Обмирая, иду следом. Генка и Вадим, затаив дыхание, следят за нами. Чем ближе твари, тем меньше они смахивают на тесто. Скрытые маревом испарений и сенью елей, издали они казались серыми. Вот мы приближаемся — и твари наливаются цветами, теперь они грязно-розовые с примесью коричневого. Леон замедляет шаг и шепчет с отвращением:
— Какая мерзость!
— Хотела бы я знать, что это? — говорю так же, шепотом.
Замираем над такой штуковиной, выпирающей из земли. Сажусь на корточки: действительно, мерзость, как кусок гнилого мяса, размером с человеческую голову. Вроде бы живое. Под прозрачной кожей едва заметно пульсируют голубоватые венки. Меня передергивает.
— Только руками не трогай, — предупреждает Леон. — А то мало ли. Оно мне не нравится.
— Добро пожаловать на юг! Видать, какой-то новый паразит. Как бы проверить, опасное оно или нет?
Словно слыша меня, существо отращивает ложноножку длиной с палец, тонкую, как стебель травы. Вскакиваю, налетаю на Леона. Маленькое щупальце скользит по поверхности существа, словно это другой организм, опускается на землю и укореняется.
— Похоже, это аморфная масса, — предполагает Леон. — Они тут повсюду, даже на деревьях. Интересно, как перемещаются? Ползают, что ли?
С опаской оборачиваюсь: никто на нас наползать не собирается. Розовыми полипами поражены почти все еловые стволы. Кое-где паразиты — размером с кулак и выпуклые, кое-где — плоские, внедрившие в здоровую кору сеть щупалец.
— Что-то не хочется мне среди них шастать, — ежусь.
— Иди отсюда, — говорит Леон, берет сухую палку. — Вали отсюда, кому сказал?
Ткнуть паразита собирается, что ли? Хватаю Леона под руку.
— Я кое-что придумала. Только лучше рядом с ними не экспериментировать.
Метров с двадцати прицеливаюсь из пистолета, стреляю и зажмуриваюсь. Леон хлопает по плечу, кивает в сторону расстрелянной твари.
Подходим ближе. Ей хоть бы хны. В месте, где вошла пуля, выделилась буро-красная жидкость. Само отверстие уже затянулось. Пуля, скорее всего, осталась в теле.
— Оно даже не дернулось, — говорит Леон. — Ну и мерзость!
— Что у вас? — доносится взволнованный голос Вадима.
— Сам посмотри. — Леон берет автомат, целится в тварь.
Цепенею. Почему-то кажется, что оно больше. Вот сейчас выскочит монстр, какой-нибудь спрут… И все. Разумом понимаю, что спрутам тут взяться неоткуда. Скорее всего, мутировала местная форма жизни. Вот только какая? Вспоминается рассказ Генча. Что-то засосало под землю МТ ЛБ и убило четверых военных. Там было вспаханное поле. Здесь нет…
…Автоматная очередь. Вот что значит «сердце в пятки упало». При ударе пуль тело твари вздрагивает, как студень. Отверстия затягиваются мгновенно.
— Не реагирует, — резюмирует Леон. — Что и требовалось доказать.
— У него нет нервной системы, — говорит Вадим чужим голосом.
Бедный, аж позеленел. Не может от твари взгляда отвести, кадык подергивается, рука так пистолет сжимает, что белеют костяшки пальцев. За его спиной маячит Генка. У него в покое глаза слегка навыкат, сейчас совсем из орбит вылезли. Молодец, что не сбежал, случай был удобный.
— Давайте обойдем… это, — предлагает Вадим.
Разумная мысль. Все зависит от того, насколько разумной она покажется Леону. Потирает подбородок, думает.
— Уж не оно ли зверей испугало? — говорю, чтобы склонить его к предложению Вадима. — Мы не знаем, чего от него ожидать.
— Погнаться за нами оно не сможет… Но что-то в нем есть противоестественное.
Ага. Так же противоестественен вырванный, но продолжающий жить кусок мяса.
— Да, Дизайнер, ты прав, — решает Леон.
Уф. Идти через поляну не то чтобы опасно — противно.
Некоторое время пятимся, потом берем южнее и движемся через лес. Вадим совсем потерянный. Устал? Даже в первый день, ошарашенный нашей реальностью, он выглядел лучше. Что с ним? Касаюсь руки. Вздрагивает, оборачивается… смотрит. Пару минут назад он с таким же омерзением пялился на розовую тварь. Слова застревают в горле. Пытается улыбнуться.
— Что-то не так? — спрашиваю шепотом.
— Да нет, с чего ты взяла? Все хорошо. — Лучше бы промолчал.
— Вадим!
Поворачивает голову, и снова этот взгляд — «отстань, прилипчивое насекомое». Натягивает улыбку. Такая же лыба была у государственного защитника в суде: имел я тебя в виду.
Мерещится. Как же хочется, чтобы мерещилось.
— Сандра? Что с тобой?
— Со мной? — улыбаюсь через силу, беру его за руку, сжимаю ладонь.
И цепенею от дурного предчувствия: сейчас отстранится, уйдет… Не ушел, но и отклика нет.
— Еще чуть-чуть… совсем немного. Потерпи, — говорит Вадим.
Вернуться для него значит то же, что для меня — жить. Решается наша судьба. Как же я сразу не догадалась: он боится. Боится, что рухнут его иллюзии и весь мир вместе с ними. По сравнению с ним мне спокойно. Здесь тоже можно жить, главное, чтобы Вадим был рядом. Он для меня — все. За него и сдохнуть не жалко.
— Вадим… — Оборачивается. — Я… что-нибудь для тебя значу?
— Конечно, — отвечает он на ходу, глядя перед собой, — ты — чудо. Лучшая девушка на земле.
Сейчас он весь — ожидание. Он на пороге дома, а тут еще я отношения выясняю. Со мной ему все понятно, он мужчина и мыслит иначе: сначала — дело, потом — женщины. Закрадывается подлая мыслишка: вдруг у него там кто-то есть, а тут я подвернулась… сама на шею повисла. «Приспособленец», — прозвучал в памяти голос Леона. Нет, Вадим искренне говорил, невозможно так искусно лгать. Леон ошибся. И не стоит себя накручивать. Просто Вадим на взводе, не до меня ему…
А все-таки если бы он вернулся один, что бы почувствовал? Опять вспоминается Леон: «Женщины. Все бы вам говорить. Постоянно шумите, когда надо молчать». Не могу побороть искушение и продолжаю:
— А я у вас точно чужой не буду? Там, наверное, люди не такие, как здесь…
— Не такие. — Разглядывает траву под ногами.
— А я работать смогу, да? И деньги получать, и мы…
— Да, — отрезает он и добавляет с упреком: — И никого не надо будет убивать.
Отчаянно матерится Генч. Натыкаюсь на его спину, смотрю вперед.
— Твою мать!
Снова эти твари — три штуки цепочкой, в почве. Соединены они тонкими перешейками, взбухающими из-под земли. Та, что в середине, шевелит ложноножкой, постепенно ложноножка втягивается, появляется внизу, шарит по стеблю травы. К горлу подкатывает комок. Леон прав: вряд ли в мире есть существо гаже. Достаю пистолет, знаю, что не поможет, но с ним как-то спокойнее.
— Вот вам и в обход, — говорит Леон и шагает вперед. — Только время потеряли.
На цыпочках иду следом. Да, оно не выпрыгнет и не схватит щупальцем, оно меня не видит и не чувствует — у него нет нервной системы.
А муты про эту дрянь ничего не сказали. Не сочли достойной внимания? Привыкли, как мы к трутовику привыкаем?
Больше на пути тварей не попадалось. Я ведь видела что-то подобное, и совсем недавно. В кошмаре? Вроде наяву. Проклятая девичья память, плавно переходящая в старческий склероз! Леон бы точно запомнил.
Метров двести прошли спокойно, твари не было. Вот и славно, надеюсь, эти — последние. Впереди опять валежник, обходить надо.
Пыхтя, продираемся. За завалом — поляна, до невозможности похожая на ту, где мы впервые увидели паразитов. И, естественно, — они, во всей красе.
— Леон, мы случайно по кругу не блуждаем?
Снимает рюкзак, долго роется, находит стыренный у Синтезатора компас.
— Нет, все правильно.
Пока Леон надевает рюкзак, топчемся на месте. Леон, как обычно, первый, Генка — замыкающий.
Розовое, бесформенное, пульсирует… Мерзость. Живая падаль. Невольно вспоминаются мозги в чьем-то раздробленном черепе. Выпали — и живут себе. Но пахнет на удивление вкусно — свежестью.
Вслед за Леоном подныриваю под рухнувшую сосну. На сломе — целый выводок паразитов. На мху вокруг ствола их тоже до фига. Ступаю осторожно, стараясь не прикоснуться к ним. Впереди та же картина: куски гнилого мяса, разбросанные по земле и прилепившиеся к деревьям. Такое впечатление, что тут разорвало великана.
Истошно орет Генчик, прыжком разворачиваюсь: поднимается на ноги, рожа перекошена, в глаза слезы.
— Оно… т-теплое, — бормочет он. — К-как человек.
— Ты его трогал? Руки покажи!
— П-поскользнулся…
Исполняет приказ: розоватые ладони. Грязные, но обыкновенные. Видать, вовсе оно не опасное, зря мы переживали.
Со временем мы перестаем замечать мутантов, появляется новое ощущение: мы здесь не одни. Гости в чужом доме. Кто-то бесшумно скользит следом, прячется за деревьями. Обернешься — пусто, но почему тогда я кожей чую опасность? Леон тоже постоянно замирает, водит стволом автомата из стороны в сторону, Генчик вертит башкой. Только Вадим погружен в мысли, никто и ничто его не интересует.
Внезапно лес заканчивается, и мы оказываемся на лугу, плавно переходящем во вспаханное поле. По-птичьи дергая головой, Генчик пятится, пятится. Я отступаю за ним.
— Это оно, — лепечет он. — Сваливаем, пока не поздно.
Вадим устремляется назад, в лес. Быстрее всех улепетывает Генчик и бормочет на ходу, задыхаясь:
— Я говорил… там не пройти! А… а вы… Хорошо… успели! Оно… не заметило.
Первым иссякает Вадим, упирается в ноги, хватает воздух ртом. Леон вытирает пот и материт неведомую хрень, которая помешала его планам. Генка с остервенением чешется, как шелудивая собака. Аж раздражает.
— Да хватит тебе чухаться! — ору я и осекаюсь: его лицо испачкано кровью, он чешет руку, ту самую, которой прикоснулся к твари.
Застывает. Подхожу и говорю:
— Кровь откуда?
Недоумевает, смотрит на ладонь: кожа содрана и болтается лоскутом.
— Где это ты так?
— Не знаю… За ствол зацепился. Вообще не больно!
— Бывает, это от страха. Покажи-ка…
Ни черта себе! Мышцы видно… цвета вареного мяса. Крови нет, только по краям раны выступает буроватая сукровица.
— Перевязать надо, — из-за спины советует Леон, лезет в рюкзак, лоскутами рвет какую-то тряпку и протягивает Генчу.