Озмиан пренебрежительно махнул рукой. Благодеяния Гарримана его не интересовали.
– Вы сказали, «заслуживает особого внимания». Почему?
– Только потому, что этот его интерес предполагает возможность… оказания крайних мер воздействия. Если возникнет такая необходимость.
– Что-нибудь еще о моей дочери он написал?
– Нет. Все его последние статьи посвящены последним убийствам. Он выдаивает из них все, что можно.
Наступила пауза, в течение которой Озмиан созерцал линию неба за окнами.
– Каких действий вы ждете от меня в дальнейшем? – спросила Альвес-Ветторетто.
Озмиан долго молчал. Потом глубоко вздохнул.
– Пока никаких, – сказал он. – Если новые убийства отвлекают его, может, он больше не напишет никаких гадостей о моей Грейс. Это моя забота. Борьба с мошенником, который похитил наш код, отнимает все мое время, и если проблема с Гарриманом перестала быть проблемой, то я бы предпочел не отвлекаться на нее.
– Понятно.
И теперь Озмиан в первый раз повернулся к ней вместе со своим креслом на колесиках:
– Но приглядывайте за ним и за тем, что он пишет. Если он даст повод, мы раздавим его, как таракана, а он и есть таракан. Но только если будет необходимо.
Альвес-Ветторетто кивнула:
– Конечно.
Озмиан развернулся в обратную сторону и снова махнул рукой. Дверь тихонько открылась, потом закрылась. Но Озмиан почти не слышал этого. Он смотрел на гавань, и мысли его витали далеко.
22
Эдди Лопес припарковал патрульную машину во втором ряду на Четырнадцатой улице, сообщил диспетчеру об их прибытии и вышел наружу со своим напарником Джаредом Хаммером. Два детектива из отдела по расследованию убийств остановились, оглядывая окрестности. Дом номер 355 на Западной Четырнадцатой улице был ничем не примечательным пятиэтажным кирпичным сооружением рядом с похоронным бюро. Находился он в квартале, собственность в котором неожиданно подорожала с застройкой района Митпэкинг, хотя здесь повсюду все еще попадались старые развалины и сдаваемые квартиры, наполненные арендаторами, жизнь которых не удалась.
Пока Лопес созерцал фасад, холодный ветер гнал по улице перед ними обрывок старой газеты. Солнце уже зашло, и на западном горизонте не задержался даже его остаточный свет. Лопеса пробрала дрожь.
– Давай уже скорей закончим с этим. – Он похлопал себя по карманам мундира: жетон, оружие, наручники – все на своих местах. Потом посмотрел на часы и сказал громко: – Прибыли в пять сорок шесть вечера.
– Принято.
Лопес знал, что д’Агоста аккуратист в том, что касается бумажной работы, и выходит из себя, когда округляют время и опускают детали. Он хотел, чтобы их отчет о проделанной работе лежал у него на столе к семи тридцати, и до этого момента оставалось менее двух часов. Когда Лопес отсчитал время от семи тридцати до текущей минуты и прикинул, сколько им понадобится времени, чтобы написать отчет, он понял, что на весь разговор с подозреваемым у них есть около двадцати минут. Вряд ли достаточно, чтобы разговорить человека.
Может быть, этого Лэшера и дома-то нет. В пять сорок шесть двадцать третьего декабря, за два дня до Рождества, он мог отправиться куда-нибудь в магазин. Лопес надеялся, что так оно и будет, потому что в этом случае он хоть раз вернется домой вовремя и, может, даже сам успеет сделать какие-нибудь рождественские покупки.
Он подошел к интеркому. Против номеров квартир стояли фамилии съемщиков, и против 5В, как и предполагалось, стояла фамилия ЛЭШЕР.
Лопес нажал кнопку, и они замерли в ожидании.
– Кто там? – тихо прозвучал голос в динамике.
Значит, он дома. Плохо.
– Мистер Теренс Лэшер?
– Да.
– Детективы Лопес и Хаммер, нью-йоркская полиция. Мы хотели бы подняться к вам и задать несколько вопросов.
Вместо ответа зажужжал интерком и раздался щелчок открывающегося замка. Лопес посмотрел на Хаммера и пожал плечами. Это было необычно: чаще всего за представлением следовала куча вопросов.
Они стали подниматься по грязной лестнице.
– Почему это всегда последний этаж? – застонал Хаммер. – Почему они не могут жить в подвалах?
Лопес ничего не сказал. Хаммер страдал от излишнего веса и ничего с этим не делал, а Лопес находился в хорошей физической форме и вставал каждое утро в пять тридцать, чтобы позаниматься в зале. Хотя он и симпатизировал Хаммеру – с этим парнем было легко, – но все же немного расстраивался, что взял его в напарники, потому что тот тормозил его. И всегда хотел остановиться, чтобы купить пышки. Но Лопес предпочел бы умереть, чем в форме зайти в такое заведение, как пышечная.
Они потащились вверх по лестнице. На каждом этаже было по две квартиры – одна в передней части дома, другая в задней. Квартира 5B находилась в задней части здания. Они поднялись на площадку, и Лопес дал Хаммеру несколько минут, чтобы отдышаться.
– Готов? – спросил Лопес.
– Да.
Лопес постучал в дверь:
– Мистер Лэшер? Полиция.
Тишина.
Лопес постучал громче:
– Мистер Лэшер, впустите нас. Это полиция. У нас к вам всего несколько вопросов – ничего серьезного.
– Полиция, – раздался шепоток из-за двери. – А что вам надо?
– Мы хотим задать несколько вопросов о вашей прежней работе в фирме «Шарпс энд Гунд».
Молчание.
– Если вы нам откроете, – продолжил Лопес, – это займет всего несколько минут. Самая обычная…
Лопес услышал слабый металлический щелчок поставленного в боевое положение дробовика с переломным затвором, вскрикнул «Дробовик!» и рухнул на пол за миг до того, как сильный взрыв пробил дыру в двери. Хаммер, однако, оказался не столь расторопен, и весь заряд пришелся ему в живот, сила выстрела отбросила его к противоположной стене, и он съехал по ней на пол.
Лопес, бросившись к напарнику, услышал, как второй заряд попал в стену над ним. Он ухватил Хаммера под мышки, оттащил с линии огня за угол на площадку, одновременно вытаскивая рацию.
– Ранен полицейский! – прокричал он. – Стрельба, ранен полицейский!
– Вот черт, – простонал Хаммер, прижимая руки к ране.
Между его пальцами сочилась кровь. Лопес, наклоняясь над сраженным напарником, вытащил «глок» и прицелился в дверь. Он почти нажал на крючок, но заставил себя остановиться: стрелять вслепую через закрытую дверь в неизвестную квартиру – это было нарушением правил применения оружия, установленных в департаменте. Но если сукин сын откроет дверь или выстрелит еще раз, Лопес его непременно уложит.
Больше ничего не происходило; по другую сторону двух рваных дыр в дверях стояла тишина.
Он уже слышал звук приближающихся сирен.
– Господи Исусе, – простонал Хаммер, держась за живот, на его белой рубашке алели кровавые пятна.
– Держись, напарник, – сказал Лопес, прижимая рану. – Держись. Помощь близко.
23
Винсент д’Агоста стоял на углу Девятой авеню, глядя на Четырнадцатую улицу. Там творился настоящий бедлам. Весь квартал был заблокирован, жители дома 355 эвакуированы. К делу были привлечены группа быстрого реагирования с двумя переговорщиками, бронированный автоподъемник, робот, кинологи с собаками, несколько снайперов, в небе кружил вертолет. За полицейским ограждением собрались репортеры почти всех нью-йоркских медиа: телесеть, кабельное, печатные СМИ, блогеры – все. Стрелок по-прежнему оставался в своей квартире. Пока они его не видели, даже хотя бы мельком. Бронированный подъемник подыскивал оптимальную позицию, которая позволила бы сделать прицельный выстрел, а четыре полицейских на крыше разложили кевларовые коврики и сверлили в перекрытии отверстия, чтобы опустить в квартиру видеокамеры.
Д’Агоста, словно балетмейстер, координировал действия по рации, имея в своем распоряжении множество средств, каждое из которых могло решить исход противостояния. Рациональная часть его сознания хотела захватить Лэшера живым. Из заинтересованного лица в деле Кантуччи он превратился в подозреваемого номер один, и мертвым он был бы гораздо менее полезен. Но примитивная часть мозга д’Агосты желала Лэшеру смерти. Хаммера с тяжелым ранением увезли в больницу, и неизвестно было, выкарабкается ли он.
Какая катастрофа. Да, не такое «продвижение» хотел получить Синглтон. Кто мог предположить, что относительно обычное задание превратится вот в это? Д’Агоста прикинул, сколько говна теперь прольется на его голову, но тут же прогнал эти мысли. «Просто получи на выходе успешный результат, а потом уже беспокойся о последствиях».
Солнце зашло несколько часов назад, и ледяной ветер с воем прилетал с Гудзона и несся по Четырнадцатой улице, нагоняя холод. Рация ожила, заверещала. Его вызывал Карри:
– Переговорщик установил контакт. Канал сорок два.
Д’Агоста перевел свою рацию на сорок второй. Переговорщик говорил со стрелком из-за пуленепробиваемого щита. Разобрать, что говорит Лэшер, было затруднительно, но по мере того, как переговоры продолжались, д’Агоста понял, что Лэшер из тех антиправительственных типов, которые верят, что одиннадцатое сентября было делом рук Бушей, бойня в Ньютауне – театральная постановка, а Федеральный резерв и клика международных банкиров тайно управляют миром и вступили в заговор, чтобы отобрать у Лэшера оружие. По этим причинам он не признавал власти полиции.
Переговорщик говорил спокойным голосом, выдвигал рутинные соображения, пытался убедить Лэшера сдаться и выйти, обещал, что никто ему ничего не сделает. Слава богу, этот тип оставался в квартире один, никого в заложники не брал. Снайперы заняли позиции, но д’Агоста противился порыву отдать им приказ, чтобы стреляли без предупреждения. Он чувствовал подспудное давление, склонявшее его к действиям, которые неминуемо закончатся смертью Лэшера. Это было бы довольно просто, и никто бы не стал предъявлять ему претензий.
Прошло еще десять минут. Переговорщик не сдвинулся с мертвой точки: этот тип, Лэшер, словно обкурился чем-то, он был убежден, что если сдастся, то его непременно убьют. Ему не позволят жить, сказал он переговорщику, потому что он слишком много знает. Только ему одному и известно, что они замыслили, он знал их коварные планы, и они его за это непременно казнят.