, — выдержал паузу и сказал: — Имбецил — средняя степень олигофрении.
Вот уж чего Вадим не ожидал от Леона, так это познаний в области психиатрии… Или не психиатрии… Что там дебилов изучает? Пару секунд простояв истуканом, он вернул отвисшую челюсть на место.
— Умственная отсталость, она же олигофрения, имеет три формы: дебил, имбецил и идиот, — Леон усмехнулся. — Видел у меня дома книги? Неужели ты думал, что я ими печку растапливаю?
— Извини, — зачем-то пробормотал Вадим и обратился к Сандре: — Идем?
Некоторое время не попадалась ни черника, ни земляника. Молчание нарушил Вадим:
— Скажи-ка, Сандра, Леон тоже из лунарей?
— Не, он из быдла. Причем с самых низов.
— Как же он… Бывает же!
— Бывает. В любом мире, чтобы хоть чего-то добиться, надо шевелить не только мышцами, но и извилинами… Смотри!
Из-под корней кряжистой ели вытекал ручеек и зарывался в мох. Вадим сглотнул вязкую слюну.
— А можно?
— А есть выход? — Сандра присела, горстями зачерпнула воду, напилась, умылась.
Вадим упал на колени. Пил он громко и жадно. Холодная, свежая, с привкусом травы! Утолив жажду, вытер рот, огляделся: Сандра нашла черничник и уже собирала ягоды, отмахиваясь от гнуса. Одну ягоду в рот, другую — в ладонь. Вадим решил ей помочь, потянулся к чернике и замер. Невольно вспомнился анекдот про кабачки, которые оказались мичуринскими огурцами. Ягоды были чуть мельче вишни. Из глубин памяти всплыло слово «полиплоид». Безобидная мутация. Неопасная. Почти все культурные сорта — полиплоиды.
— Ты чего? — удивилась Сандра.
— У нас она помельче…
— Да ладно тебе.
Некоторое время молча жевали. На вкус — черника черникой, сладкая, спелая. Ладони и пальцы становятся иссиня-черными.
— Пойдем, что ли? — спросила Сандра. — Хватит, а то обожремся, живот разболится.
Вадим отправил пригоршню черники в рот.
— А они?
— Они взрослые мальчики, сами о себе позаботятся.
«Взрослых мальчиков» на месте не было. Вадим растянулся на траве и подставил лицо солнечным лучам. Сандра села рядом, поджав ноги. Не прошло минуты, и на поляну выскочил Ходок. Добычу он нес за пазухой, и было ее, судя по размерам его псевдогруди, достаточно.
— Во-от! — Он вывалил на траву ярко-кирпичные грибы несъедобного вида, выбрал самый красивый и сожрал.
Сандра отнеслась к грибам с подозрением, повертела в руках самый маленький, отломила кусок и отправила в рот. Прожевала, облизнулась и сказала:
— А ничего! Живем!
Настала очередь Вадима. Поганка пахла орехами, грибом и хвоей. Хрустела на зубах. Лишь бы плохо потом не стало. Грибы ведь впитывают всю гадость. Если почва заражена, то и гриб заражен.
Из мира грез его вырвал голос Леона:
— Привал окончен. Уже полдня прошло. Надо решать, что делать дальше. Не хотелось бы ночевать под открытым небом.
— Да, — оживился Ходок. — И без оружия опасно, тут полно хищников. Надо бы вернуться и земельников грабануть.
Сандра глянула на него как на придурка.
— А лунарей ты грабануть не хочешь?
Вадим попытался рассуждать:
— С одной стороны, опасно двигаться дальше, с другой… Постойте, вот мы идем на юг. А если взять западнее, там должна быть дорога и деревни, где можно чем-нибудь разжиться.
— Будь я командиром лунарей, я взяла бы под присмотр именно ближайшие дороги. И не стоит забывать, что за нами идут или, скорее всего, едут. Идут они, скорее всего, оттуда. — Она махнула на север. — Значит, держимся реки и дальше. Дорога там будет, и не одна, и должны попадаться села. Чем дальше на юг, тем хуже условия и сильнее фонит. — Сандра вздохнула. — Короче, ищем, где бы переночевать.
— У кого-нибудь есть соображения? — поинтересовался Леон, выдержал паузу. — Я так и думал.
Без вещмешков было проще. Забыв об осторожности, то и дело останавливались то у земляничной поляны, то возле черничника. Если раньше вперед гнал адреналин, то сейчас он иссяк. Осталась инерция. Надо, потому что надо — не самый лучший мотиватор.
Солнце зацепилось за макушки елей и начало медленно скатываться к горизонту. Потянуло сыростью. Вадим неудачно наступил на камень, глянул под ноги: да это же кусок кирпича с остатками раствора! Замшелый, почерневший, но — кирпич! Он сковырнул мох, носком копнул грунт: щебень, обломки кафельной плитки, битые стекла…
— Тут была мусорка! — воскликнул он и протянул находку Сандре. — Значит, рядом кто-то жил!
— За пятьдесят лет дома могли разрушиться до фундамента, — сказал Леон.
— Война началась в шестидесятых? — уточнил Вадим.
— Нет. Осенью восемьдесят четвертого, — отмахнулся Леон и зашагал в чащу.
— Не понял, а… прошло двадцать шесть лет? — растерянно пролепетал Вадим, с надеждой глядя на Сандру.
— Пятьдесят, — проговорила она и устремилась за Леоном.
— Не понял… А год-то какой сейчас?
— Тридцать четвертый! — сказал Ходок с сочувствием.
— Эй, народ, скорее сюда! — крикнула Сандра.
Ходок ломанулся в молодой сосняк, Вадим — следом. Да, люди здесь действительно жили. Длинное двухэтажное здание едва просматривалось за порослью невысоких сосен. Асфальт вздыбился, выпуская на волю упрямую траву. Кое-где из трещин тянулись к небу ростки деревьев.
Вадим пробрался к дому. Оказалось, что крыши почти не было — лист шифера справа, лист посередине и сосновые ветки, укрытые хвоей. У стены под слоем перегноя просматривались осколки — когда рамы сгнили, стекла выпали и разбились. От входной двери не осталось даже воспоминаний. Вадим зашел в подъезд: типичное административное здание. Или общежитие? Штукатурка отвалилась, обнажив кирпичи. Вадим тронул ногой поганки, угнездившиеся на остатках межкомнатных дверей, — доски рассыпались в прах. Наверное, двери сняли в охоте за металлическими петлями.