«Как же они надоели!»
Пыш давно бы ушёл к Предкам. Что ему здесь? Нет ни хозяина, ни дома своего. Никакой цели. Только шкафчик со стеклянной листвой. Прозрачной, если протереть.
Домовой брёл среди развалин, мягко ступая лохматыми ножками. Аккуратно и привычно обходя горы разнообразного мусора. Он шёл, ни о чём не думая, ни о чём не волнуясь.
У пятого дома, что угадывался лишь по обломкам фундамента, стоял седой человек.
Оп-па! Пыш словно очнулся и уставился на гостя. Скособоченного и грязного, лет пятидесяти.
Домовой вздохнул.
«Ну, и чего он здесь торчит? Ищет пакетики? Глупо. Рядом нет ни одного – все на окраине спрятаны».
Седой слишком далеко забрался вглубь квартала. Стоит и о чём-то думает, покачиваясь и дрожа.
«Мёрзнет?»
Пыш покосился на пылающее закатное солнце и подумал:
«Теплынь же стоит вроде. Чего дрожит-то? Больной, что ли? Впрочем, другие здесь обычно и не ходят».
Чужак одёрнул драный свитер, подхватил огромную клетчатую сумку на молнии и двинулся дальше, раздвигая свободной рукой кусты.
Домовой поморщился и засеменил следом, хмуро разглядывая спину человека.
«За таким присмотреть надо – ещё сопрёт чего».
Около седьмого дома, в котором всё же сохранился первый этаж с одной комнатой-кладовкой без окон, человек замер. Огляделся, внимательно изучив окрестности, почесал клокастую бородёнку и потянул на себя рассохшуюся входную дверь. Открыть удалось не полностью, но ему этого оказалось достаточно – седой юркнул внутрь, втянув за собой сумку.
«Ну это ненадолго. Сейчас обшарит всё, убедится, что свёртков нет, да пойдёт дальше своей дорогой».
Но шла минута за минутой, а седой из дома не выходил.
«Чего он там застрял?» – Пыш сплюнул и потопал туда же, а то неспокойно что-то на душе.
Забравшись внутрь, домовой на мгновение завис, рассматривая спящего человека. Тот лежал, поджав колени, у дальней стены на старых досках. Полуразобранная сумка скомкана под головой, а на плечи натянут выцветший зелёный плед.
Пыш всплеснул руками и возмущённо забухтел:
«Тут ему ночлежка, что ли?»
Конечно, в квартал порой забирались бездомные, но Пыш наловчился их отваживать. Он рассерженно покрутил головой, разминая шею. Подобрался поближе к человеку и набрал полную грудь воздуха, собираясь нагнать на спящего кошмары.
«Одна такая «весёлая» ночь – и седой забудет сюда дорогу. Легче лёгкого!»
Пыш сосредоточился, впившись взглядом в затылок бомжа и… неожиданно просто выдохнул, без воздействия. Человек спал так мирно, так по-домашнему покойно, как когда-то его хозяева спали после длинного рабочего дня. Седой уже не дрожал от холода, а тихо посапывал, подсунув под впалую щёку грязную ладонь. Пригрелся.
Домовой сел рядом на пол и скрестил ноги. Задумался, разглядывая спящего. Минуту смотрел, две или час, но, неожиданно для себя, выпустил волну хороших снов прямо в седой затылок.
Человек причмокнул сонно губами и разогнул колени, вытягиваясь на досках. Пыш подвигал бровями, надолго задумался.
Очнувшись, пожал плечами и тоже устроился на ночлег, свернувшись в клубок. Как давно он не спал рядом с человеком. Забыл уже, каково это.
Утром Пыш проснулся от хриплой песенки чуть ли не над ухом. Седой бомж сидел на небольшом бревнышке в углу комнаты и под первыми лучами солнца, что пробивались сквозь дыру в потолке, штопал какую-то тряпицу и еле слышно напевал под нос.
У стены валялась распотрошённая сумка. Вокруг были разложены и развешены разные тряпки – штаны, футболки, свитеры. Всё рваное такое и грязное.
Пока домовой хмуро разглядывал неряху, тот закончил шитьё. Довольный собой, убрал тряпку в сумку, встал, кряхтя, и вышел на улицу. Потоптался на входе, жмурясь от солнца, да пошёл прочь.
Выбравшийся следом домовой проводил его насторожённым взглядом.
«Неужели уходит? Слава предкам! Давай-давай, топай отсюда! Ходят тут…»
Седой скрылся за границей квартала, и Пыш облегчённо выдохнул.
«Вот теперь всё правильно! Теперь всё хорошо!»
Он привычно отправился на обход территории, радуясь поднявшемуся настроению. Светило солнце, чирикало дурное воробьё, и даже свалка вокруг больше не угнетала домового, не вгоняла в тоску и серость. Часами бродил Пыш по привычным тропкам, но в голове постоянно крутился седой.
«Что за наваждение такое? Словно бог Морок подшучивает», – временами встряхивал он кудлатой головой и шёл дальше, сердито вздыхая.
Ближе к вечеру домовой остановился на краю свалки. Там, откуда в город ушёл седой.
«Ну и где он шляется? Явно же вернётся, раз вещи оставил».
Пыш стоял, словно часовой, притопывая ногой. Чувствовал себя при этом глупо, но ничего с этим поделать не мог.
Наконец человек появился. Он медленно шёл в вечернем сумраке, почти не разбирая дороги, спотыкаясь о камни и выпирающие из земли корни. Седой слегка качался и зябко передёргивал плечами.
«Снова мёрзнет?»
Пыш быстро кинул под ноги человека Мягкую Тропу, помогая миновать весь хлам, рассыпанный по дороге домой, все ямы и обломки стен. Уже через пару минут седой был у своей ночлежки и с явным облегчением забрался внутрь.
Пришлось сделать в комнатке посветлее, разогнав потёмки по углам, чтобы мужичок не расшибся. Тот прошагал в свой угол и рухнул на доски, сжавшись в позу эмбриона. Забылся болезненным тошнотным сном, не заметив, как на его дрожащих плечах оказался старый плед. А чуть позже пришли светлые сны о детстве, о купании в прозрачном пруду и родителях, что молоды ещё и живы.
Новое утро началось с радостного вопля, заставившего Пыша подпрыгнуть от испуга. Седой с восхищением смотрел в открытую жестяную коробочку, полную иголок и ниток всех цветов. Он только что обнаружил её на нижней полке рассохшейся тумбочки в тёмном углу комнаты.
– Прям подарок небес! – восхищённо протянул седой, ковыряясь внутри находки длинным узловатым пальцем с обломанным ногтем.
А Пыш довольно ухмылялся, разглядывая человека.
Следующие часы человек перебирал свои тряпки и штопал дыры, подшивал обтрёпанные края и счастливо улыбался. А с ним невольно улыбался и домовой, сидевший неподалёку.
Так и повелось – по утрам седой уходил по своим делам, а вечером возвращался совсем измученный и покорёженный.
В доме у них появилась керосинка. Вещи седого Пыш постепенно отстирывал в ручье, что бежал недалеко от квартала, впадая в небольшое болотце.
Считал ли он седого своим новым Хозяином? Скорее нет. Просто так совпало, что два одиноких существа оказались вместе под одной крышей, выброшенные миром за борт. Они стали незаметно опираться друг на друга. Человеку требовались забота и уход. А эта привычная работа давала силы жить уже старому домовому. Дарила смысл существования.
Однажды дождливым утром седой никуда не пошёл – остался дома, прибирая своё убежище. Здесь на удивление было тепло и уютно, даже несмотря на дыру в потолке. Он, напевая, приготовил нехитрую еду и с удовольствием перекусил.
Рядом крутился незаметный Пыш, оберегая человека от сквозняков. Не хватало им ещё простуды – и так его человечек доходяга какой-то. Домовой бегал, тихо топоча мягкими валенками, и постоянно поправляя полушубок с вышивкой – отвык уже от такой одёжки.
Ближе к вечеру седой забеспокоился, стал нервно моргать и дёргать себя за куцую бородёнку. Он то вставал, то снова садился на топчан. Начал бессвязно бормотать и пару раз погрозил кому-то кулаком. Ночь прошла беспокойно. Когда рассвело, седой выбежал на улицу и унёсся прочь.
Пыш снова остался один. Чтобы отвлечься от грустностей и тревог, он решил пройтись старыми тропами вокруг свалки. Солнце ласкало взлохмаченный затылок, а неугомонные птахи свиристели над головой, радуясь безоблачному простору и лету. Но домовому было не до них. Он ждал.
Человек вернулся под утро следующего дня. Точнее, прибежал. Он пронёсся скачками по свалке, что-то прижимая к груди. Пыш еле успел сунуть ему под ноги Тропу, чтоб не грохнулся.
А сзади к заброшенному кварталу с мерзким воем и кряканьем подлетели две белые машины с синими лампами на крыше. Покрутились немного на пятачке рядом, да понеслись дальше, пугая прохожих громкими сигналами.
В комнате седьмого дома сейчас было тихо – седой стоял на коленях перед топчаном, а там по зелёному выцветшему пледу было рассыпано несколько десятков цветных пакетиков.
Если человек смотрел на всё это со счастливой улыбкой, то Пыш замер от ужаса. Он впервые почувствовал, как холодеют кончики пальцев. От пакетиков веяло какой-то пакостью, словно от ядовитого зелья старой ведьмы.
«Что ты будешь с этим делать?» – поморщился домовой.
– Сегодня только один, – хрипло произнёс бомжик, кивая самому себе. – Так на дольше хватит.
Он, не отрывая взгляда от своего сокровища, взял перочинный ножик и уверенно вскрыл один пакет. Высыпал на ладонь несколько таблеток. Забулькала вода в иссохшем горле, заливая «лекарство».
Седой довольно улыбнулся и потянулся за следующим пакетом.
«Нет! Прекрати!» – забеспокоился Пыш, крутясь вокруг человека. – «Не надо больше! Что ты делаешь, остолоп?!»
Пока седой отвлёкся на воду, домовой смог утащить несколько свёртков, пряча их под топчан, но всё равно оставалось ещё много.
Человек потянулся за третьим пакетом, а домовой, кряхтя от напряжения, попытался усыпить бомжа, насылая волны покоя. Ещё раз и ещё! Но это не работало – видимо, состояние у того было слишком возбуждённое.
На пятом пакете человека потянуло в сон, и он рухнул на пол. Рядом упала полупустая бутыль, и вода струйкой засочилась на бетонный пол, разливаясь чёрным пятном в пыли.
Перепуганный Пыш быстро сгрёб с топчана оставшуюся погань и метнулся на улицу. Он бежал через весь квартал, причитая и хныча. Добежал до болотца на дальней окраине и выкинул туда все свёртки. Но они оказались такими лёгкими, что просто рассыпались по зелёной поверхности.