СЛОМАННЫЙ ЛОГОС
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ НУЛЕЙ
Глава 39
ПЕРВЫЙ БИОН
Уверенно встав на диск холодного, жесткого света, Гентун летел между сияющими серебристыми трубами, над глянцевитыми каньонами, вдоль многомильных стен, до самых верхних ярусов Первого биона – на территорию урбаний Великих Эйдолонов.
Когда-то – если верить легендам – люди считали, что Вселенная просуществует не дольше нескольких десятков миллиардов лет. Никто из обитателей Яркости – теплой, сверкающей утробы последнего триллиона столетий – понятия не имел, как долго будет тянуться история, как часто станут повторяться ее жестокие шаблоны: войны, которые шли миллиарды и даже триллионы лет – уничтожение квадриллионов мыслящих существ, – сожжение несметного количества небес идиотским пламенем несчетных преисподних. Вслед за неизбежной бесплотной божественностью мириадов цивилизаций последовал столь же неизбежный коллапс, низвержение к индивидуальным телам, ввергнутым в мрачное невежество, забвение утраченных вершин… Циклические подъемы и спады – словно удары сердца, раздираемого бесконечным и безжалостным временем.
Никто из живших в изначальные миллиардолетия и представить не мог, что стареющий космос станет дряблым и фрагментированным, что его частям потребуется перепланировка, достройка, замена – и что осколки забытого прошлого станут откалываться, дрейфовать и ударяться о настоящее.
Что же касается последнего Триллениума, залитого тенью нависшего Хаоса, то большинство легенд повествовало об эпохе Войн за материальную массу. Бозонные Асуры переросли границы своего господства над световыми годами темной материи, претендуя на власть над всеми… но их покорили мезонные Канджуры, коих, в свою очередь, разбили Девы – созданные по подобию интегральных кварков. Расе Дев пришлось уступить место ноотикам. Ноотическую материю вряд ли можно вообще считать материей – скорее, это нечто вроде ковенантного соглашения, связывающего пространство, фатум и два из семи аспектов времени – темпоральные степени свободы.
Ноотики – самоназвание: Эйдолоны – поместили всех выживших в искусственные галактики и почти каждого заставили обратиться в себе подобных. Последние остатки первородной материи перевезли и законсервировали в местах с наиболее длительными периодами непрерывной истории, в число которых входила и Земля, – превратив их в своеобразные ковчеги.
Лишь слуги старой Земли – по большей части Ремонтники и Формовщицы – получили соизволение остаться первородными. Впрочем, в основной своей массе они решили-таки сменить сущность. На какое-то время даже Гентун поддался искушению – пока его не поставили на должность Хранителя. Ноотическая материя гарантировала более безопасную и удобную среду обитания, более эффективные мыслительные процессы и куда более разнообразные и предельно изощренные органы воздействия. В каждой элементарной частице ноотиков был заранее запрограммирован набор всевозможных поведенческих характеристик, которые можно было встраивать в беспрецедентные по своему масштабу функции – предельная форма порабощения.
В последние века Триллениума полный ментальный контроль своего ноотического «я» превратил большинство этих разумов в эксцентриков самого разнообразного – неисчислимого – толка, тем самым гарантируя их доминирующее положение.
Что же касается Гентуна, мифы о Войнах за материальную массу до сих пор служили ему великим уроком: в обществе демиургов простой смертный обязан вести себя скромно.
Фотонный диск быстро скользил сквозь перемежающиеся регионы материи и света, над плотными жилищами и дорогами, вдоль которых шагали столь же плотные обитатели, хотя когда механическое движение им наскучивало, они взлетали ввысь, подобно эфемерным вихрям, переходя на более бесплотные пути – в царство разума, пульсирующего искусством и достижениями десяти триллионов лет истории.
Диск пролетал над ленточными кварталами, населенными бывшими Девами, которые ныне отказывались от любых технологических новшеств, за исключением самых экстремальных. Они настояли на том, чтобы их жилые районы были построены в виде бобин, медленно разматывающих ленты обновления и локализации шириной с пол мили, каждую из которых усеивали фестоны пузырчатых обиталищ, когнитивных галерей и регенерационных ферм. Толпы имажинантных образов – ментальных проекций местных жителей – обрели форму вокруг Гентуна, проявляя вялое любопытство – но, распознав в нем низкородного Ремонтника, тут же сплющились и поблекли.
Порой Гентуну приходило на ум, что наиболее продвинутые урбании Кальпы были ничуть не менее странными, чем внешний Хаос, – пока не наступал очередной шанс узреть его воочию. В сравнении с ним высшие урбании и ленточные кварталы были не в пример уютнее и привычнее.
Даже здесь трудно потерять разум – свою душу, – но там, за границей реальности…
Фотонный диск ловко закладывал виражи, танцуя по вьющейся дорожке – судя по всему, ради собственного удовольствия, – потом замедлился и на последних милях открыл канал связи с охранным подразделением Астианакса: роями машин, которые ничем не отличались от ярусных смотрителей – если не считать размера и запасов смертоносной мощи.
На высшем уровне Кальпы, окружавшем коренной цоколь Разбитой Башни, располагались урбании, исполинской медузой выраставшие из скального фундамента и прикрытые колпаком рассеянного голубого света, чье отражение растекалось по неботолку. Вертикальные ребра урбаний – высотой до восьми миль – медленно колыхались, меняя цвет с багряного на зеленый и алый. При внимательном рассмотрении ребра распадались на стековые пакеты горизонтальных обиталищ, которые непрерывно перемещались друг относительно друга, никогда не повторяясь и вечно образуя новые сочетания.
В каждом размещалось по несколько миллионов Эйдолонов.
Даже здесь, в последнем городе…
Скука, скука, бесконечное повторение развлечений, затем унылое забывание – и вновь свежий восторг…
Диск приблизился к приемной платформе. В гуще роившихся стражей возникло крошечное яркое изображение – сфера с экваториальным поясом изумрудного света, «державное яблоко», регалия монаршей власти и символ привилегий Астианакса Кальпийского.
Стражи идентифицировали Гентуна и разошлись в стороны, давая дорогу.
Хранитель ступил на платформу. Диск исчез с легким хлопком, оставив после себя голубое сияние, растворившееся в полу, который расцвел алыми и золотыми многоугольниками – ритуал столь же древний, как и титул самого Астианакса.
Вереница многоугольников побежала вглубь, показывая дорогу.
Путь вел к одной-единственной, ничем не примечательной двери. За ней, как было известно Гентуну, лежали наиболее приватные помещения и ведомства Астианакса. Однако впервые Хранителю Ярусов была дозволена аудиенция с последним Ратуш-Князем в его личном горнем месте.
Глава 40
ЯРУСЫ
Молодежь вернулась из экспедиции, сжимая в руках только три книги – и все их нашла Тиадба.
Кхрен с подростками отстали через несколько часов, затем вообще бросили поиски и занялись другими развлечениями.
Джебрасси проводил Тиадбу до ее ниши; она расстелила на столе трясоткань, выложила плащ Грейн, затем достала три горшка с позаимствованными буквожуками.
Юноша стоял в сторонке, охваченный благоговейным трепетом – он и думать не думал, что буквожуки годятся на что-то путное, в свое время даже питал презрение к тем, кто увлекался их разведением и коллекционированием. Представить теперь, что с помощью жуков можно читать настоящие книги, да еще написанные древними знаками… нет, он не был суеверным, но комната уже сейчас казалась переполненной призраками прошлого…
Ранний оранжевый свет нового пробуждения расходился по неботолку и вливался в нишу.
Тиадба с гордостью разглядывала горшки и книги.
– Мои друзья по креш-яслям всегда хотели узнать, что могут рассказать их старые жуки.
С сияющим видом она поглядела на Джебрасси, который упорно держался в тени.
– Сколько времени это займет? – спросил он.
– До похода осталось меньше десяти пробуждений. Если не спать, то… – Она коснулась пушка на носу и насмешливо присвистнула. – Что, боишься, вояка?
– Осторожность и тебе не помешает. Тут есть чего бояться.
– Мы уже так много видели и сделали вместе. Даже книги нашли.
– Это ты нашла свои книги, – поправил он.
– Нас будут тренировать для похода. Чего еще нам желать? Чего бояться?
Тиадба пришпилила разостланную трясоткань, размеченную знакомыми символами и словами, которые чаще всего составляли молодые буквожуки. Перед партнерами стояла задача отметить слова, которые формировали жуки древние, с их непонятными буквами, потом сравнить надписи между собой – найти сходства; затем транслитерировать.
Лишь тогда, возможно, им удастся расшифровать книги, как это раньше делала Грейн с ее товарками.
– Жаль, книги не расскажут нам, что сейчас находится снаружи, – посетовала Тиадба. – Понимаешь, в последнем сне твой визитер сказал, что…
– А? – Лицо Джебрасси потемнело. – Чего он тебе наплел? А может, ты с ним спала?
– Дети, вопросы полагается задавать по одному, – улыбнулась Тиадба, прикоснувшись к обоим ушам. Из всех ее манер молодому воину меньше всего нравился этот снисходительный, наставнический жест. Да вот беда: все остальные ее жесты, в том числе прикосновения, ему очень нравились… пожалуй, даже слишком.
Обратного хода нет – хоть с визитерами, хоть без, с книгами или без оных.
– Он мало чего рассказал, – поделилась воспоминаниями Тиадба. – И был совсем невеселым. Похоже, в их мире какие-то сложности. Что-то у него не ладилось. А теперь ответ на твой второй вопрос: нет, я не занималась с ним любовью. В блужданиях нам и без того сложно. А еще он сказал, что книга повествует о странствиях – далеко-далеко, за пределами Кальпы, среди каких-то звезд, если я правильно запомнила это слово.
– Мне надоело играть роль ниши, в которую без спросу вселяются бродяги, – мрачно сказал Джебрасси. – И я устал жить в неведении.
Он раздраженно поддернул подол куртуники и плюхнулся на табурет подле стола.
– Ладно, пусть катится в выгребную яму. Рассыпай жуков.
Тиадба вручила ему мягкий серый прутик, которым пишут на трясоткани, открыла первый горшок и положила его набок. Жуки – длинные, глянцево-черные, с пятью парами лап и голубыми карбункулами глаз, – полезли наружу, щебеча и стрекоча. Ничуть не обиженные за содержание в тесноте, они просто желали разбежаться по сторонам, а потом снова собраться в компании и возобновить нескончаемую игру в слова.
Жуки в двух соседних горшках таращились сквозь крышку с пробитыми дырками и тихонько шевелили усиками. Девушка выпустила и эту партию. Чем больше жуков, тем длиннее слова.
Тиадба взяла палочку и присела возле Джебрасси. Тот уже записывал простейшие комбинации, по мере того как самые старые жуки подползали друг к другу, формируя параллельные ряды.
Тиадба благоговейно раскрыла первую книгу.
Миновало два периода бодрствования, заполненных тяжким, изнурительным трудом, прежде чем она решилась рискнуть сделать хоть какие-то предположения о тексте. Джебрасси уже знал, что в книге встречается имя – Сангмер. Юноша оказался способнее Тиадбы в деле транслитерации букв древнего алфавита. Впрочем, скоро стало ясно, что речь в тексте шла не просто о Сангмере: книга была написана им самим — новая и неожиданная концепция для новоявленных исследователей.
– А интересно, что чувствует человек, когда пишет про свои приключения? – задумчиво произнесла Тиадба, отряхивая те участки трясоткани, где транслитерация и перевод оказались ошибочными. На пол посыпалась серая пудра, оставленная писчими прутиками.
– Для начала надо хотя бы устроить себе приключения, – сухо заметил Джебрасси. – Древнее племя слишком робкое, где уж нам осмелиться на такое.
Он откинулся на спину, зевнул и потянулся, приглашая к соблазнительным обниманиям.
– Ерунда, – отрезала Тиадба. – Я член племени, но робости во мне нет. Как и в тебе.
– Это точно, – согласился Джебрасси. – Хотя мне лично было бы неловко описывать свою жизнь от начала и до конца. Нет в ней ничего интересного – пока что.
– То есть ты хочешь сказать, что описывал бы только интересные части, – кивнула Тиадба. – В противном случае твои читатели… ой, смотри, я только что придумала новое слово! – Девушка расцвела от удовольствия. – Итак, твои читатели решили бы, что у них есть дела получше. Например…
Она прильнула к Джебрасси, и юный воин понял, что до сих пор обладает талантом отвлекать ее от работы – пусть и на короткое время.
Содержание первых параграфов несколько прояснилось еще до того, как заря четвертого пробуждения осветила неботолок.
Не вполне понимая, как надо пользоваться книгой, они решили начать с обоих концов; затем, потеряв нить, перелистнули страницы до середины. Постепенно до них дошло, что эта книга отличалась от той манеры, в которой древнее племя рассказывало сказки своим детям: повести традиционно начинались в самый напряженный, гибельный момент, и лишь после нескольких приключений возвращались к началу, чтобы объяснить, в чем, собственно, состоит смысл этих происшествий. Сказания древнего племени чем-то напоминали головоломки.
Эта же книга приступала к рассказу с самого начала – стоило лишь открыть обложку справа – затем переходила к середине и, наконец, заканчивалась возле левой обложки. Когда они разобрались с правилами транслитерации, то выяснилось, что язык не очень сильно отличается от их собственного, чему Джебрасси был немало удивлен – ведь столько времени прошло.
– Слушай, по идее повествование должно быть очень древним. Отчего же в нашей речи так много одинаковых слов?
– Но ведь в противном случае ее нельзя было бы прочесть, – резонно заметила Тиадба. – А кто-то хочет, чтобы нам это удалось… Или, что тоже вероятно, нас намеренно придерживают в развитии. Нам недостает естественности. – За неимением лучшего, здесь она использовала термин, означавший легкость, с которой дети привыкали к опекунам. – Давай попробуем прочитать вслух, что у нас получилось. Вряд ли это слишком сложно.
Однако у Джебрасси зародилось новое подозрение.
– Сангмер не принадлежал к нашему племени, – сказал он, подсыпая буквожукам смесь из сушеного парса с катлуповой сечкой. Поедая корм, жуки тихонько пели. Особи постарше, по-видимому, не очень-то жаловали парс, потому что, выбрав сухие зернышки, они сгребали их на край стола и спихивали вниз.
– Ну и что? – пожала плечами Тиадба. – Может, он был Высоканом.
– А эти новые слова… странные они какие-то. Ум за разум заходит. Вот это, например, что такое?
– Я думаю, это число. Только очень большое.
– Да? А что означает «световой год»?
– Ты читай, читай… Разберемся по ходу дела, – приказала она, игриво щелкнув его по уху.
Джебрасси принялся старательно читать вслух. Когда у него начинал заплетаться язык, вступала Тиадба. Так, на пару, они осилили некое «предисловие» (вводные страницы, предположили они) и приняли прочитанное за чистую правду, подобно невинным детенышам, едва покинувшим креш-ясли. Многое, очень многое было за гранью постижения… всего лишь звуки, поднимавшиеся со страниц, но звуки эти несли зловещий, и тем самым убедительный смысл, словно Джебрасси с Тиадбой обладали какими-то общими врожденными чертами, точками соприкосновения с Сангмером и теми, кого он описывал.
Мы вышли в гибельное странствие меж разбитых галактик в свихнувшемся корабле – умерли и воскресли, чтобы вновь возжаждать смерти, – мы вернулись к родному очагу путями ужаса, неся спасение Земле – и когда мы прибыли, то наш триумф стал нашим палачом, нашему безумию славословил круг обожателей, которых мы некогда считали смертельными врагами.
Сквозь тернии обрел я силу и малую толику свободы, – чтобы отдать их без остатка за любовь, час утраты которой еще поджидал меня. Таков исход моего путешествия в царство Шен, чьи обитатели отрицают свое происхождение от людей и не признают общности с народом пятиста галактик.
Я пишу эти строки ради одной цели: возродить энтузиазм Кальпы, которую почти не заботит то, что лежит за ее стенами; я надеюсь на повторное разрешение – пусть не поручение, так хотя бы соизволение – совершить последний поход, куда более краткий, куда более опасный, – поход, из которого никому из нас не суждено вернуться.
Джебрасси втянул воздух сквозь зубы.
– Вряд ли нас ждет счастливая повесть, – тихо пробормотал он.
– Боюсь, ты прав…
Юноша бережно отодвинул любопытствующего жука, который пытался залезть на раскрытую книгу, и вместе с Тиадбой, сплетя под столом пальцы, обратился к следующей странице.
Продолжение, как выяснилось, далось сложнее – буквожукам надоело, что их все время перетасовывают, и они перестали составлять полезные строчки.
В конечном итоге Джебрасси прикрыл веки и вскоре задремал. Убедившись, что он спит, Тиадба забежала вперед на толщину пальца. Ей казалось, что она способна чувствовать книгу – ее связи, ее форму, – так что теперь, предоставленная самой себе, она инстинктивно решила перескочить к страницам, которые могли бы – почти — ответить на ее вопросы.
Моя супруга, сконденсированная из забытых принципов…
Пылающий нимб, вековечная тень…
Мы примирились с Ишанаксадой – самой энергичной, разумной и могущественной из всех известных мне женщин, – даже слились в «плоть едину». В нашей жизни она стремилась к совершенству посредством конфликта, к идеалу путем раздора, к исправлению через победу и поражение – величайший вклад Gens simia[8] в человеческий триумф Триллениума, по ее словам – и я не смею оспаривать ее странные познания.
Подобно всем Девам, она связывает себя с Gens simia Дщерь Великого Эйдолона, единственная и уникальная во всех отношениях, цепляется за семейные узы прошлого – какими бы искусственными они ни были, особенно в ее случае.
Мои парентали, как и все прочие Ремонтники, столь же иррационально настаивают на своем происхождении от Gens avia[9] – наследие, уходящее глубоко в эпоху Яркости. Никто не понимает ныне сии корни, – но оставшиеся пряди почитаемы и заботливо хранимы…
В середине свадебного торжества мои парентали потребовали уплатить традиционную виру за ритуальное пожирание и проглатывание предков, которое практиковали Gens Simia в обрядах «Насыщения». Должен признаться, что Ишанаксада извращенно наслаждалась этим мифом. Она с энтузиазмом уплатила виру, и вскорости я узнал, почему – когда она заявила права на господство в брачном гнезде.
Таковы суть причины нашего первого диспута в качестве связанных законными узами партнеров, глупого спора о Пиршествах-из-Дичи. В разгар этих архаичных, ритуальных безумств я уступил ее домогательствам, кротко склонив выю, – и вынужден был терпеть, храня скорбное молчание, пока она грызла мою так называемую «ножку», глодала «крылышко», после чего занялась «грудкой». Увы, во сохранение личного достоинства пришлось мне усмирить естественно-природные реакции.
Ишанаксада взглянула мне в лицо, отирая алые от крови губы и наблюдая за тем, как регенерирует моя истерзанная плоть, заявила о том, что мы составляем собой идеальный баланс, – что она и впредь будет насыщаться, а я будут обязан служить ей в качестве брашно, получая за это ничтожнейшее вознаграждение.
Я полагал, она шутит. Однако вскоре обнаружил, что такие шутки весьма докучливы…
Тиадба подчеркнула последние слова ногтем, не вполне понимая, что они означают. Девушка злилась, испытывая дискомфорт от вещей, которые казались странными. «Она что, его вправду грызла?» – прошептала она ошеломленно. Тиадба подумала даже, что такие пассажи вряд ли годятся для Джебрасси, и решила вырвать страницу – однако та оказалась слишком прочной и не поддалась.
И все же что-то шевельнулось в ней, где-то глубоко внутри. Мерное течение незнакомых слов проникло в душу, разбередило воспоминания о событиях, которые девушка, по ее собственному убеждению, никогда прежде не переживала.
Прежде чем перевернуть следующую страницу, она, сама пребывая в полудреме, бросила взгляд на Джебрасси – такой умиротворенный, лежит рядышком – и подумала о партнерах, о парах, о любовниках – существовавших во всех непостижимых мирах времени.
Глава 41
Астианакс принял Гентуна возле прозрачного стенда со сверкающими ноотическими инструментами, которые он методично прикладывал – не касаясь – к симулакрическому изображению. Объект его занятий в какой-то мере напоминал представителя древнего племени, хотя и был массивнее, плотнее, не столь грациозен и отличался пониженной волосатостью.
Окружавшая их зала менялась по прихоти Великого Эйдолона. Гентуну пришлось несколько раз перейти с места на место, чтобы его чем-нибудь не опалило, обморозило или попросту раздавило. Из уважения к князю он поначалу перевел свой плащ в минимальный режим, однако теперь попытался незаметно поднять уровень защиты.
И это еще Астианакс пытался быть вежливым.
– Порой я задаюсь вопросом, – начал тот, поворачивая симулакру. – Неужели наш земной предок выглядел вот так? Он не столь симпатичен, как твои питомцы из древнего племени, разумеется… но все же более убедителен в своей неуклюжести и топорности.
– Весьма убедителен, – согласился Гентун. – Впрочем, мы никогда этого не узнаем. Архивные свидетельства давно утрачены.
– Было бы забавно сравнить, – вслух размышлял Астианакс. – Если, конечно, ты не боишься конкуренции.
Симулакра глазела на них, недоуменно хлопая ресницами.
– Как полагаешь ты, Хранитель, если я закреплю его форму и выпущу в Ярусы, он тоже будет видеть сны? – спросил Астианакс. – Станет ли он вести себя подобно нашим предкам, при каждом сновидении сбрасывая ненужные мировые линии, непройденные судьбы?
Эйдолоны редко поминали судьбу. Их внутренняя организация препятствовала появлению вариаций вдоль пятого измерения – все фатумы автоматически оптимизировались в единый путь. Такое отсутствие гибкости делало их особо уязвимыми перед лицом Хаоса.
Гентун обошел вокруг симулакры.
– Возможно, – наконец сказал он.
– Если бы удалось проследить комбинированную прядь этого создания и его племени к истоку, – продолжал Астианакс, – связать столь сенситивное, сотворенное из первородной материи животное с его ближайшими предками, сколь бы далеко они ни отстояли… смогло бы это существо дать нам свидетельства об утраченном прошлом? Впрочем, для этого пришлось бы постулировать, что его мировые линии способны стыковаться и совмещаться с аналогичными прядями ретрокаузально – подобно примитивным генетическим цепочкам.
– Такие эксперименты уже проводились, но без положительных результатов.
Гентун осторожничал: неизвестно, что конкретно знал Ратуш-Князь, или какой информацией успели обменяться Великие Эйдолоны за половину вечности, потраченной на увертки и отговорки.
– И все же именно в этом заключается твоя цель – подтверждение некоего события в далеком прошлом. Финального акта разрушения. Я прав?
– Вы никогда не ошибаетесь, – поклонился Гентун.
Астианакс заморозил симулакру, затем растворил ее.
Ком первородной массы влажно шлепнулся на платформу.
– Забавы от скуки, – сказал Эйдолон. – Разговаривал ли ты в последнее время с Библиотекарем?
– Я нанес визит в Разбитую Башню семьдесят пять лет тому назад, – ответил Гентун. – Удалось запланировать встречу по поводу Ярусов, однако до сих пор меня не вызывали.
Он отлично знал, что нет смысла прятать очевидную правду.
– Хранитель, ангелинам Разбитой Башни ты доложил о каких-то изменениях на Ярусах. Я же полагал, что найдется некто, кто и меня поставит об этом в известность. В конце концов, мы с Библиотекарем с давних пор сотрудничаем в рамках данного предприятия.
– Презренный клеврет не смеет передавать послания между Великими Эйдолонами. – Гентун знал, что над ним презрительно насмехаются. Чего еще можно ожидать от Эйдолонов? – в сравнении с Ратуш-Князем Хранитель был ничтожнее грузопеда на пыльной тропинке.
– Я слышал, что Библиотекарь до сих пор трудится над радикальным устранением наших… м-м… осложнений, – сказал Астианакс.
– С Разбитой Башни нисходит много слухов, – уклончиво ответил Гентун. – Я недостаточно информирован, чтобы знать, когда и чему верить.
Астианакс внимательно посмотрел на Хранителя. Мало что можно было утаить – любой Великий Эйдолон способен просканировать рядового Ремонтника за секунды.
– Ремонтники и Формовщицы по меньшей мере полмиллиона лет занимаются текущим штаммом древнего племени.
– Ничто из того, чем занята наша Формовщица, меня не удивляет. Она и без того крайне редко выполняет мои просьбы.
Вспышкой Астианакс дал понять, что оценил юмор. В рассеянном фоновом излучении плащ Гентуна пошел опалесцирующими пятнами.
– Порой мне кажется, что этот город никогда не удастся взять под контроль. Я чуть ли не с радостью посмотрел бы, как с этим справится Тифон.
Гентун непроизвольно передернул плечами.
Астианакс одобрительно кивнул.
– Да, Хранитель, я отчетливо вижу, что ты не настроен предавать Кальпу. Или Библиотекаря. Здесь нет тайны, Ремонтник, – лишь твое полное неведение о прошлом, о том, что же в действительности произошло между Библиотекарем и Ратуш-Князьями. Тем не менее я хотел бы получить негласный и полный отчет о положении дел на Ярусах – точную копию доклада, который ты сделаешь Библиотекарю, когда он тебя вызовет.
– Разумеется, – поклонился Гентун.
К его удивлению, Астианакс не сделал жеста, означающего конец аудиенции. Вместо этого что-то изменилось в самой зале. Ангелины вздрогнули и затуманились, перейдя на верхний уровень бдительности – и ошеломленный Гентун понял, что сейчас лицезреет коренное «я» Ратуш-Князя, который напрямую контролировал свой эпитом. Сияние глубинной ипостаси резануло по глазам. Впрочем, цветовой тон слов, изрекаемых непосредственно из ядра Ратуш-Князя, стал куда менее наглым, можно сказать, доверительным.
Ангелины сосредоточили все внимание на Гентуне – своего рода изумленное предупреждение. Столь неформальный уровень аудиенции был неслыханным – чуть ли не беседа двух равных. Такой оборот дел ангелины нашли почти невыносимым.
– Я очень хорошо помню Полибибла, когда он был одним из девов, – промолвил Ратуш-Князь. – Крошечное создание в сравнении с тем, в кого он превратился сейчас. Он пришел и вместе с благолепным даром выживания принес с собой так много беспокойств… Да, сначала я поддержал – затем попытался взять под контроль – вновь начал поддерживать нашего Библиотекаря; старался понять его планы, проникнуть в метод мышления – постичь всю его интегральную сущность. И потерпел поражение. Несть равенства даже среди Великих Эйдолонов, и я стал меньшим из двоих – тут сомнений нет. С другой стороны, Библиотекарь уже давно бы уничтожил оставшееся нам время, если бы не усилия Ратуш-Князей. Кальпа дополнительно прожила несколько сотен миллионов лет – не спорю, по большей части одно и то же, своего рода старческий умиротворенный покой после безрассудной юности и бесконечной зрелости…
Между ними вдруг возник визуальный элементаль – три фрагмента перекрученной головоломки. Состыковавшись, части сформировали шарик размером меньше сжатого кулака Гентуна, с крайне хитроумным рисунком, напоминающем плетенку.
– Прими мнемоноид, Хранитель. Сообщение или, если угодно, память, которая проявится вновь в нужный момент времени – когда времени не останется, если точнее. А до тех пор эта память будет храниться глубоко внутри, недоступная взгляду.
Гентун почувствовал, как фокус его внимания дернулся влево, затем вправо. Головоломка – стремительная юла из перекрещенных колец, обвивающих… пустоту…
Эта пустота притягивала, и на бесконечный миг его мысли словно застыли. До Гентуна доносился голос Астианакса, богатый обертонами, подчиняющий себе, повествующий о стародавних событиях… но каждое услышанное слово проскальзывало мимо сознания. Гентун, дрожа от собственного нахальства, отважился спросить:
– Почему вы отправили ее в ссылку?
Ответ сохранился в его памяти, хотя все остальное поблекло и стерлось.
– Сомневаюсь, что ты, Ремонтник, способен понять скромность Эйдолона. Во всех своих проявлениях я стремился быть непритязательным. Однако я вижу мрачную угрозу, нависшую над Кальпой. Если все части Вавилона будут собраны вместе, городу – и всему остальному – придет конец. Их завершение и единение обманным путем побудит последние великие силы нашего космоса начать все сначала. Я говорю о подвижном в своей неподвижности Брахме, который проснется; о Мнемозине-примирительнице, которая в свое время находилась среди нас, но теперь будет вынуждена явить свой истинный лик; и я говорю о Шиве и его восторженном танце уничтожения… Но знаешь ли ты, о Хранитель, что такое Вавилон?
Астианакс коснулся своей мантии, и Гентун узрел гомункулов – служек Вавилонского Столпа, – карабкающихся по спиральным лестницам с террасы на террасу, которые рядами шли вдоль стены, убегавшей вверх, вниз, влево и вправо – по-видимому, в бесконечность. С террас открывался доступ к полкам, грузно осевшим под чудовищным количеством древних, переплетенных инкунабул. В далекой дымке смутно проглядывали очертания других лестниц, возносившихся на немыслимые высоты и уходивших в бездонные глубины.
Гомункулы по очереди брали тома с полок, просматривали их, хмурились и возвращали на место. Книга за книгой, полка за полкой, уровень за уровнем…
Взгляд в противоположную сторону показал Гентуну, что он находится в узком ущелье, чья вторая стена несет на себе столь же огромное число томов на столь же колоссальном количестве полок. Две исполинские стены, казалось, сливались в исчезающую вертикальную кривую. Этот оптический феномен изящно намекал на искажение пространства – и бесконечность поиска.
Цепочки символических данных, превосходящих границы исчисления – во всяком случае, для рядового Ремонтника. И, вполне вероятно, даже для самого Библиотекаря. Каждая история, каждая повесть, последовательности фактов, верные и ошибочные теории, затерянные в несказанном лабиринте перемешанных, не поддающихся расшифровке текстов…
– Ничто не превзойдет масштабы Вавилона, когда он будет завершен. Здесь будет все – все возможности, весь вздор, вся гордыня, все поражения… Воистину он явится величайшим творением из когда-либо созданных. И самым опасным.
В уме Гентуна меж тем вспыхнул вопрос, пусть даже – а может, и потому что – на него нельзя дать ответ: «Что более важно для Вселенной – хаотический вздор или же вещи, которые, как нам представляется, мы способны прочесть и постигнуть?»
– Я ничего в этом не понимаю, – спокойно сказал он, смежив веки, хотя внутри все дрожало. Вавилон превысит саму Вселенную…
– Не важно. Достаточно, чтобы ты понимал, что не завершил свою работу, – ответил ему Ратуш-Князь. – Но ты ее завершишь. Не пройдет и нескольких пробуждений, как Хаос прорвется сквозь наши защитные рубежи. Я признаю свое поражение. Не осталось ни выбора, ни поводов для отсрочки. Я передал ключ от города ангелинам в Разбитой Башне, и моя власть перешла вместе с ним. Мне известно, что ты долгое время питал надежду последовать за своими питомцами и пересечь границу реальности. Что ж, иди, Ремонтник. Нет больше городских законов, могущих тебя остановить. Поступай как знаешь, но доставь особей древнего племени в Натараджу – если она до сих пор существует. Оставшиеся нам периоды сна и пробуждения промелькнут и исчезнут. Планам Библиотекаря суждено реализоваться. Мы больше не встретимся с тобой – в этой реальности…
Астианакс посерел как древний монолит, и его ипостась перетекла в иную точку локализации.
Экстраординарная аудиенция завершилась.
Один из ангелинов сопроводил Гентуна к платформе, где уже поджидал фотонный диск.
Хранитель отслеживал вторжения достаточно давно, чтобы понять значительную долю сказанных Астианаксом слов – или недомолвок. Генераторы реальности ослабли до такой степени, что были неспособны защитить хотя бы один бион.
Пришло время решительных действий. Гентун обязан положить гуманный конец этому эксперименту – сделать последнюю попытку выполнить поручение тысячелетней давности, чего бы там ни желали или сколько бы ни дебатировали Эйдолоны сущность конца времен.
Хранитель смутно понимал, что играет роль последнего средства, оставшегося в арсенале Ратуш-Князя.
Глава 42
ЯРУСЫ
Ради Грейн Формовщица уступила настояниям Гентуна и сделала то, чего не происходило никогда, – она покинула креш-ясли.
Невидимками проникли они в нишу старой саммы и дождались ее пробуждения. Формовщице было приятно знать, что Грейн, несмотря на всякого рода вмешательства, до сих была способна видеть сны. Да, это племя отличалось большим числом сильных сновидцев. Формовщица пригнулась и положила широкие, крепкие пальцы на лоб Грейн, затем прошептала:
– Ответь, кто лучше всех годится для этого последнего похода, а кто – для визита в Разбитую Башню.
Грейн не нуждалась в голосе для ответа.
Формовщица отпустила ее.
– Да, она умеет разбираться в людях – подобрала весьма сообразительную пару.
– Пара? Бридинговая? – переспросил Гентун, подойдя ближе.
– Этого они еще в себе не открыли.
– Разумно ли разлучать бридинговую пару? – задал Гентун риторический вопрос.
Формовщица решила не утруждаться ответом: ее должность не предполагала высказывать мнения, и, спасибо городу, этого никогда не случится. Она просто занималась формовкой – не предаваясь чрезмерным раздумьям.
– Они ходили на заброшенные ярусы, искали себе книги. Как и всегда, – пояснила она. – Грейн подсказала им полки, которые склонны повторять повести о Сангмере и Ишанаксаде. О разлученных любовниках…
– Ты можешь сказать, что ей снится? – спросил Гентун.
– О, это мне известно уже сотню лет, – ответила Формовщица. – Все инструкторы со времен первой партии видят один и тот же сон. Грейн снится, что она входит в группу древних самок – по всей видимости, еще в эпоху Яркости. Детали малопонятны, разумеется, но, похоже, они выискивают талантливую молодежь, точно так же, как это делала она вместе со своими сестрами…
Формовщица вновь коснулась Грейн и пробормотала:
– Жаль с ней расставаться. Столько трудов… Моя любимица.
Грейн дернулась во сне. В лице читалась скрытая тревога, ничуть не связанная с их присутствием.
Гентун прикрыл веки.
– В таком случае, мы с ней хорошо знакомы, – сказал он.
Формовщица не сумела подавить все свое любопытство.
– Каким образом? Получается, и ты видишь сны, Хранитель?
– Не забудь изъять инструкторские книги.
Формовщица поглядела на старую самму; помедлив, протянула руку к ларцу, открыла пальцевый замок и достала книги – все пять. Они с легкостью поместились в многочисленных манипуляторах Формовщицы.
– Не надо ее будить. Такая потеря будет очень горька для нее. Впрочем, не подумай, что я сентиментальна.
Они покинули нишу. Теперь в нее вошел Бледный Попечитель, неторопливый и молчаливый. Он накрыл Грейн своими крылами, и, едва заметно вздрогнув во сне, она покинула этот мир.
Жест милосердия, если учитывать то, что неумолимо надвигалось.
– Приведи мне юного самца, – приказал Гентун.
– А его подруга?
– Она отправится в поход. Найди еще людей – желательно их товарищей, если они ими обзавелись. Делай что хочешь, но заверши подбор походной группы и ускорь их подготовку.
Глава 43
Звук начался низкой и тяжелой нотой – басовитым гулом, от которого завибрировали стены ниши. Джебрасси открыл глаза и, дернув рукой, смахнул одну из драгоценных книг со спальной подстилки. Последнее, что ему помнилось перед сном, было мягкое, ритмичное дыхание Тиадбы – сладкое и умиротворяющее. Однако сейчас место рядом с ним пустовало.
Он сел, прислушиваясь, и подумал, что в шуме повинна сама Тиадба, занимающаяся домашними хлопотами.
Кстати, где она?
Впрочем, звук был слишком силен, слишком громок. Возникало впечатление, что Ярусы дрожали в лихорадке.
Путаясь в разбросанном постельном белье, Джебрасси накинул куртунику и бросился к двери, которая распахнулась наполовину и почему-то не хотела открываться дальше. Неясно отчего, но это страшило сильнее, чем непрестанно усиливающийся звук.
Тряска не давала удержаться на ногах.
Поверх глухого гула возник еще один звук, не менее пугающий, однако куда более высокий по тону – визг и вой, словно дикой болью мучились какие-то твари.
Джебрасси протиснулся сквозь щель и в коридоре упал на колени. Еще чуть-чуть – и рука коснулась бы глубокой, маслянистой черноты, расходившейся по коридорному полу, словно края резаной раны. Глаза пытались сфокусироваться на том, что падало в эту щель – мимолетное видение десятка мельтешащих пятен, чем-то походивших на сородичей по племени, пытавшихся вплавь выскочить из черноты, – но тут что-то ухватило его за плечо и развернуло кругом.
Колоссальный смотритель чуть ли не полностью занял коридор своей тушей – крылья сложены, крепкие, неподатливые руки вытянуты вперед, одна сжимает Джебрасси, вторая закидывает невод, плотную массу переплетенных светящихся волокон, которые всосались в черноту и – пусть даже на короткий миг – задержали ее расползание.
Смотритель оттащил Джебрасси в сторону.
– Ты уходишь, – сказал он бесстрастным, непреложным тоном.
Юношу приподняло над полом, и он повис, подобно кукле. Повернув голову, Джебрасси увидел, как Тиадба шмыгнула мимо серого панциря смотрителя в полуоткрытую дверь своей ниши.
Визг и грохот нарастали. К ним добавились крики Джебрасси, с болью вопрошавшего:
– Почему?!
Тиадба вытащила мешок в коридор – их книги. Повернувшись спиной к смотрителю, съежившись от страха, она позволила подхватить себя под животом и поднять в воздух. Их понесло задом наперед: они оба смотрели в бурлящий мрак, который заполнял противоположный конец коридора…
Рев, визг…
Сеть, сдерживавшая края черноты, растворилась. Мрак ринулся вперед, вскинув на гребень своей волны тройку, четверку, пятерку сородичей – Джебрасси не успевал их сосчитать, – в предельном ужасе прыгавших поплавками и перекрученных так, как ничто на свете не могло перекрутиться. Неведомая сила выворачивала их наизнанку и вновь сворачивала обратно – так, что кожа и внутренности то и дело менялись местами. При этом неизъяснимым образом его соплеменники все еще жили, дрыгали руками и ногами с невозможной скоростью – на пеньках шей волчком вращались головы, которые внезапно начали расти, – мутные пятна вместо глаз поползли в стороны, словно готовились взорваться…
Тиадба присоединилась к крикам и воплям.
И Джебрасси вспомнил. Он узнал. Он уже видел это, но в уменьшенном, более сконцентрированном масштабе. Они находились на самом краю вторжения – подобного тому, которое некогда всосало его опекунов.
Смотритель дергаными прыжками мчался по коридору, поминутно задевая и обдирая стены. Позади них туннель стянулся в тупик. К центральной лестнице спешили золотистые смотрители, повсюду раскидывая сети…
Не снижая скорости, их носильщик развернулся под крутым углом и, прижав болтающиеся тела поближе к корпусу, чтобы не ударить о какой-нибудь край, ворвался в некое помещение или, скорее, новый тип туннеля – гладкий и серебристый, – нечто вроде трубчатого коридора, который Джебрасси никогда еще не встречался.
Лифт! Наподобие того, что в Диурнах!
Джебрасси попытался дотянуться до Тиадбы, но не сумел даже коснуться ее кончиками пальцев. Она была жива – судорожно прижимала к груди мешок с книгами, – но изо всех сил жмурила глаза и безвольно кивала головой, покорная любому повороту судьбы.
Путешествие вдоль блестящей трубы практически не заняло времени, воздух набегал так быстро, что, несмотря на частичную защиту под корпусом смотрителя, с Джебрасси чуть было не сорвало одежду. Затем обнаженные участки кожи потеплели – беглецы вырвались из проема в дальней стене. Смотритель расправил крылья и плавной дугой воспарил со своей ношей над третьим островом. Джебрасси на пару мгновений удержал глаза открытыми – посмотреть, как высоко они находятся, – и его тут же стошнило.
Тиадба почти не было видно – только ступни болтались под вторым крылом, – однако вместе с опорожнением желудка на Джебрасси снизошло своего рода смирение, унылая покорность судьбе.
Первый и второй острова, располосованные на всю глубину, обнажили десятки уровней. Джебрасси со странной отрешенностью разглядывал разломанные стены, выпотрошенные ниши, водовороты удаляющегося мрака – сотни и тысячи осыпающихся фигурок…
Воздух наполнен гарью и тленом одновременно. Половина неботолка исчезла, открыв глазам нечто, ранее не виданное, – новый город поверх привычной небесной тверди, блоки и узлы незнакомой архитектуры, спиральные и серебристые арки, стены и дороги, перемещавшиеся в сложном танце излечения, пытавшиеся перестроиться и регенерировать, воссоздать безопасное убежище для других жителей…
Жителей, обитавших над Ярусами – которые тоже страдали – возможно даже, гибли в этот самый миг…
Смотритель поднял их над облаком расплывающейся черноты, однако даже высота не спасала от невероятной вони. Джебрасси опять потянуло на рвоту, но он был опустошен…
Донесся плач Тиадбы. Крылья и ноги смотрителя перестроились в положение для более гладкого полета, и девушка с юношей наконец взглянули в глаза друг другу. На лице Тиадбы читалось нечто такое, что превосходило границы понимания Джебрасси, границы его сочувствия…
Слезы бежали по ее щекам и слетали назад. За плачем Джебрасси все равно чудился ее смех – Тиадба рыдала и хохотала одновременно, от ужаса и ликования.
И тут они попали под удар – что-то уродливое и презрительное выбросило свою длань, проткнуло смотрителя, сделало его черным, покрыло коростой. Затем нечто едва коснулось Джебрасси – и его тело через край заполнилось мерзостным чувством и болью – болью столь страшной, что он не мог выразить ее криком.