Но Бартелл ее не слышал…
Эмли в отчаянии посмотрела на окошко впереди. Там маячили три взволнованные физиономии: двое мальчишек и женщина. Пока Эмли смотрела, старший мальчик выбрался на карниз. Женщина схватила его, Эмли видела, как двигался ее рот: она умоляла, запрещала, не пускала… Они спорили, но девушка только слышала, как ревел пожар за спиной. Огонь все приближался. Наконец паренек стряхнул руку женщины, перелез на мост и быстро, уверенно двинулся к Эмли. Всего несколько мгновений – и, легко перемахивая с балки на балку, он оказался подле нее. Эмли с разочарованием увидела, что он был совсем мал – лет десяти, самое большее двенадцати.
– Что с дедушкой? – заорал он, перекрывая треск пламени.
Она показала ему нож в боку у Бартелла. У мальчишки округлились глаза.
– Помоги! – взмолилась она.
Они взяли старика за руки и, что есть мочи цепляясь за бревна, совместными усилиями попытались поднять. Увы – их совокупная сила с безвольным грузом совладать не могла. Эмли раздосадовано вскрикнула и с ужасом оглянулась. Дальние балки мостика уже чернели от жара, от них валил дым, и ветер уносил его в ночь.
Мальчик беспомощно смотрел то на нее, то на огонь. В свете пламени его лицо казалось желтым. Эмли поняла: он успел пожалеть о том, что решился помочь ей.
– Уйди! – сказала она ему.
Но он лишь мотнул головой и снова попробовал поднять старика. Одна ступня Бартелла сорвалась с балки, нога закачалась над пропастью переулка. Эмли крепко обняла отца и яростно шикнула на мальчишку:
– Уйди! Мешаешь!
Лицо у паренька вытянулось, он нехотя повернулся, чтобы идти к своим. Но не успел он перебраться на подоконник, как навстречу выдвинулся еще чей-то силуэт, против света выглядевший темным. Это был взрослый мужчина, и он быстро выбрался к ним на мостик. Только тут Эм узнала в нем того поджарого светлоглазого солдата, что наблюдал за домом. Миновав мальчишку, он живо оказался подле нее. Она вдруг почувствовала, как дрожат руки, измученные непомерными усилиями, а ноги свело судорогой от неудобного положения – на корточках на узком бревне. Эм посмотрела вниз. Бледные пятна обращенных к ней лиц поплыли перед глазами, стали двоиться. Она поспешно отвела взгляд и посмотрела на солдата.
Тот успел протянуть руку и схватить Бартелла за плечо.
– Пусти! – сказал он девушке. – Я понесу!
Она лишь с ужасом взирала на него, не торопясь передоверять ему беспомощного отца. Но был ли у нее выбор? Этот незнакомец мог оказаться и спасителем, и убийцей. Она в любом случае не очень-то могла ему помешать.
– Решай быстрее, времени мало. – Он посмотрел куда-то за ее плечо.
Эмли кивнула и немного ослабила хватку.
– Свяжи ему запястья! – велел ей мужчина, осторожно опустившись подле них на колени.
Она с новым испугом уставилась на него, потом сообразила, что было у него на уме. Живо сдернула матерчатый кушак и перекрутила его. Солдат держал, а она обматывала кушаком широкие запястья отца. Эм затянула узел так надежно, как только могла.
Солдат осторожно повернулся на балке и подставил спину:
– Перекинь его руки мне через голову!
Она так и сделала. Пока они возились, Бартелл вроде начал приходить в себя. Во всяком случае, его руки на шее солдата отчетливо сжались.
– Ты же не поднимешь его, – прошептала Эм.
– Есть идеи получше? – Солдат посмотрел на нее даже с некоторым любопытством.
Не дожидаясь ответа, вдохнул поглубже и стал разгибать колени, отрывая Бартелла от бревна. Однако старик перевалился у него на спине, солдата мотнуло, нога соскользнула. Он тяжело упал на колено, при этом левая рука проехалась по косой балке – разорвалась и ткань, и кожа под ней. Для охваченной ужасом Эмли время замедлило ход, она видела, как солдат ухватился за нижнюю балку, как буграми вздулись мышцы у него на плечах… Он передвинул Бартелла поудобнее, и тут-то Эм увидела у него на предплечье знакомый знак в виде буквы «С», белый на незагорелой коже. То самое клеймо, о котором расспрашивал ее Бартелл… которое он рисовал в грязи Чертогов когда-то давно… да и теперь порой в задумчивости чертил… Кто же он, этот незнакомец, отмеченный непонятным клеймом?
Солдат между тем застонал от усилия, рванулся вверх – и, выпрямившись, оторвал-таки Бартелла от балок моста. Тот глухо охнул, прижимаясь к его спине. Очень медленно, бережно перемещая руки и ноги, мужчина потащил свою ношу к спасительному отверстию окна. Эмли, пугливо оглядываясь назад, следовала за ним как можно ближе и, если удавалось, поддерживала Бартелла за поясной ремень, силясь облегчить солдату работу.
Когда они приблизились к окошку, женщина и двое мальчишек вылезли навстречу – и все сообща они затащили Бартелла через подоконник внутрь. Как только солдат смог снять его руки со своей шеи, он без промедления метнулся обратно и схватил за руку Эм.
В это же мгновение у нее за спиной взревело пламя, пыхнуло жаром и раздался треск, на который откликнулись пронзительные голоса снизу. Едва Эм успела ступить на карниз, как мост рухнул у нее за спиной. Солдат помог девушке удержаться. Она благодарно улыбнулась и спрыгнула с подоконника так легко и изящно, словно выходила из богатой кареты.
Оба тут же упали на колени подле Бартелла.
– Надо вытащить нож, – сказал солдат. И посмотрел на молодую женщину, мать мальчишек. – Неси чистые полотенца, тряпки, что еще там… Будем кровь останавливать!
Вдвоем они затащили Бартелла на низкий топчан, и мужчина извлек нож из раны. Внимательно осмотрел ее и прикрыл чистой ветошью. Та промокла так быстро, что у Эм оборвалось сердце. Солдат бросил окровавленную тряпицу и прижал к ране чистую ткань. Затянул повязку, грубоватую, но надежную, и поднялся.
– Не давай ему двигаться, – велел он женщине. – Захочет пить, напои. – И повернулся к Эмли. – Он у тебя крепкий. И выживал после худших ран, чем сегодня.
– Спасибо, – прошелестела она.
Наглотавшись дыма, она почти утратила голос. Но что тут можно выразить словами? Поэтому она лишь улыбнулась и кивнула.
Солдат посмотрел на нее. На перемазанном сажей лице странно выделялись глаза в светлых ресницах. Эмли запоздало вспомнила, что этого-то человека она так боялась. А еще она почувствовала, что смущается и краснеет. С чего бы?
– Кто ты? – прошептала Эм.
– Меня зовут Эван Броглан. – Он откашлялся, избавляясь от наполнившего легкие дыма. – Много-много лет назад твой отец спас мне жизнь…
Она не ответила, и он спросил:
– А ты, наверное, Эмли?
Она кивнула.
– Скажи-ка мне вот что, Эмли… Твой отец когда-нибудь упоминал человека по имени Фелл Эрон Ли?
Часть четвертаяДобродетельный сын
21
В раннем детстве Фелл жил большей частью по чужим людям. Позже, в казармах и полевых лагерях, где в основном проходила его жизнь, он слышал, как товарищи рассказывали о своих матерях. Послушать их, это все были святые женщины, истинные ангелы: добрые, улыбчивые, полные участия и любви. Сам он считал себя напрочь лишенным сопливой чувствительности. Когда суровые и жесткие мужики чуть не слезы с глаз утирали, ему трудно было такое понять. А временами становилось даже противно. Он много раз видел, как насиловали и калечили женщин, – и отворачивался, и окаменевшее сердце в его груди даже не екало. После чего та же самая солдатня, которая творила все эти непотребства, всхлипывала над винными кружками, повествуя о своих добродетельных матерях и нежно любимых сестренках, таких невинных и чистых…
Фелл матери не помнил. Лишь иногда во сне всплывало лицо совсем юной женщины, почти девочки… мягкие губы, целующие его лоб… запах молока и чистого белья… Однако самым ранним его воспоминанием стала долгая и страшная поездка, когда его передавали с рук на руки впотьмах, при факельном свете. И пахло гарью, конским потом и кровью.
Он вырос в больших казармах с другими мальчишками, сплошь чужеземцами. Их приучали состязаться друг с дружкой, поощряли за драки, вознаграждая за отвагу и силу, за умение пользоваться оружием и кулаками. Не разрешалось только убивать, потому что каждый был по-своему ценен. Если же возникала дружба – таких немедленно разводили по разным казармам.
Всех учили говорить на одном языке. По мере взросления они постигали устройство человеческого тела, оказание первой помощи на поле боя, искусство доставки грузов, начатки счисления и даже чуточку философии. То есть получали образование, весьма неплохое для будущих солдат. И лишь на пороге возмужания Фелл осознал, что не всех мальчишек воспитывали одинаково.
И еще позже он осознал: не все воспитанники были несчастны. Некоторым детство казалось благословенной порой.
Ему было не более шести лет, когда однажды его грубо растолкали посреди ночи и велели одеваться. Стояла зима, гулкие каменные стены спального помещения успели вобрать все тепло, воздух был ледяным, а пол скользким. Под нетерпеливыми взглядами двоих рослых солдат перепуганный мальчишка торопливо натягивал шерстяные штаны и стеганую курточку. Занемевшими от холода пальцами он пытался застегнуть ремень с коротким мечом, который ему было велено всегда держать при себе, но один из взрослых остановил его.
– Не понадобится, – проворчал он и, схватив за запястье, быстрым шагом потащил вон.
Мальчик только успевал ногами перебирать. Его наполовину вели, наполовину тащили по залитому лунным светом дворцу. Они пересекли небольшой плац, где мальчики упражнялись днем, потом целую вечность шли через громадные конюшни. Кони с доброжелательным любопытством поглядывали на него из своих денников. Мальчик пытался разглядеть Пику, кобылку-пони, на которой учился ездить, но так и не увидел ее. Потом его провожатые быстро миновали широкую резную дверь, и они оказались в самом что ни есть Алом дворце. Мальчик никогда прежде здесь не бывал. Какие высокие всюду потолки! Факелы в руках у военных бросали отблески на светлый камень, выхватывали из тьмы резные каменные л