Леон с несколькими деревнями поддерживал отношения: муты шарятся по лесу и заброшенным городам, выносят оттуда ценные вещи и всегда рады продать, да и человеческому отношению рады.
Собравшиеся здесь почти все были уродами. Они пришли с юга, где, вдали от лунарей и погромов, жили последние десятилетия. Ели «грязную» пищу и пили радиоактивную воду, выращивали на фонящей земле овощи.
Староста Кот, с трехцветной, пятнами бородой и выбритой башкой, поскреб подбородок.
— Мы первые ушли. Потом остальные снялись, когда увидели, что мы уходим. Мы ж все, ядрена вошь, соседями были. А как поперло зверье, растуды его в качель, пошли смотреть, что там такое понавылезло. У нас, на юге, иногда как вырастет — усрешься! Вон, помнишь, Лапка, жабу?
Староста Лапка, перепончаторукий кряжистый дядя, глубокомысленно кивнул.
— Такая жабень, чтоб ее перекорячило, вымахала! И повадилась, вишь, птиц, как комаров, трескать! Язычина — что моя телега длиной. Ам! И нет вороны. Мы на нее с рогатинами пошли, а то эта паскуда еще и бабу задавила, хорошую бабу, плодовитую. Как прыгнет — и баба в лепешку. Рогатинами достали, потом на две деревни мясо поделили. Нежненькое мясцо…
Староста Лапка вздохнул, подхватил со стоящего на земле блюда птичье крылышко и заработал мощными челюстями, перемалывая хрящики и косточки.
— Ты к делу давай, — поторопил Кота Леон, — что там было-то? Что даже вы не справились?
Засмеялся Горбатый, скрюченный старик, глаза которого слезились.
— Прыткий! Ишь! Тебе зачем? Неведома Хуйня там была! Во как!
Ходок, сидевший рядом с Леоном, закашлялся. Да, объяснил Горбатый, а все кивают со значением: она и была, иначе не скажешь! Муты — они хитрые, они информацию держат, ничего не вытянешь просто так.
Леон достал из кармана пачку сигарет. Забрал несколько у Вадикова «братца», хотел сам курить по торжественным случаям. Может, с Сандрой поделиться. Но Старост следовало умаслить.
— Угощайтесь, уважаемые. Лунарский табачок, махорке — не чета.
Зацокали, заохали, расхватали почти все в момент. Над посиделками поплыл вкусный дым.
— Вещь, — вынес вердикт Кот, — умеют лунари жить, барон. А пойла ихнего при тебе нет? Жаль…
— Так что там было? Зверь?
— А хрен его знает, — Кот затянулся, — ребята пошли смотреть — пропали. Еще отряд собрали, вооружили — и тех нет. Мне людей жалко. И скотина волнуется, и зверье из леса бежит. Ну, и мы снялись. Может, облако «грязное» принесло, может, еще что. А на смерть я своих отсылать не буду.
Снова — одобрительные кивки. Верно сказал, на смерть людей посылать — последнее дело. И так нас немного.
— И знаешь, — Кот в упор смотрел на Леона, — я — мужик тертый. Жаба мне — смех один, царь-рыба — так, ушицы сварить, ни от волка не бежал, ни от медведя-шатуна, ни от стаи кровососов, ни от пожара. И в город ходил, а уж там кто другой полные штаны навалит. А тут — печенкой учуял, драпать надо. Смерть там. Вот там что. А как выглядит — мне не важно, я, ядрен-батон, жить хочу. Ты, барон, жить хочешь?
— Хочу, — вздохнул Леон, которого рассказ не обрадовал, — но мне как раз туда, на юг, надо.
— Не ходил бы ты. Помирать — никому не надо. — Горбатый моргал часто-часто, и по щекам его катились мелкие слезы. — Молодой ты, здоровый. Бежишь от кого, что ли?
— Дело у меня на юге.
Горбатый покрутил птичьей головой.
— В город не ходи, барон. Сгинешь. Что зверье убежало — ладно, даже мошкара оттуда улетела. И рыба из рек ушла. Думаешь, Кот тебя пугает? Кот ничего не боится и никого не пугает, дело говорит. Погано там.
И замолчал. Ходок заерзал. Леон курил, смотрел на старост. Ничего толком не объяснили, сволочи, не знают ничего! Да мало ли, почему зверье бежит. И сколько в тех рассказах о великом исходе насекомых правды, а сколько мифотворчества — неизвестно. Оправдывают собственную немощь и трусость, байки бают.
Раздался стрекот. Старосты повскакивали, заозирались. Леон тоже вскочил: от леса к стойбищу неслись вертолеты.
Началась паника. Леон с холодным отчаянием понял: не уйти. Это — не случайность, это — облава. Или всех перестреляют, или выжгут. Или найдут Дизайнера и угомонятся, навсегда закрыв Леону ход в другой мир. Ходок вдруг пригнулся и мелкими шажками заспешил куда-то в сторону. Совсем парень сбрендил. Леон оторопело смотрел несколько секунд, как Ходок шуршит прямо в объятья лунарей, а потом догнал его, поймал за рукав. Ходок вырвался.
— Говорил! — Из пасти Ходока летели слюни. — Говорил, надо его сдать! Все, приплыли! Сейчас и так его возьмут! А нас положат!
— Молчи, — прорычал Леон, — заткнись наконец. Может, пронесет.
Вокруг носились муты, орали старосты. Ходок притих, уставился вверх, сгруппировался, как зверь перед прыжком. Псих гребаный.
— Да отвалите с дороги! — К стойбищу ринулась целая толпа.
То ли срываться собрались, то ли просто прятались. Ходок шуганулся в сторону, к лесу. Леон делал вид, что следит за вертолетами, а сам боковым зрением наблюдал за Ходоком. Тот сгорбился, как будто желал казаться ниже, вынул пистолет, прицелился. Сука продажная. Леон бросился вперед и в сторону раньше, чем палец Ходока нажал на курок. Выхватил нож и метнул в живот, в область печени. Попал левее, все-таки далековато. Ходок скрючился, непозволительно медленно поднял руку с пистолетом, но Леон был уже рядом. Несколько точных ударов, и они оба повалились в траву рядом с загоном для свиней, сколоченным на скорую руку.
Ходок заорал, но Леон быстренько его заткнул, сел верхом, схватил одной рукой за подбородок, другой — за затылок и решил брать на понт, слишком уж много было случайных совпадений.
— Жить хочешь? — шепнул он на самое ухо.
— Все равно ведь замочишь! — прохрипел Ходок, дернулся и получил тычок в бок.
— Давно на лунарей работаешь?
— Пошел на хуй!
И еще удар. Ходок заскулил.
— Говори, крыса, а то на куски порву! Хоть сдохни как мужик.
— Уже год, — затараторил он. — Лекарства, бабы, вид на жительство…
— Кому ты там нужен, — не выдержал Леон. — Убожество. Как они нас нашли?
— Жучок был в бэтээре.
— Один?! — Леон до хруста вывернул его руку.
— Да-а-а, — взвыл он. — Сейчас — нету.
Леон свернул ему шею, привстал, огляделся, раздумывая, куда бы спрятать тело. Басовито хрюкнула свинья, ей ответила другая. Вариант! Тело своего осведомителя лунари если и успеют найти, в жизни не опознают.
Свиньи у мутов были хорошие, зубастые и здоровенные. Перевалить тело через ограду Леон не смог, пришлось поднимать засов, открывать кривые, но прочные ворота и затаскивать Ходока внутрь. Свиньи не нападали, понимали, что их пришли кормить. Оставив труп, Леон бросился прочь из загона, поскользнулся, растянулся на земле. Вскочить, метнуться за ворота, закрыть засов, отряхиваться некогда, весь в грязи и навозе…
— Стоять! — сказали сзади. — Ну-ка повернись, урод!
Леон медленно обернулся. У него за поясом — пистолет, хорошо закрыт курткой. В карманах — масса всего интересного начиная с тех же «лунарских» сигарет. Если будут обыскивать, а обыскивать будут, он не похож на мута.
— Ты там что делал? — спросил лунарь с брезгливой миной. — Спал, что ли?
Леон не поверил своей удаче, мысленно благословил свиней и пожелал им приятного аппетита.
Лунари согнали всех на «площадь», отгороженную первым кругом палаток и телег. Под ногами хлюпала жижа, замешанная сотнями ног. Муты жалобно хныкали, из хитрых крестьян превратившись в полоумных холопов. Сандра, если поднимала голову, корчила самую жуткую рожу, на какую только была способна. Вадим, решивший «косить под дурачка», ритмично бормотал молитву, единственную, которую помнил, — «Отче наш». А здесь, похоже, ее никто не знал, по крайней мере, иссохшая бабка лет пятидесяти ткнула Вадима локтем в бок и спросила жалостливо: «Шо, мила́й, батьку сваво потерял?» Пришлось согласиться.
Здесь встретились муты из разных деревень, в лицо далеко не все друг друга знали, и в Сандру с Вадимом не тыкали пальцами, не указывали на пришлых лунарям. А лунарей было много. Деревню оцепили «матолыги» и БТРы, вертолеты покружили и улетели — на разведку, наверное. Вооруженные солдаты удерживали мутов на «площади», никто и рыпнуться не смел. Стояли тесно, плечом к плечу, переминались с ноги на ногу. В толпе Вадим заметил давешнюю хвостатую мутантку с отпрыском на руках, завернутую в какую-то тряпку — не успела одеться. Леона и Ходока видно не было.
В толпе шептались, обсуждали облаву, строили предположения: а вот как сейчас нас всех тут положат… Что им надо-то? Ищут чего? Или просто поохотиться решили, изверги? Тс-с, тихо, услышат еще. Нельзя их ругать, а то осерчают. Если что нужно — мы все отдадим. Смотрит на нас, улыбнись!
Солдаты отворачивались, нежно зеленели. Потом к мутам вышел военный рангом постарше.
— Гарик, — прошептала Сандра и опустила голову, чтобы волосы закрыли лицо.
Толстый Гарик оказался низким истощенным человечком. Ручки-палочки сжимали автомат, и удивительно было, что они не ломаются под весом оружия. Гарик тянул шею, похожий на ощипанного цыпленка, высматривал что-то. «Кого-то, — поправил себя Вадим, отворачиваясь, — меня».
— Кто староста? — неожиданным басом рявкнул тощий.
В толпе произошло движение. Люди раздвигались, образуя коридоры, по которым к Гарику уже спешили старосты. Брови тощего поползли вверх:
— Все — старосты?
— Дык ведь деревень-то пять, — охотно пояснил мужик с пятнистой бородой. — И старост, через плечо их в сраку, пять.
— Хорошо, — военный пребывал в некотором замешательстве, — пять — так пять. А что это вы объединились?
— Согнали нас, господин, с насиженных мест, новые ищем, — пролепетал пожилой горбун, — вместе уходили, вместе и ищем. Соседи мы были. Там, на юге.
— А почему к Москве идете?
— Да вы что?! — перепугался бородач. — Мы так… Мы дальше и носу не сунем. Вот думаем, куда пойти, может, здесь и осядем, если позволите…