Подошёл автобус, и пассажиры бросились на штурм. Замельтешили локти, кого-то пихнули, кому-то наступили на ногу, кто-то заверещал истерично-высокой матерщиной. В итоге в автобус влезли не все, часть штурмовавших осталась на остановке, отчаянно ругая городские власти и автобусный парк. В последнее время транспорт в городе ходил через пятую точку, и такие сцены повторялись с завидной регулярностью. Что самое удивительное – винили в этом почему-то таких, как Аксель, хотя очень редко кто из его собратьев по несчастью рисковал пользоваться общественным транспортом.
Аксель хотел ещё раз потрогать лицо, но на этот раз по забывчивости поднес к лицу правую руку, и полностью утратившие чувствительность пальцы едва не проткнули щёку. Чёрт! Аксель быстро отвернулся, надеясь, что занятые перепалкой люди ничего не заметят. Так и вышло – утомлённые долгим ожиданием и схваткой за места в автобусе люди продолжали вяло переругиваться, не обращая внимания на одинокую скособоченную фигуру, вжавшуюся в куцый обрывок тени в нескольких метрах от жестяного гриба автобусной остановки.
Аксель украдкой достал из кармана штанов маленькое зеркальце и посмотрелся в него, оценивая нанесённый ущерб. Мда, проткнуть не проткнул, но повредил изрядно. Псевдоплоть растянулась, обвисла неестественной складкой, словно брыли у шарпея. К тому же на кожзаменителе у крыльев носа появились маленькие трещинки – явный признак того, что он вот-вот лопнет и сползёт вниз, обнажая то неприглядное, что призван был скрывать. Стало ясно, что в таком виде в тесный душный автобус соваться нельзя – сомнут, затопчут, сорвут всё, что можно сорвать…
Аксель с тоской посмотрел вдоль улицы. Ладно, часть пути можно пройти через парк – там тень от деревьев. Прохладно, народу немного, да и в глаза медленно бредущая фигура бросаться не будет – прогуливается кто-то по парку, обычное дело. Но потом придётся почти километр идти по открытой местности – до самого старого порта. От ворот до полузатопленного парома, где жил Аксель и его соплеменники, шёл деревянный навес, сооружённый усилиями общины. Навес регулярно поджигали агрессивно настроенные жители припортового района, и так же регулярно восстанавливали.
Но до навеса ещё надо дойти. Автобусная остановка прямо напротив ворот, но в автобус Акселю нельзя.
Аксель повернулся и, стараясь держаться в безнадёжно усыхающей тени, заковылял вдоль забора к входу в парк.
Для Танечки сегодня был настоящий день открытий. Точнее, одного, но большого и очень важного открытия – сегодня она точно выяснила, что из сухого рассыпчатого песка хороший «куличик» не вылепить. Для качественных «куличиков» надо отгрести в сторону верхний тёплый песок и зачерпнуть формочкой влажный, прохладный и тёмный из глубины, а потом, чтобы они не рассыпались через минуту, выложить их не на самый солнцепёк, а на тот бортик песочницы, что укрыт тенью большого каштана, частично нависавшего над детской площадкой. Это было так здорово и интересно, что производство «куличиков» вышло у неё почти на конвейерный уровень, и только неожиданно упавший рядом с ней кусок чего-то непонятного отвлёк её от сосредоточенной выпечки.
Танечка задумчиво протянуло ручку к упавшему предмету, более всего напоминавшему кусок от любимой маминой кожаной сумки, только другого цвета. Мамина была белая, а эта – розовая, словно Танечкина же ладошка. Тут на Танечку упала чья-то тень, и девочка подняла взгляд.
– Мама, мама!
Молодая светловолосая женщина, в лице которой отчётливо угадывались те же черты, что и у четырёхлетней Танечки, оторвалась от книжки и посмотрела на бегущую к ней девочку.
– Что, солнце мое? Наигралась?
Танечка подбежала к ней и забралась на скамейку рядом с мамой.
– Мама, секрет!
Женщина улыбнулась и нагнула голову к дочери.
– Ну, давай, рассказывай, только тихо!
Девочка обхватила мамину голову обеими руками, притянула к себе и прошептала прямо в ухо:
– Мама, там один дядя лицо потерял! Совсем! – Она радостно рассмеялась и побежала обратно к песочнице, от которой немного шаркающим шагом удалялась по тенистой аллее тощая фигура.
Женщина покачала головой, улыбаясь. Вчера они с мужем обсуждали особенности японского этикета. Кто бы мог подумать, что у девочки такая прекрасная память на слова! Пора, пожалуй, всерьёз заняться чтением.
Аксель стоял у ограды парка, прячась за бетонной тумбой для объявлений, и в отчаянии смотрел на порт. Для того, чтобы попасть домой, ему надо было спуститься по склону холма, пройти вдоль портовой ограды, и только тогда он доберётся до относительной безопасности портовой территории. И всё это по открытой местности, мимо оживлённой проезжей части, по дорожке, где ездят велосипедисты, бегают физкультурники и гуляют мамы с детьми.
Он вспомнил, как встретился глазами с девочкой, когда нагнулся за всё-таки оторвавшимся куском искусственной псевдоплоти, прикрывавшей его лицо. Милый, невинный ребёнок. Он ожидал, что девочка закричит, испугается, но она ещё не знала, что такое смерть, что такое распад и гниение, и потому вид истлевшей плоти, сквозь прорехи которой местами проглядывали зубы и кости черепа, привёл её не в ужас, а в восторг и удивление. У странного дяди лицо оторвалось!
Почему, ну почему смерть отобрала у него не всё? Он лишён дыхания, лишён голоса, лишён тепла и крови, но всё ещё движется, ему всё ещё надо питаться, чтобы задержать распад. Никаких мозгов из ужастиков – обычная еда. Конечно, в магазин бы его не пустили, не говоря уже о кафе – охранников и продавцов никакой псевдоплотью не проведёшь, даже самой дорогой. Но за едой иногда ходили люди-волонтёры – те, кто ещё заходили изредка в гетто на старом пароме.
Но самое страшное было то, что Аксель, как и все его соплеменники, сохранил и разум, и память, и эмоции. Многие, конечно, не вынесли. Про живого мертвеца нельзя сказать «покончил с собой» – скорее «самоуничтожился». Но Аксель остался существовать. Потому что на пароме были и дети. Их надо было кормить…
Формально запрета на наём живых мертвецов не было. Просто большинство людей избегали их, хотя давно уже все знали, что это не заразно – просто какой-то сбой реальности, иногда подымающий мёртвых людей из могил навстречу страшному псевдобытию. Но и личностями они не считались. С ними можно было сделать что угодно – обмануть, сбить автомобилем, облить бензином и поджечь, благо то, что не дышит, не может кричать. Изредка сердобольные люди давали жителям гетто заработать, но таких было всё меньше и меньше, как всё меньше и меньше становилось тех, кто отваживался сойти с парома на берег и выйти за ворота.
Аксель вышел из-за тумбы и заковылял вниз по склону, надвинув козырек бейсболки на самые глаза и стараясь смотреть исключительно под ноги. С каждым шагом он чувствовал, как солнце – самый страшный враг живых мертвецов – иссушает его хрупкое тело, давно уже не орошаемое тёплой кровью, проникая сквозь одежду, превращает остатки мышц и связок в ломкие нити. Он не мог чувствовать боли, но его душу выворачивало наизнанку отчаяние. Он должен дойти. Он должен принести деньги домой, ради детей и общины.
– Паш, лови!
Ярко-оранжевая «тарелка» фрисби, стремительно вращаясь, пролетела вверх по склону, мелькнула над пешеходной дорожкой, чуть не задев по плечу ничего не подозревающего случайного прохожего – какого-то «хипстера» с причудливо уложенной бородой, увлечённо ковырявшегося на ходу в смартфоне. Молодой парень лет восемнадцати, одетый в шорты и ядовито-зелёную майку, подпрыгнул, вытянув руку, но всё-таки не смог перехватить вдруг заложивший крутой вираж диск. «Тарелка» упала в траву в нескольких метрах от него и покатилась, подпрыгивая, пока её движение не остановила какая-то беспорядочная куча тряпья.
– Если будешь так пасовать, мы и следующую игру сольём нафиг, – сказал Паша, направляясь к оранжевому диску. – Мы сюда, между прочим, тренироваться пришли, а не шапки с прохожих сшибать.
– Шустрее реагировать надо, – сказал его приятель, подходя. Одет он был так же, разве что майка была синяя. – Между прочим, в игре тебя про пас никто предупреждать не будет, сам башкой верти… Эээ, это ещё что такое?
Паша только поднял оранжевый диск с земли и удивлённо смотрел на уставившийся из-под него оскаленный череп, с которого тихонько осыпалась серая пыль. Череп венчал целый скелет, одетый в заношенные джинсы и ветхую толстовку. Жёлтая бейсболка с эмблемой «Лейкерс» свалилась с черепа, обнажив осыпающиеся тёмные волосы.
– Колян, по ходу это зомбарь, – сказал Паша. – То-то мне снизу показалось, что эта срань тут ковыляет. Наверное, иссох, вонючка, не дошёл до своей помойки. – Он кивнул в сторону старого порта. – Быстро его, однако. – Он пнул скелет ногой. От пинка кости под одеждой сухо треснули, а толстовка встопорщилась, и из её кармана выкатился смятый комок купюр.
– Ни хрена себе, – сказал Колян, подымая деньги. – А зомбарь-то при деньгах был, прикинь! Слушай, а тут, между прочим, без малого восемь тысяч. Я как раз хотел кроссачи новые.
– Фигу тебе, – сказал Паша. – Он что, твой личный? Давай пополам.
Колян пожал плечами.
– Ну, пополам так пополам, – легко согласился он. – Интересно, а нахрена ему были бабки нужны? И где он их взял вообще?
– Да какая разница, – сказал Паша. – Украл где-нибудь. Кто его знает, он же труп. Не жрать же они купят, нафиг зомбарям жрачка. А вот мне не помешало бы перекусить. Слушай, а пошли в шашлычку, раз уж бабки есть? Знаешь, ту, слева от пляжа?
– О, точно, – сказал Колян. – Я только «за». – Он тоже пнул скелет. – Давай, приятель, спасибо за подгон.
И они зашагали вниз по склону, провожаемые взглядом пустых глазниц, сквозь которые лёгкий ветерок тихонько просеивал не то сухие слёзы, не то серую пыль.
Из пустыниАлександра Захарова
Город этот – странный, чужой, столь далёкий от мест, где она родилась и выросла – был непохож на всё, что Ядвига видела прежде. Только сверху, если не знать, если притвориться, что не знаешь, не помнишь, не ведаешь, он напоминал те песчаные замки, что строили они с отцом на берегу Камы – и даже один раз выиграли приз. Почётное третье место.