С величайшей осторожностью, стоя в стороне от дверного створа, он устроил короткое испытание своей добыче. Прикоснулся к дверной ручке и нажал на нее, понимая, что Пендергаст с другой стороны заметит движение.
Бабах! Как он и надеялся, Пендергаст израсходовал последний патрон, выстрелив наугад в дверь. Его добыча осталась безоружной, если не считать ножа. Озмиан посмотрел на часы: через восемь минут напарник Пендергаста взлетит на воздух.
Охота была запоминающаяся, но конец приближался.
– Пендергаст, – сказал Озмиан через закрытую дверь. – Мне жаль, но вы израсходовали последний патрон.
Тишина.
Пендергаст наверняка ждал его за дверью с ножом, как раненый лев, спрятавшийся в зарослях и готовый к последней отчаянной схватке.
Озмиан ждал.
– Минуты идут. Их осталось всего шесть, до того как ваш друг будет вывернут наизнанку.
И тогда Пендергаст заговорил. Голос у него дрожал и срывался.
– Тогда войдите и сражайтесь со мной, а не прячьтесь за дверью, как трус!
Озмиан вздохнул, но и не подумал расслабляться. Он поднял пистолет, левой рукой прижал к стволу фонарик, так чтобы луч был направлен туда же, куда нацелен пистолет. Потом одним яростным ударом ноги распахнул дверь и за долю секунды обвел пистолетом комнату в ожидании отчаянной и бесполезной ножевой атаки из любого угла.
Но вместо этого он услышал из темноты мягкий добрый голос:
– Входи, храбрый маленький человечек, в комнату счастья.
Неожиданные слова кинжалом вонзились в самые глубинные части его мозга.
– Как мы поживаем сегодня, мой храбрый маленький человечек? Входи, входи, не стесняйся! Мы здесь все друзья, мы тебя любим и хотим тебе помочь.
Слова, такие невероятно знакомые и в то же время такие гротескно-странные, раскололи бункер его памяти, словно сильнейшее землетрясение, и горячий поток воспоминаний хлынул через раскол: кипящие, раскаленные, образующие вихревой водоворот внутри его черепа, они сметали все на своем пути.
– Все добрые доктора здесь очень-очень хотят тебе помочь, хотят, чтобы тебе стало лучше, чтобы ты смог вернуться в семью, в школу и к друзьям и жить, как любой нормальный мальчик. Входи, входи, храбрый маленький человечек, и садись в наше кресло счастья…
В этот момент вспыхнул свет, и Озмиан увидел перед собой зрелище необыкновенное, но в то же время странно знакомое: мягкое кожаное кресло с откидной спинкой и расстегнутыми ремнями в области рук и ног и вращающийся металлический стол рядом с креслом. На столе лежала всевозможная амуниция: резиновая зубная капа, резиновые палки, хомуты и воротники, черная кожаная маска, стальной ошейник – все это было мягко освещено лучами желтого света. А над всем этим – отделенный от всего остального шлем из нержавеющей стали, сияющий купол, украшенный медными бляшками и витками проводов, прикрепленных к шарнирному выдвижному рычагу.
– Входи, мой храбрый маленький человечек, и садись. Позволь добрым докторам помочь тебе. Больно не будет, совсем-совсем, а потом ты почувствуешь себя гораздо лучше и на шаг приблизишься к возвращению домой. Но самое главное, ты потом ничего не будешь помнить, ничуточки, так что закрой глазки, думай о доме, и все закончится, ты даже и не поймешь, что оно начиналось.
Озмиан закрыл глаза в гипнотическом трансе. Он почувствовал, как доктор мягко взял что-то из его руки, потом те же дружеские руки усадили его в кожаное кресло, и он сел без сопротивления, без единой мысли в голове. Он почувствовал, как на его запястьях и голенях затягиваются ремни, почувствовал ошейник на горле, услышал щелчок замка, потом на его лицо плотно легла кожаная маска, и он услышал скрип металлических суставов, когда на его голову опустился стальной шлем, холодный как лед, но в то же время странно бодрящий. Он почувствовал, как доктор вытащил что-то из его нагрудного кармана, и раздались едва слышные пощелкивания.
– Теперь закрой глазки, мой храбрый маленький человечек, и мы начнем…
64
За три минуты до того, как таймер достиг двухчасовой отметки, красный диод на взрывателе, пристегнутом к Винсенту д’Агосте, погас и вместо него загорелся зеленый. Какие-то три минуты… Он почувствовал огромное облегчение, смешанное с раздражением: ну почему Пендергаст так долго не мог убить этого ублюдка Озмиана? За два часа ожидания, пока он внимательно вслушивался, до его ушей донеслось несколько перестрелок из громадного больничного здания к югу отсюда, а также гулкий и пугающий звук – вероятно, вследствие частичного обрушения этого здания. Его беспокойство выросло, когда Пендергаст не отправил Озмиана на тот свет в первые же десять минут, а падение здания потрясло и напугало его, оно наводило на мысль о том, что схватка приобретает эпический размах. Винсент смотрел на часы и испытывал такой страх, какого еще не знал в жизни.
Но в конце красный диод сменился зеленым, и таймер остановился, а это означало, что Пендергаст все же убил этого сукина сына, взял его пульт и выключил таймер.
Пять минут спустя д’Агоста услышал, как открылась дверь здания 44, и вошел Пендергаст. Д’Агосту встревожил вид специального агента: тот был покрыт пылью, одежда на нем была изорвана в клочья, на лице появились две глубокие царапины, залепленные корочкой из грязи и крови. Он хромал.
Пендергаст подошел к лейтенанту и вытащил у него изо рта бильярдный шар. Д’Агоста сделал несколько глубоких вдохов.
– Вы успели его вырубить на самом краю! – сказал он. – Господи боже, у вас такой вид – будто только что из окопов.
– Мой дорогой Винсент, извините, что заставил вас поволноваться. – Пендергаст начал снимать с него ремни. – Наш друг устроил восхитительное сражение. Должен сказать вам откровенно: я никогда не встречал более сильного противника.
– Я знал, что вы в конце дадите ему прикурить.
Пендергаст развязал ему руки, и д’Агоста поднял их, восстанавливая кровоток. Пендергаст осторожно отстегнул жилет с пакетами взрывчатки, снял, аккуратно положил на ближайший стол.
– Расскажите, как вы расправились с этим мерзавцем.
– Боюсь, что в Бюро у меня сложилась репутация агента, который не задерживает преступников, а убивает, – сказал Пендергаст, развязывая голени д’Агосты. – Так что сегодня я для разнообразия арестовал преступника живым.
– Он жив? Господи боже, как вам это удалось?
– Вопрос упирался в выбор игры. Мы начали в шахматы, и он чуть не поставил мне мат, потом играли в кости, но мне выпадали плохие номера. И вот в конце мы сыграли в игры разума, и мой противник оказался катастрофически не готов к такой игре.
– Игры разума?
– Понимаете, Винсент, он фактически поймал меня и приставил пистолет к моему виску. Потом отпустил меня, как кот отпускает мышь.
– Правда? Ничего себе. С ума сойти.
– И вот тогда ко мне пришло столь необходимое прозрение. К тому времени Озмиан фактически признал, что эта «охота» для него нечто большее, чем охота: это было изгнание того, что он здесь пережил. Когда он пощадил меня, я понял, что Озмиан изгоняет демона гораздо более крупного, чем даже сам представляет. Здесь с ним случилось что-то ужасное, гораздо более ужасное, чем сессии у психиатра, лекарственные средства и смирительные рубашки.
Д’Агоста, как обычно, не знал, к чему клонит Пендергаст и даже о чем он говорит.
– И как же вам удалось его скрутить?
– Если мне позволено похвалить себя, то я скажу, что очень горжусь своей последней стратагемой, которая состояла в том, чтобы отстрелять все патроны в моем пистолете и таким образом внедрить в голову моего противника ложное представление о безопасности, в результате чего он нырнул с головой в мою последнюю ловушку.
– И где же он?
– В подвале здания девяносто три, в кабинете, который когда-то он хорошо знал. В кабинете, в котором доктора превращали его в то, чем он стал сегодня.
Наконец Пендергаст освободил ноги д’Агосты, и тот встал. Его пробирала дрожь. Когда все это начиналось, Озмиан бросил его одежду на стул, и теперь лейтенант пошел за ней.
– Превращали его в то, чем он стал сегодня? И что это значит?
– В двенадцатилетнем возрасте наш знакомый был морской свинкой, он прошел здесь экспериментальный курс электрошокового лечения. В результате его краткосрочная память была стерта, что обычно для этого метода. Но воспоминания, даже самые глубинные, никогда не стираются, и мне удалось вернуть его к ним, и это получилось самым драматическим образом.
– Электрошоковая терапия? – Д’Агоста натянул на себя куртку.
– Да. Как вы, возможно, помните, он заявлял, что его не подвергали электрошоку в «Кингс-Парке». Но когда он меня отпустил, я понял, что это не так. Я понял, что его подвергали такому лечению, только он ничего не помнит. В подвале здания я нашел архив, а в нем папку исследователя, который проводил экспериментальный курс, и там была фактическая запись, выписано каждое слово, как доктора успокаивали бедного мальчика, убеждали сесть в пугающее кресло для электрошоковых процедур. Выясняется, что Озмиана подвергли особенно жесткому курсу лечения. Нормальное значение составляет четыреста пятьдесят вольт при токе величиной девять десятых ампера на протяжении полусекунды. Наш парень получал такое напряжение, но амперы в три раза больше на отрезке времени не менее чем в десять секунд. Кроме того, электроды последовательно перемещались спереди назад и с одной стороны черепной коробки на другую. В ходе процедуры у него мгновенно начинались спазмы, которые продолжались много минут после окончания сеанса. Я предполагаю, что эти процедуры нанесли значительный ущерб правой надкраевой извилине.
– А это что такое?
– Та часть мозга, которая отвечает за сочувствие и сострадание. Такое повреждение мозга, вероятно, объясняет, как человек мог убить и обезглавить собственную дочь, а также получать удовольствие от охоты на людей. А теперь, Винсент, возьмите вашу рацию: пожалуйста, вызовите полицейскую поддержку, я тоже вызову людей из Бюро. Мы имеем жестокое убийство заслуженного федерального агента, а также арестованного преступника, который, к сожалению, полностью впал в безумие, а значит, с ним придется обращаться крайне осторожно.